Иерусалимское королевство — царство небесное

«Царство Небесное

» (Kingdom of Heaven) — фильм 2005 года, снятый Ридли Скоттом и посвящённый войне на Святой Земле между христианами и сарацинами под предводительством Саладина. Кульминацией фильма служит битва за Иерусалим 1187 года и начало третьего крестового похода.

Фильм вольно излагает историю Балиана II Ибелина, роль которого исполняет Орландо Блум. Попутно рассказывается предыстория вражды между Саладином и христианами, тоже изрядно перевранная. Частично за основу взят роман Вальтера Скотта «Талисман», рассказывающий о том же самом периоде истории Иерусалима.

Сюжет[править]

Завязка[править]

Главный герой — французский кузнец Балиан, ветеран неназванной междоусобицы, живущий в маленькой деревне с братом-священником и женой. Последняя после выкидыша совершила самоубийство, что по христианским понятиям считается страшнейшим грехом. Из-за поступка жены деревня ополчается на убитого горем Балиана. Тем временем его находит неизвестный крестоносец, который представляется Готфридом и признаётся, что Балиан — его бастард. Узнав о трагедии, он предлагает ему отправиться с ним, но сын отказывается. Тем же вечером к главному герою приходит его брат и упрекает в отказе, так как после поступка жены в деревне ему не место. Балиан держит себя в руках, пока не замечает, что брат ограбил могилу его жены и в порыве гнева убивает его, забрав с собой лишь свой меч и украденный крестик супруги.

Опасаясь суда, Балиан догоняет крестоносцев и просит взять с собой на Святую Землю в надежде отвоевать прощение для жены. Вслед за ним приезжает шериф со своими людьми и требует выдать Балиана для наказания. Завязывается бой, в ходе которого нападающие и некоторые крестоносцы гибнут, а Готфрида ранят. Достигнув Сицилии, Готфрид успевает признать Балиана своим наследником и посвящает в рыцари, после чего умирает.

По пути в Иерусалим корабль Балиана тонет. Выживают он и конь, из-за которого герою приходится драться со знатным сарацином, который требует отдать коня, который ходит по его земле. Одолев и убив рыцаря, Балиан требует от его слуги показать дорогу в Иерусалим. В городе он отпускает слугу и дарит коня, сам же принимает во владение земли своего отца.

Дальнейший сюжет[править]

Балиан принимается управлять землей, улучшая условия жизни для крестьян и знакомясь в процессе с сестрой короля Сибиллой. Тем временем больной проказой король Балдуин IV вместе с сарацинским султаном Саладином, поддерживают шаткий мир между христианами и мусульманами. Мешают в этом деле им христианская оппозиция во главе с рыцарями-тамплиерами Ги де Лузиньяном и Рене де Шатильоном. Они, чувствуя скорую смерть короля, уже готовят будущую войну. Король вместе с лояльным ему рыцарем Тиберием пытается подговорить Балиана помешать провокаторам, но он отказывается, ссылаясь на поучение самого же короля о чести и ответственности (см. цитату в начале фильма), что в будущем ещё аукнется им всем.

Из-за провокаций Шатильона случается битва при Кераке, которую успевает вовремя остановить король. Шатильона бросают в темницу. Балдуин умирает, не выдержав похода в пустыне, и королём становится муж его сестры, вышеупомянутый Ги де Лузиньян. Он сразу же выпускает Шатильона из заточения, и вместе они начинают геноцид мусульман, убивая попутно сестру Саладина. Последний выдвигает свою армию на Иерусалим. Шатильон и Лузиньян ведут свои войска ему навстречу, терпят сокрушительное поражение в битве и попадают в плен, где Шатильона казнят. В Иерусалиме остаются Балиан и Тиберий, но последний уходит из города, не желая гибнуть. Балиан обороняет город несколько дней и сдаёт, получив обещание от султана обещание не убивать мирных жителей и взамен пообещав не сжигать исламские святыни. Саладин благородно отпускает всех, приняв опустевший город. На обратном пути главный герой встречает Ричарда I Львиное Сердце, который направляется в третий крестовый поход…

Кончается фильм грустными словами рассказчика: «Минуло тысячелетие, но и поныне нет мира в Царстве небесном».

Персонажи[править]

• лордБалиан II Ибелин
  (Орландо Блум) — бастард крестоносца Готфрида Ибелина, выросший в Французской деревне. Вынужден бежать из неё из-за убийства священника. Из-за смерти отца стал наследником его владений и был посвящён в рыцари. Показал себя как храбрый и благородный воин. Завёл роман с сестрой короля Сибиллой, а заодно и дружбу с самим королём, который увидел в нём потенциал и даже хотел выдать за него сестру.
  После смерти короля Ги де Лузиньян послал убить его. Пережив нападение, он приехал в Иерусалим, а после пленения короля, смерти Шатильона и отъезда Тиберия остался единственным защитником города. Сдал Иерусалим, но спас всех мирных жителей. После битвы бросил рыцарство и вернулся, взяв с собой Сибиллу, в родную деревню.
• лордГотфрид Ибелинский
  (Лиам Нисон) — отец Балиана, много лет назад оставивший его мать на руках с ребёнком. Узнав о трагедии Балиана предложил ему ехать с ним. Был смертельно ранен, защищая его от людей шерифа. Перед смертью посвятил сына в рыцари и сделал наследником своих земель.
• султанСалах ад-Дин (Саладин)
  (Гасан Массуд) — правитель Египта и Сирии, антагонист Балиана и вообще всех христиан в фильме. Исторически известен как лучший враг Ричарда Львиное Сердце, который в конце фильма как раз поехал с ним воевать. Благородный и достойный человек, до последнего не желающий устраивать полномасштабную войну. Питает уважение к своим врагам, что спасает многим из них жизнь.
• графГи де Лузиньян
  (Мартон Чокаш) — муж Сибиллы, не одобряющий позиции её брата. Союзник Шатильона в деле войны с мусульманами, вместе с которыми они пытаются сорвать перемирие. Невзлюбил Балиана, в открытую презирая его происхождение.
  После смерти короля отправил крестоносцев на убийство Балиана, а сам сначала спровоцировал Саладина на агрессию, а затем выдвинул на него свои войска, потерпев поражение и попав в плен.
• лордРене де Шатильон
  (Брендон Глиссон) — раубриттер, активно пытающийся сорвать перемирие с мусульманами, что способствует его дружбе с Лузиньяном.
  После того, как из-за него случилась битва при Кераке, был брошен в темницу, но новый король выпустил его и приказал устроить гонения на мусульман. Лично убил сестру Саладина, а затем пошёл в атаку вместе с королём. Попал в плен, где из-за наглости лишился головы.
• гроссмейстер ордена ТампльеровГеральд де Ридефорт
  (Ульрих Томсен) — в реальности был важнее и главнее, чем Рено, но в фильме затерялся на его фоне и выглядит чуть ли не безымянной шестёркой у Рено.
• королеваСибилла Иерусалимская
  (Ева Грин) — жена Ги де Лузиньяна, изменяющая ему с Балианом. Живёт ради своего сына, который в будущем должен стать королём.
  Сын оказался заражённым проказой и умер от рук матери. После его смерти решила не прятаться во время осады и пошла помогать раненым в качестве медика. После осады ушла вместе с Балианом жить обычной жизнью во Франции.
• корольБалдуин IV Прокажённый
  (Эдвард Нортон) — король Иерусалима, на момент действия сюжета больной проказой. Пользуется уважением в народе. Из-за старой дружбы с Готфридом устанавливает тёплые отношения с Балианом. Старается всеми силами сохранить мир на Святой Земле.
• графРаймунд III (Тиберий)
  (Джереми Айронс) — военачальник Иерусалима, лояльный Балдуину и, соответственно, нелояльный Лузиньяну и Шатильону.
  После начала войны уехал из Иерусалима на Кипр.
• Имад ад-Дин
  (Александр Сиддиг) — слуга сирийского рыцаря, которого встретил Балиан в пустыне после кораблекрушения. После смерти хозяина, перешёл на службу Балиану, но был отпущен им после прибытия в Иерусалим. Вдобавок ещё и получил того самого коня, из-за которого его хозяин и бросился на Балиана.
  На самом деле — персидский рыцарь и верный сподвижник Саладина, сопровождающий его в походах. Участвовал в битве за Керак, где сохранил жизнь Балиану. Затем присутствовал при осаде Иерусалима, а после взятия города вернул главному герою того самого коня.

Все эти персонажи существовали в реальности, но их истории и характеры (а у отца Балиана ещё и имя) были серьёзно изменены.

Отрывок, характеризующий Царство небесное (фильм)

Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна. – Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал. – Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна. – Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что… Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его. Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом. Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших. Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой. «Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд. В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу. Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке. – Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса. – И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья. – Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила. – Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d’etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.] Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего. – Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной. Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему. Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно. – Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила. – Ну что же? – сказал он. – Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы… Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог. – Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы. – А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого. – Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали. – Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе. Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства. – Да, я очень рад Николушке. Он здоров? Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним. Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала. Он пристально посмотрел на нее. – Ты об Николушке? – сказал он. Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову. – Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал. – Что ты говоришь? – Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее. Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения. «Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!» «Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал. Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал. С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним. Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком. Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое. Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его. Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней. Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше. Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого. Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым. Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его. «А, это она вошла!» – подумал он. Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа. С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение. Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье. В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем. «Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий. Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась. – Вы не спите? – Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости. Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью. – Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете. – А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она. – Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется? – Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки. Он помолчал. – Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее. Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие. – Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста. Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его. Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся. Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней. «Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.

Историческая достоверность[править]

Фильм, хоть и берёт за основу реальную историю, на деле почти не имеет к ней отношения. Список неточностей можно продолжать долго, но из интересного можно отметить следующие:

• Настоящий Балиан был законным сыном крестоносца Барисана Ибелина (также известным как Балиан — не зря же к имени Балиана приписывают римскую цифру II), основателя династии Ибелинов. После падения Иерусалима ни в какую Францию не уходил, а остался крестоносцем. Умер через 5 лет после событий фильма. На момент осады он был не смазливым мальчиком, а 44-летним мужчиной.
• Балдуин в реальности не был пацифистом и сам с радостью устраивал битвы. А вот Ги как раз воевать не хотел, и именно ему противостоял Шатильон, который не был никаким тамплиером.
• Изнасилование и убийство сестры Саладина Шатильоном
  является скорее элементом фольклора, легендой, мифом, но никак не историческим фактом. Точнее в хрониках говорится, что он опорочил её честь, но не говорится, каким конкретно образом (учитывая Средневековье, он мог это сделать и не насилуя — но учитывая его репутацию, кто бы его удержал от изнасилования?).
• Покушение на Балиана
  совершили, внезапно, три тевтонских рыцаря. Тевтонский орден был создан только через три года после событий фильма во время осады прибрежной Акры осаждаемой крестоносцами, окружёнными Саллах-ад-Дином (крестоносцы осадили Акру, чтобы захватить порт, а пришедший на подмогу городу сам Саллах-ад-Дин осадил этих крестоносцев).
• Зато здесь носят сюрко!
• Момент географической достоверности — Иерусалим, «город на зеленых холмах», по фильму находится посередине плоской пустыни.

Ссылки

В Викицитатнике есть страница по теме Царство небесное (фильм)

• 1970-е	Дуэлянты (1977) • Чужой (1979)
  1980-е	Бегущий по лезвию (1982) • Легенда (1985) • Тот, кто меня бережёт (1987) • Чёрный дождь (1989)
  1990-е	Тельма и Луиза (1991) • 1492: Завоевание рая (1992) • Белый шквал (1996) • Солдат Джейн (1997)
  2000-е	Гладиатор (2000) • Ганнибал (2001) • Чёрный ястреб (2001) • Великолепная афера (2003) • Царство небесное (2005) • Невидимые дети (2005) • Хороший год (2006) • Гангстер (2007) • Совокупность лжи (2008)
  2010-е	Робин Гуд (2010) • Прометей (2012) • Советник (2013) • Исход: Цари и боги (2014) • Марсианин (2015) • Чужой: Завет (2017)
  Сценарист	Бегущий по лезвию 2049 (2017)

Режиссёрская версия[править]

Кроме урезанной театральной версии, которую показывают в кинотеатрах и телевизоре, существует и режиссёрская, которую не дали выпустить Ридли Скотту. Сам он считает театральную версию неканоничной и непригодной для просмотра. Кинокритики с ним согласились и поставили ей оценки намного выше, чем театральной, вплоть до 10/10 от некоторых изданий. Особенность версии заключается в раскрытии большинства персонажей. Она идёт на 45 минут дольше, и в ней зрителю объяснят откуда у Балиана боевой опыт, за что он убил брата и т. д. Театральная версия на её фоне выглядит лишь весёлым боевиком, а никак не эпическим полотном.