Чтобы оценить судебный процесс над Спасителем с юридической точки зрения, нужно познакомиться с процессуальными особенностями законодательства того времени и той страны, в которой судили Христа. На этот шаг решился иерей Игорь Шумак.
В истории человечества не было судебного процесса,
имевшего такие значительные последствия, как этот.
Ни один процесс не содержал столь далеко ведущих признаков судебной ошибки.
Ни один судебный процесс не был освящен
так неудовлетворительно и неполно. Хаим Коэн
Когда человек читает Евангелие, очень важно осознание того, что он читает Слово Божье. Книгу, написанную и сохраненную в Церкви, членами Церкви, под водительством Святого Духа.
Но не менее важно и осознание того, что Евангелие описывает реальные события, действительно имевшие место в истории человечества. События, происходившие в момент прихода на Землю Сына Божьего, Истинного Бога и истинного Человека.
Важно, чтобы благоговение перед Сыном Божьим, перед делами Бога Слова Воплотившегося не мешало нам в понимании и истинности человеческой природы Христа. Ведь именно осознание того, что Истинный Бог принял плоть человеческую, зачастую мешает нам воспринимать все, что происходило с Ним на Земле, без налета мифичности. Мешает анализировать и оценивать евангельские события всем интеллектуальным и научным инструментарием, которым обладает человечество на сегодняшний день.
На мой взгляд, именно поэтому прав автор строк, вынесенных в эпиграф работы. Все, кто знаком с Евангелием, знают о суде над Иисусом Христом. Но, даже признавая историчность этого события, многие воспринимают этот суд как некое предрешенное свыше и заранее определенное событие, в котором лишь воля Божья и нет ничего от людей – участников этого позорного действа. И даже осознание реальности всех участников описанных в Евангелии событий, зачастую не означает такого же простого признания и их свободной воли и осуществления права выбора в их действиях и поступках, что, совершенно естественно, исключает и возможность анализа и оценки как самого юридического процесса, так и действий каждого из его участников.
Для того чтоб иметь возможность оценить судебный процесс над Иисусом Христом с юридической точки зрения, нужно, в первую очередь, познакомиться с процессуальными особенностями законодательства того времени и той страны, в которой судили Иисуса Христа.
Из Писания мы знаем, что в истории право решать судьбу других людей, судить и выносить приговоры предоставлялось отцам семейств и родов. Впервые такой случай описывается в Книге Бытия: «…И сказали Иуде, говоря: Фамарь, невестка твоя, впала в блуд, и вот, она беременна от блуда. Иуда сказал: выведите ее, и пусть она будет сожжена» (Быт. 38:24). Впоследствии, с увеличением количества семейств, судебная власть постепенно перешла к старейшинам и главам родов. И она ограничивалась подчиненным положением иудеев в Египетском рабстве.
После того как Моисей вывел иудеев из египетского рабства, народ воспринял его как наделенного Самим Богом властью судить и разрешать и, естественно, обращался к нему во всех затруднительных случаях. Книга Исход говорит о том, что количество таких обращений выросло настолько, что Моисей судил народ свой с утра и до самого вечера (Исх. 18:13). Причем сам Моисей понимал, что его суд народ воспринимает как суд Божий. Со временем, видя, что сам уже не справляется с возросшим количеством обращений, по совету своего тестя Иофора, «выбрал Моисей из всего Израиля способных людей и поставил их начальниками народа, тысяченачальниками, стоначальниками, пятидесятиначальниками и десятиначальниками. И судили они народ во всякое время; о делах важных доносили Моисею, а все малые дела судили сами» (Исх. 18:25, 26). Писание говорит, что судьи были избраны по воле Божьей и, как и сам Моисей, судили народ по воле Божьей.
Впоследствии Моисей закрепил эти установления и в Законе: «Во всех жилищах твоих, которые Господь, Бог твой, даст тебе, поставь себе судей и надзирателей по коленам твоим, чтоб они судили народ судом праведным» (Втор. 16:18). Но для рассмотрения особых случаев, которые раньше решал сам Моисей, он повелел обращаться к высшему судебному органу, состоявшему из священства и судей во главе с верховным судьей и превосвященником. Судьи объединяли и судебную, и административную власть над народом израильским в течение всего периода Судей, окончившегося на престарелом Илие. От него высшая судебная и административная власть перешла к пророку Самуилу, начав период пророков, а затем к царям.
Царь Давид, после того как окончились войны, назначил шесть тысяч левитов, в подчинении у которых были судьи и писцы, для надзора за народом иудеи и для рассмотрения религиозных и гражданских обращений и споров. Роль верховного судьи оставалась за царем. После этого Иосафат создал в Иерусалиме и центральный судебный орган, назвав его Верховным Судилищем. Причем для рассмотрения дел религиозных в нем председательствовал Первосвященник, для рассмотрения дел государственных – князь дома Иудина. Заседали в этом судилище левиты и старейшины, левиты же были и писцами. Именно этот орган и стал прообразом Синедриона времен воплощения Иисуса Христа.
Для решения всех судебных споров был взят религиозный подход – соблюдение справедливости и правды перед Богом. Моисеев Закон, передаваемый и комментируемый, с течением времени приобрел форму целой массы еврейской литературы, называемой Талмудом, основой которого была Мишна – 12 томов закона. Само название Мишна переводится как второй, или устный закон, передаваемый от закона Моисеева и комментирующий его. В судах Мишна использовался как кодекс, как прямое руководство по решению споров и наказанию за преступления. И есть все основания предполагать, что во времена проповеди Иисуса процессуальные действия Синедриона и судей определялись именно этим кодексом. И, как замечает А. П. Лопухин, «ничто в мишне не выражено так ясно, как противоположность, признававшаяся в то древнее время между судопроизводством гражданским и уголовным – между судом об имуществе и судом о жизни. Даже в отношении к первому судопроизводству их правила поражают современный юридический ум своею склонностью к педантической осторожности. Что же касается до преступлений уголовных, а особенно наказывавшихся смертью, то несомненно, что еще задолго до времени Иисуса высокая важность, которую имела в глазах закона жизнь еврейского гражданина, повела к чрезвычайным предосторожностям». Основой этих предосторожностей стали так называемые четыре правила еврейской уголовной юриспруденции:
• Точность в обвинении; • Гласность в разбирательстве; • Полная свобода для подсудимого; • Обеспечение против всех опасностей или ошибок свиделетей.
Гражданский и уголовный процессы рассматривались с огромной разницей. И при безусловной осторожности и осмотрительности гражданских процессов уголовные отличались от них в сторону еще большей скрупулезности, осторожности и соблюдения всех формальностей. Причем применение к обвиняемым силы, пытки обвиняемых и истязания были строго запрещены.
Мишна гласит: «Гражданское и уголовное судопроизводства подчинены одним и тем же правилам относительно допросов и следствия. Но они отличаются способом производства в следующих пунктах. Для первого нужны лишь три судьи, для последнего – двадцать три. В первом безразлично, в чью пользу говорят судьи, первыми подающие мнения; в последнем те, которые говорят за оправдание, должны говорить первыми. В первом большинство одного голоса всегда достаточно; в последнем – большинство одного голоса всегда достаточно для оправдания, но требуется большинство двух голосов для осуждения. В первом решение (в случае ошибки) может быть отменено, в какую бы сторону оно ни склонилось; в последнем осуждение может быть отменено, но оправдание – нет. В первом ученики закона, присутствующие в суде, могут говорить (как заседатели или ассистенты) и за и против обвиняемого; в последнем они могут говорить в пользу обвиняемого, но не против его. В первом – судья, высказавший свое мнение, все равно за или против, может изменить его; в последнем – тот, кто подал голос за обвинение, может изменить мнение, но тот, кто подал голос за оправдание, – нет. Первое (гражданское судопроизводство) начинается только днем, но оканчиваемо быть может и по наступлении ночи; последнее (уголовное судопроизводство) начинается только днем и должно быть кончаемо также днем. Первое может кончаться оправданием или осуждением в тот же день, в который начато, последнее может быть кончаемо в тот же день, если произносится оправдательный приговор; но должно быть отсрочиваемо до следующего дня в случае, если должно кончиться осуждением. И по этой причине уголовное судопроизводство не может быть начинаемо накануне субботы или праздника».
Основные принципы судебной деятельности Синедриона – справедливость, гуманность и мягкость к подозреваемым до того, как доказана их вина, не просто сохранялись с течением времени — они были незыблемы и неизменны. Ни одно из толкований Торы не отходит от этих принципов, а словно оттачивает их, с новой силой убеждает народ в их важности. Общество не просто следовало закону. Закон был основанием мира, в котором оно существовало. По утверждению Мишны Шимона бен Гамлиэля: «Мир держится на трех вещах: на правосудии, на истине и на мире…» И это же общество ставит в прямую зависимость от соблюдения закона и свое будущее. «Сион спасется правосудием, и обратившиеся [сыны] его – правдою» (Ис. 1:27). Причем подобное положение закона иудейской веры не обеспечивается государством или определенными кругами этого государства. Государственные и религиозные законы нераздельны. Они являются одним целым. И не существуют по отдельности.
При голосовании членов синедриона, если за оправдательный приговор проголосовали с перевесом в один голос – он принимался. Для обвинительного приговора перевес должен был быть не менее двух голосов. Если же суд единодушно голосовал за обвинительный приговор — вступал в силу принцип юридической фикции и подсудимого освобождали от ответственности, мотивируя это тем, что судьи, возможно, вступили в сговор.
Доктор юриспруденции Роберт Баклин пишет: «От кандидата на вступление в члены Синедриона требовалось следующее: еврейское происхождение, знание закона, включая Пятикнижие Моисея, предыдущий судебный опыт в судах низшей инстанции, высокая квалификация в научных познаниях и языках. В дополнение к этому, кандидат должен быть скромен, популярен в народе, должен иметь хорошую внешность, набожность, быть сильным и храбрым. Член Синедриона мог быть дисквалифицирован и изгнан за незаконную торговлю, азартные игры, и дачу денег в рост под проценты. В Синедрионе не мог заседать тот, кто мог извлечь для себя личную выгоду из смерти и осуждения обвиняемого…»
Согласно закону, обвиняемый в преступлениях не мог прибегать к услугам адвоката и защищал себя сам. На стороне обвинения не было прокурора, обвинителями выступали сами свидетели.
Кроме того, важная деталь, дело человека, обвиняемого в совершении уголовного преступления, прежде чем будет рассмотрено великим синедрионом, должно пройти т. н. малый синедрион, рассмотрено по существу и вынесено предварительное решение, но осудить человека на смертную казнь, согласно закону, мог только великий синедрион в полном составе.
Христос перед Каиафой. Н. П. Шаховской. Мозаика храма Воскресения Христова (Спаса на крови). Кон. XIX века. Россия. Санкт-Петербург
На момент осуждения и казни Иисуса Христа пост первосвященника занимал Кайафа, зять первосвященника Анны, назначенный еще прокуратором Валерием Гратом. Несмотря на то что вскоре Валерия Грата на посту прокуратора сменил Понтий Пилат – он не стал назначать нового первосвященника, и Кайафа продолжал руководить синедрионом, находясь как бы в тени своего влиятельного тестя. Предполагается, что именно Кайафа был инициатором преследования Христа, провокаций и сбора доказательств Его виновности перед законом. И Евангелие рассказывает нам, что Кайафа, используя свою власть первосвященника, после того как фарисеям донесли об исцелении Христом Лазаря, собрал совет и выступил не нем с предположением, что Христа лучше убить:
«Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино. С этого дня положили убить Его» (Ин.11:49-53).
И в другом месте апостол Иоанн пишет, что Кайафа дал совет иудеям, что лучше Иисусу Христу умереть.
Фактически без следствия и судебного разбирательства синедрион уже вынес обвиняемому смертный приговор. И, вопреки всем требованиям закона, члены синедриона искали путей для придания этому решению вида законности. К Иисусу подсылались люди, задававшие Ему провокационные вопросы, один из которых, о подати императору, имел целью заставить Иисуса высказаться против государственной власти, чтоб и со стороны государства он мог быть признан опасным государственным преступником. Но все усилия властей оказались тщетными – Иисус обходил все ловушки и продолжал Свою проповедь в Иерусалиме. И это вынудило синедрион от скрытных попыток придать своим действиям вид законности к открытыму беззаконию.
Суд
У первосвященников
Из Гефсимании Иисуса под стражею повели к первосвященникам. Все Евангелисты говорят о первосвященнике в единственном числе, но Матфей называет Каиафу (26:57), а Иоанн говорит, что Иисуса первым долгом повели к Анне (18:12-13). Сопоставление свидетельств позволяет определить ту долю, которая принадлежала каждому из первосвященников — и правящему и отставному — в деле Иисуса.
Из повествования синоптиков вытекает, что делу Иисуса было посвящено два заседания Синедриона: одно — ночное, о котором подробно повествуют Матфей (26:57-68) и Марк (14:53-65) и вскользь упоминает Лука (22:54), другое — утреннее, подробно рассказанное у Луки (22:66-23:1) и едва упомянутое у Матфея (27:1) и Марка (15:1). В Четвертом Евангелии тоже говорится о двух заседаниях: первое, рассказанное с большими подробностями, имеет место у Анны (ср. 18:12-23), второе — строго говоря, только подразумевающееся — происходит у Каиафы (ср. 18:24-28). Позволительно думать, что два заседания Ин. точно соответствуют двум заседаниям синоптиков. В таком случае, формальным заседанием Синедриона было бы только утреннее собрание под председательством правящего первосвященника Каиафы, а ночное собрание следовало бы толковать, как частное совещание членов Синедриона на квартире у Анны.
Роль Анны в жизни Иудейства I века нашей эры достаточно засвидетельствована иудейскими источниками. Хотя сам он и занимал должность первосвященника сравнительно недолго (от 6 или 7 до 15 г. по Р.Х.), но после него первосвященниками были его пять сыновей и его зять Каиафа, что сообщало Анне, как главе первосвященнической семьи, значение признанного главы иудейской теократии. На это значение ясно намекает и Иоанн (18:13), тем показывая свою осведомленность в иудейских делах евангельской эпохи. Замечательно, однако, что при этом Иоанн повторно подчеркивает инициативу Каиафы (18:13-14, ср. 11:49-50), которая, вероятно, была известна и Евангелисту Матфею (ср. 26:3, 57). По-видимому, привлечение Анны могло бы, при известных условиях, склонить дело к благоприятному решению, несмотря на инициативу Каиафы. В пользу этой возможности говорило влияние Анны. Но участие Анны изменения не внесло, и на частном совещании инициатива Каиафы восторжествовала.
Первые два синоптика сохранили память о показании лжесвидетелей, которое, однако, не имело решающего значения. В отчете об этом эпизоде оба Евангелиста не вполне совпадают друг с другом. В Мф. (26:61) Иисус, по словам лжесвидетелей, говорил, что может разрушить храм и в три дня восстановить его. Само собою разумеется, заявление о возможности еще не заключает состава преступления. Евангелист Марк передает (14:58) показание лжесвидетелей иначе: «Я разрушу храм сей рукотворенный, и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный». Это заявление, свидетельствующее о намерении, могло бы быть основанием для обвинения. Но и его нельзя было обратить против Иисуса. Почему? По закону Второз. 17:6, показания двух свидетелей могли служить основанием для вынесения смертного приговора только тогда, когда они абсолютно совпадали между собой. В данном случае, показание лжесвидетелей не было ί̉ση (ст. 59): в русском переводе стоит «достаточно». Но ί̉σης значит буквально «равный», как оно и передано в славянском переводе. Оба свидетеля говорили не одно и то же, и по этой причине закон Моисеев не мог быть применен. Несмотря на различие в частностях, оба Евангелиста, сообщающие о лжесвидетелях, совпадают в существенном: показания лжесвидетелей не имели решающего значения.
Тогда первосвященник — в контексте Мф., это мог быть только Каиафа, но дело происходило, как мы старались показать, в доме Анны — принял меры к тому, чтобы исторгнуть из уст Иисуса мессианское исповедание. Он обратился к Иисусу с требованием прервать молчание (Мф. 16:62, ср. 63а, Мк. 14:60, ср. 61а). Очень возможно, что общее свидетельство синоптиков о молчании Иисуса на допросе у первосвященников покрывает более конкретное свидетельство Ин. (18:20-23) об отказе Иисуса отвечать на поставленные Ему вопросы. Как бы то ни было, на вопрос, поставленный Иисусу первосвященником: «Ты ли Христос, Сын Божий?» (Мф. 26:63), или, в передаче Мк. (14:61), «Ты ли Христос, Сын Благословенного?» — Иисус отвечал утвердительно и сказал о грядущем явлении Сына Человеческого во славе. В глазах первосвященника, этот ответ был богохульством, а потому и достаточным основанием для вынесения смертного приговора (Мф. 26: 64-66; Мк. 14:62-64). Частное совещание, тем самым, достигло дели. Иисус был подвергнут поношению (Мф. 26:67-68; Мк. 14:65; Лк. 22:63-65). Об ударе, нанесенном Иисусу одним из служителей во время допроса в доме у первосвященника Анны, свидетельствует и Евангелист Иоанн (18:22-23). В это же время, во дворе первосвященника от Иисуса отрекся Петр. У всех четырех Евангелистов рассказ об отречении Петра переплетается с рассказом о суде первосвященников.
Формальное заседание Синедриона состоялось, по-видимому, только утром. Как было указано выше, о нем подробно повествует один Лука (22:66-23:1). Из Ин. (18:24, 28) можно вывести, что оно имело место у Каиафы, т. е. под его председательством. Иисус засвидетельствовал перед Синедрионом, что Сын Человеческий отныне воссядет одесную силы Божией, и тем повторил мессианское исповедание, которое члены Синедриона уже слышали от Него ночью. Принятое тогда решение получало, таким образом, формальное закрепление. Смертный приговор был вынесен (ср. Мф. 27:1), и Синедрион в полном составе (Лк. 23:1) препроводил Иисуса к римскому прокуратору, Понтию Пилату. Под римскою властью Синедрион утратил право жизни и смерти (Ин. 18:31-32, ср. 19:10). Для того, чтобы смертный приговор, вынесенный Синедрионом, мог быть приведен в исполнение, он должен был быть утвержден прокуратором. До этого момента участие Пилата в деле Иисуса сводилось к тому, что он послал когорту с трибуном во главе помочь Синедриону овладеть Иисусом. Отныне в зависимость от его решения был поставлен вопрос о жизни и смерти Иисуса.
«И поднялось все множество их, и повели Его к Пилату» (Лк. 23:1).
Ecce Homo (Се, Человек!). Антонио Чизери. 1871
После завоевания иудеи римские власти взяли под контроль главный судебный орган израильтян. Они стали назначать и убирать первосвященников по своему усмотрению, в зависимости от лояльности последнего или от стоящих перед завоевателями задач. Единственное воинское подразделение, которым по разрешению римлян могли располагать еврейские власти, осталась храмовая стража. Смертные приговоры, вынесенные великим синедрионом, в обязательном порядке требовали утверждения представителем римских властей – прокуратором. Существует два противоположных взгляда на отношения синедрион – прокуратор во времена суда над Иисусом Христом. Первый из них – синедрион имел право осудить Христа на смерть, а представитель государственной власти должен был лишь утвердить приговор. Второй – синедрион вообще не имел права осуждать человека на смерть. И все его действия от начала и до конца носили характер превышения и злоупотребления властью. Скорее всего, иудеи, сознавая свое порабощенное положение, необходимость подчинения Риму, часто действиями противились законному положению вещей, показывая этим свою непокорность. Но действия представителя государственной власти тоже нельзя было трактовать как простое утверждение приговора. Понтий Пилат начал свое расследование, невзирая на неудовольствие и гнев толпы. Прокуратор Понтий Пилат, бывший во времена Иисуса представителем Рима в Иудее, был не просто фискальным наместником власти. Он являлся полномочным представителем Тиверия, правителем, наделенным гражданской, судебной и военной властью, и подчинялся напрямую императору. И именно это подтверждает каждое его действие и слово.
Понтий Пилат вышел сам навстречу толпе, приведшей Узника. В пятничный день, предшествовавший началу праздников, иудеи не имели права входить в дома язычников. Представитель государственной власти не мог не знать о задержании Христа. Ведь именно он предоставил воинов для ареста по требованию синедриона. Он решил выяснить причину этого задержания: «В чем вы обвиняете Человека Сего» (Лк. 18:29), на что получил лукавый ответ первосвященника: «Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе» (Ин. 18:30). Дерзкий ответ, означающий, что от Пиалата требовалось, положившись на авторитет еврейского суда, утвердить решение синедриона. И, видимо, желая снять с себя отвертственность за смерть Мессии перед народом или для того, чтоб придать весомости приговору, разделив ответственность за него с государственной властью, первосвященник и члены синедриона выдвигают совершенно новое обвинение против Иисуса Христа, допустив еще одно нарушение – подмену подзаконности суда и приговора:
«И начали обвинять Его, говоря: мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк. 23:2).
Понимая, что если будет названа истинная причина осуждения, приговор не будет утвержден и приведен в исполнение, иудеи придали обвинению видимость преступления против кесаря. Преступления, требующего высшего наказания – смерти. Таким образом, свершились слова Христа, сказанные ученикам:
«Вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть;
и предадут Его язычникам на поругание и биение и распятие; и в третий день воскреснет» (Мф. 20:18, 19). Будучи формально осужденным по иудейскому закону, Иисус казнен по обвинениям, изобретенным для приговора язычника. И смертный приговор, решивший судьбу Подсудимого, был вынесен язычником по языческим законам.
С целью подтврдить или опровергнуть слова толпы иудеев, Понтий Пилат спросил у Христа: «Тогда Пилат опять вошел в преторию, и призвал Иисуса, и сказал Ему: Ты Царь Иудейский?
Иисус отвечал ему: от себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне?
Пилат отвечал: разве я Иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал?
Иисус отвечал: Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда.
Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего.
Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем» (Ин. 18:33-38).
Игемон понял, что слова Иисуса и Его поведение и обвинения против Него, следует трактовать в религиозной плоскости. И государственным преступником Христос не является. Однако, иудеи снова предпринимают попытку представить Узника опасным государственным преступником: «возмущает народ, уча по всей Иудеи, начиная от Галилеи до сего места» (Лк. 23:5).
Услышав местность, в которой правил в то время тетрарх Ирод Антипа, правитель, обладающий судебной властью, Понтий Пилат решил воспользоваться возможностью избавиться от необходимости собственноручного осуждения Христа. Он предложил толпе отвести Узника к правителю.
Дворец Ирода находился недалеко от претории, сам правитель в предпраздничный день уже был во дворце, но настроение его явно не способствовало серьезному суду. Он открыто развлекался, задавая Иисусу Христу вопросы, желая развлечься, увидев какое-нибудь чудо. Но Иисус молчал. Он видел, что тетрарх, имевший власть разобраться в судебном деле и вынести справедливое по нему решение, превращает суд, вынесший смертный приговор, в потакание своим низменным влечениям. Никак не похож был этот связанный и кроткий Пленник на Того, Который еще недавно представлял опасность и для самого правителя. И Которого он разыскивал, чтоб убить. И теперь тетрарх решил унизить Узника – одев Его в белую одежду, какие одевали кандидаты на высокие посты. Правитель показал тем самым и свое отношение к приговору, не разобрав его по сути, а просто посмеялся над ним и вернул Подсудимого Понтию Пилату.
Пилат понял, что Ирод Антипа не нашел подтверждений приговору синедриона и решил воспользоваться обычаем отпускать в честь праздника Пасхи одного из преступников. Право выбора того, кого можно было бы выпустить, без сомнения, принадлежало игемону. Однако почему-то в этот раз Понтий Пилат предоставил этот выбор толпе. Священник Афанасий Гумеров пишет:
«Легко было понять, какой выбор сделают иудеи, которых спросил Пилат. Удивляет та легкость, с какой высокопоставленный представитель страны, выработавшей классическую систему права, сошел с юридической почвы. Римское право знало такую форму как плебисцит (голосование плебса простого народа), но не допускала никаких элементов охлократии (от греч. охлос толпа, кратия власть). Римский судия не имел никакого юридического права решение вопроса о жизни или смерти человека предоставить возбужденной толпе».
Слабость стала причиной того, что Понтий Пилат уступил толпе судебную власть. Слабость он показал и тогда, когда в полном отчаянии и нерешительности спросил у разъяренной толпы: «Что же я сделаю Иисусу, называемому Христом?» (Мф. 27:22). И услышал: «Да будет распят» (Мф. 27:22). Слабостью объясняется и то, чтоеще до вынесения своего приговора Понтий Пилат решает подвергнуть Подсудимого бичеванию. Вероятно, он думал таким образом насытить кровожадную толпу, успокоить ее гнев видом жестокого избиения Узника.
Бичевание Христа. Гвидо да Сиена. 1275-1280 гг. Германия. Альтенбург. Линденау-музей
У иудеев при бичевании наносилось 40 ударов, у римлян же такого ограничения не было. Исследователи Туринской Плащаницы утверждают, что на теле Иисуса были следы от 98 ударов плетями. На Христа надели терновый венец, впивавшийся в голову иглами, одели в багряницу и окровавленного, избиваемого воинами вывели к толпе. Пилат снова признался, что не видит за Узником никаких преступлений. Толпа же требовала: «Распни, распни Его!» (Ин. 19:6).
Понтий Пилат задает малозначаший вопрос о том, откуда Христос. Старый и элементарный прием разговорить допрашиваемого, когда он не хочет говорить по существу дела. Но Христос молчал. Желая все-таки показать Узнику и еще больше себе самому, что именно он – представитель власти, что именно он держит в своих руках судьбу Иисуса Христа и принимает решения, Понтий Пилат говорит Сыну Божьему: «Мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя» (Ин. 19:10). Судя по всему, прокуратор ожидал, что Христос утвердит его в этих мыслях, поможет ему победить в себе замешательство и нерешительность, но слышит в ответ: «ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше…» (Ин. 19:11).
«С этого [времени] Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин. 19:12). Эта фраза прозвучала угрозой для прокуратора. Ведь Понтий Пилат хорошо знал, что его предшественник, слишком лояльный к некоторым иудеям, был обвинен в измене императору. Понтий Пилат боялся только обвинения в государственной измене – в тягчайшем преступлении против короны. И иудеи по государственной измене – в тягчайшем преступлении против короны. И иудейские лидеры этой фразой показали, что они прекрасно осведомлены об этом. И в случае сопротивления прокуратор, они исполнят свою угрозу.
Сопротивление Понтия Пилата было сломлено. Он совершил преступление, послав на крестную казнь Невиновного, в чем был совершенно уверен.
Пилат умывает руки. Фреска. XVI век. Греция. Афон. Дионисиат
После этого прокуратор совершил обряд омовения рук, чем продемонстрировал знание иудейских законов и истории. Обряд этот был призван продемонстрировать иудеям невиновность в пролитии крови. Но иудеи и сами взяли на себя ответственность за убийство Сына Божьего: «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27:25).
Беззаконный суд свершился. Приговор был вынесен и утвержден. Два суда, два обвинения, два смертных приговора Господу Воплотившемуся, не имевшему вины ни по одному из обвинений, но кротко снесшему все оскорбления и мучения и добровольно Принесшему Себя на Крестную смерть за грехи человечества. Живя среди людей, Иисус исцелял больных, оживлял умерших, кормил людей, дал им надежду в Жизнь Вечную – столько сделал для людей добра! Неужели старейшинам, книжникам и фарисеям, элите этого народа, нужно было так явно и грубо попирать Закон, так подставлять себя под гнев Божий, чтоб убить Его? Вероятно, у тех, кто судил Иисуса, уже не было веры в Бога. Не было страха Божьего и стремления соблюдать Его Закон. Людьми двигал сатанинский страх перед святостью и ненависть человекоубийцы к Сыну Бога Живого.
И снова, и снова возвращаемся к важности понимания того факта, что все эти беззакония творились злой волей свободных людей, творились в отношении Истинного человека, не знавшего греха. И эта злая воля судей и палачей Иисуса высочайшим смирением, неимоверным терпением и истинной любовью, тайнами домотроительства Господнего о спасении человечества обращена была в победу над царством смерти.
Поделиться ссылкой:
Примечания
- ↑ 123
Афанасий Гумеров. Суд над Иисусом Христом: богословский и юридический взгляд ([www.pravoslavie.ru/put/040408091300.htm часть 1])([www.pravoslavie.ru/put/040409102211 часть 2])// Православие.ру, 08-09.04.2004 - [www.krotov.info/yakov/4_evang/1_mt/27_19.htm Кротов Я. К Евангелию
] - Аверкий (Таушев), архиепископ. Четвероевангелие. Руководство к изучению Священного Писания Нового Завета
М., 2001, с. 303 - Синельников В., священник Туринская плащаница на заре новой эры
М., 2001 г. С. 20-22 - Евангелие от Никодима. 2-3.
- Евангелие от Никодима. 3.
В изобразительном искусстве
Основная статья: Ecce Homo
В иконографии Иисуса Христа существует его изображение после истязаний, одетого в багряницу и увенчанного терновым венцом. В таком виде он изображается перед толпой к которой его приказал вывести Пилат. От слов Пилата, сказанных народу, данный иконографический тип и получил своё название — Ecce Homo
(«
се, Человек
»).
Встречаются изображения где Иисус просто стоит перед Пилатом во время допроса, а также — сцены бичевания. К более редким сюжетам относятся композиции с Иисусом на суде Ирода Антипы.
Различным деталям при изображениях сцены суда придаётся символический смысл. Так сумрак вокруг трона Пилата символизирует мрак язычества, а яркий свет претории куда уводят Христа на поругание — свет христианской веры; собака у трона Пилата выступает символом нечестивости.
Персонажи
Понтий Пилат
Часто изображается сидящим на троне с атрибутами царской власти (в короне, диадеме или лавровом венке), которых он, как римский наместник, в действительности не имел. В сцене умовения рук Пилат изображается сидящим в судейском кресле, один слуга льёт ему воду на руки, рядом может изображается слуга передающей ему просьбу Клавдии Прокулы, его жены, или протягивающий свиток с её посланием.
Иисус Христос
Иконография зависит от того, в какой сцене изображён Христос: связанные руки характерны для его первого появления перед Пилатом, после суда Ирода Антипы на нём появляются белые одежды, после поругания — багряница и терновый венец.
Ирод Антипа
Всегда изображается в соответствии с его царским статусом, увенчанным короной и сидящим на троне. Рядом помещают фигуру воина с белыми одеждами, приготовленными для Христа.
Апокрифические сказания
Суд Пилата описан в апокрифическом «Евангелии от Никодима». В нём кроме сведений, содержащихся в канонических Евангелиях, автор делает добавления, подчеркивающий мессианский статус Христа (например, эпизод с поклонением Христу хоругвей в руках знаменосцев). Суд Пилата начинается со спора о законности рождения Иисуса, который завершается диалогом Пилата с 12 мужами, бывшими при обручении Девы Марии, и засвидетельствовавшими законность рождения Иисуса:
|
«Евангелие от Никодима» приводит ответ Иисуса на вопрос Пилата «что есть истина?
» (вопрос согласно Евангелию от Иоанна остался без ответа): «Сказал Иисус: „
Истина — от небес
“. Сказал Ему Пилат: „
А в земном истины нет?
“ Сказал Иисус Пилату: „
Внимай — истина на земле среди тех, которые, имея власть, истиной живут и праведный суд творят
“».[6]
Свидетелями в защиту Христа на суде выступают чудесно исцелённые им больные: расслабленный, слепорождённый, Вероника, жена кровоточивая; жители Иерусалима вспоминают чудесное воскрешение Лазаря. В ответ на это Пилат по случаю праздника предлагает народу отпустить на их выбор Христа или Варавву и в дальнейшем апокриф повторяет канонический евангельский текст, за исключением выведения Иисуса к народу после поругания.
Ссылки
Места Гефсиманский сад • Синедрион • Голгофа Иисус и ученики Иисус Христос • Дева Мария • Мария Магдалина • Мария Клеопова • Иоанн Богослов • Апостол Пётр • Апостол Марк • Иуда Искариот • Жёны-мироносицы Иудеи Ирод Антипа • Каиафа • Анна • Малх • Раба придверница • Варавва • Симон Киринеянин • Агасфер • Благоразумный и безумный разбойники Римляне Понтий Пилат • Клавдия Прокула • Сотник Лонгин Предметы Орудия Страстей: Терновый венец • Риза Господня/Бесшовный хитон • Животворящий Крест • Титло INRI • Копьё Лонгина • Святой Грааль • Тридцать сребреников Иконография Ecce Homo • Форма креста Иисуса Христа • Распятие (декоративно-прикладное искусство)
Отрывок, характеризующий Суд Пилата
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты. В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный. Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя. В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду. Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете. Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз. – Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь. Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты. – Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел. За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!» После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он. – Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей: – И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете. В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной. На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе. Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть: – В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича. – Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?.. Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях. Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора. За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам. – Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать. – Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов. – Le duc d’Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым. – Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом. Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты. – Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно. – Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d’avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты. – Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся. Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание. – Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал! – Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве. – Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему. Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения. – Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал. За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему. Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь. Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе. Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны. Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году. – И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж. Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила! Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой. – Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю. – Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие. Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме. Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной. – Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи. – Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд. Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался. – Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он. – Какого? – Друбецкого? – Нет, недавно… – Что он вам нравится? – Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом. – Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте. – Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
