Я странник убогий. С вечерней звездой Пою я о Боге Касаткой степной. На шелковом блюде Опада осин, Послухайте, люди, Ухлюпы трясин. Ширком в луговины, Целуя сосну, Поют быстровины Про рай и весну. Я, странник убогий, Молюсь в синеву. На палой дороге Ложуся в траву. Покоюся сладко Меж росновых бус; На сердце лампадка, А в сердце Исус.
*****
Чую Радуницу Божью — Не напрасно я живу, Поклоняюсь придорожью, Припадаю на траву. Между сосен, между елок, Меж берез кудрявых бус, Под венком, в кольце иголок, Мне мерещится Исус. Он зовет меня в дубровы, Как во царствие небес, И горит в парче лиловой Облаками крытый лес. Голубиный дух от бога, Словно огненный язык, Завладел моей дорогой, Заглушил мой слабый крик. Льется пламя в бездну зренья, В сердце радость детских снов, Я поверил от рожденья В богородицын покров.
*****
Наша вера не погасла, Святы песни и псалмы. Льется солнечное масло На зеленые холмы. Верю, родина, и знаю, Что легка твоя стопа, Не одна ведет нас к раю Богомольная тропа. Все пути твои — в удаче, Но в одном лишь счастья нет: Он закован в белом плаче Разгадавших новый свет. Там настроены палаты Из церковных кирпичей; Те палаты — казематы Да железный звон цепей. Не ищи меня ты в Боге, Не зови любить и жить… Я пойду по той дороге Буйну голову сложить.
*****
Шел господь пытать людей в любви, Выходил он нищим на кулижку. Старый дед на пне сухом, в дуброве, Жамкал деснами зачерствелую пышку. Увидал дед нищего дорогой, На тропинке, с клюшкою железной, И подумал: «Вишь, какой убогой, — Знать, от голода качается, болезный». Подошел господь, скрывая скорбь и муку: Видно, мол, сердца их не разбудишь… И сказал старик, протягивая руку: «На, пожуй… маленько крепче будешь».
*****
Не в моего ты Бога верила, Россия, родина моя! Ты как колдунья дали мерила, И был как пасынок твой я. Боец забыл отвагу смелую, Пророк одрях и стал слепой. О, дай мне руку охладелую — Идти единою тропой. Пойдем, пойдем, царевна сонная, К веселой вере и одной, Где светит радость испоконная Неопалимой купиной. Не клонь главы на грудь могутную И не пугайся вещим сном. О, будь мне матерью напутною В моем паденье роковом.
*****
Отвори мне, страж заоблачный, Голубые двери дня. Белый ангел этой полночью Моего увел коня. Богу лишнего не надобно, Конь мой — мощь моя и крепь. Слышу я, как ржет он жалобно, Закусив златую цепь. Вижу, как он бьется, мечется, Теребя тугой аркан, И летит с него, как с месяца, Шерсть буланая в туман.
*****
Твой глас незримый, как дым в избе. Смиренным сердцем молюсь тебе. Овсяным ликом питаю дух, Помощник жизни и тихий друг. Рудою солнца посеян свет, Для вечной правды названья нет. Считает время песок мечты, Но новых зерен прибавил ты. В незримых пашнях растут слова, Смешалась с думой ковыль-трава. На крепких сгибах воздетых рук Возводит церкви строитель звук. Есть радость в душах — топтать твой цвет, На первом снеге свой видеть след. Но краше кротость и стихший пыл Склонивших веки пред звоном крыл.
*****
Мне осталась одна забава: Пальцы в рот — и веселый свист. Прокатилась дурная слава, Что похабник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря! Много в жизни смешных потерь. Стыдно мне, что я в бога верил. Горько мне, что не верю теперь.
Золотые, далекие дали! Все сжигает житейская мреть. И похабничал я и скандалил Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта — ласкать и карябать, Роковая на нем печать. Розу белую с черною жабой Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись Эти помыслы розовых дней. Но коль черти в душе гнездились — Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути, Отправляясь с ней в край иной, Я хочу при последней минуте Попросить тех, кто будет со мной, —
Чтоб за все за грехи мои тяжкие, За неверие в благодать Положили меня в русской рубашке Под иконами умирать.
*****
Не стану никакую Я девушку ласкать. Ах, лишь одну люблю я, Забыв любовь земную, На небе Божью Мать.
В себе я мыслить волен, В душе поет весна. Ах, часто в келье темной Я звал ее с иконы К себе на ложе сна.
И в час, как полночь било, В веселый ночи мрак Она как тень сходила И в рот сосцы струила Младенцу на руках.
И, сев со мною рядом, Она шептала мне: «Смирись, моя услада, Мы встретимся у сада В небесной стороне».
*****
В зеленой церкви за горой, Где вербы четки уронили, Я поминаю просфорой Младой весны младые были.
А ты, склонившаяся ниц, Передо мной стоишь незримо, Шелка опущенных ресниц Колышут крылья херувима.
Не омрачен твой белый рок Твоей застывшею порою, Все тот же розовый платок Затянут смуглою рукою.
Все тот же вздох упруго жмет Твои надломленные плечи О том, кто за морем живет И кто от родины далече.
И все тягуче память дня Перед пристойным ликом жизни. О, помолись и за меня, За бесприютного в отчизне.
*****
Что тебе надобно, вьюга? Ты у окна завываешь, Сердце больное тревожишь, Грусть и печаль вызываешь.
Прочь уходи поскорее, Дай мне забыться немного, Или не слышишь — я плачу, Каюсь в грехах перед Богом?
Дай мне с горячей молитвой Слиться душою и силой. Весь я истратился духом, Скоро сокроюсь могилой.
Пой ты тогда надо мною, Только сейчас удалися Или за грешную душу Вместе со мной помолися.
*****
За горами, за желтыми долами Протянулась тропа деревень. Вижу лес и вечернее полымя, И обвитый крапивой плетень.
Там с утра над церковными главами Голубеет небесный песок, И звенит придорожными травами От озер водяной ветерок.
Не за песни весны над равниною Дорога мне зеленая ширь — Полюбил я тоской журавлиною На высокой горе монастырь.
Каждый вечер, как синь затуманится, Как повиснет заря на мосту, Ты идешь, моя бедная странница, Поклониться любви и кресту.
Кроток дух монастырского жителя, Жадно слушаешь ты ектенью, Помолись перед ликом спасителя За погибшую душу мою.
*****
Не ветры осыпают пущи, Не листопад златит холмы. С голубизны незримой кущи Струятся звездные псалмы.
Я вижу — в просиничном плате, На легкокрылых облаках, Идет возлюбленная мати С пречистым сыном на руках.
Она несет для мира снова Распять воскресшего Христа: «Ходи, мой сын, живи вез крова, Зорюй и полднюй у куста».
И в каждом страннике убогом Я вызнавать пойду с тоской, Не помазуемый ли богом Стучит берестяной клюкой.
И может быть, пройду я мимо И не замечу в тайный час, Что в елях — крылья херувима, А под пеньком — голодный Спас.
*****
Проходили калики деревнями, Выпивали под окнами квасу, У церквей пред затворами древними Поклонялись пречистому Спасу.
Пробиралися странники по полю, Пели стих о сладчайшем Исусе. Мимо клячи с поклажею топали, Подпевали горластые гуси.
Ковыляли убогие по стаду, Говорили страдальные речи: «Все единому служим мы господу, Возлагая вериги на плечи».
Вынимали калики поспешливо Для коров сбереженные крохи. И кричали пастушки насмешливо: «Девки, в пляску! Идут скоморохи!»
*****
В багровом зареве закат шипуч и пенен, Березки белые горят в своих венцах. Приветствует мой стих младых царевен И кротость юную в их ласковых сердцах.
Где тени бледные и горестные муки, Они тому, кто шел страдать за нас, Протягивают царственные руки, Благословляя их к грядущей жизни час.
На ложе белом, в ярком блеске света, Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть… И вздрагивают стены лазарета От жалости, что им сжимает грудь.
Все ближе тянет их рукой неодолимой Туда, где скорбь кладет печать на лбу. О, помолись, святая Магдалина, За их судьбу.
*****
Не от холода рябинушка дрожит, Не от ветра море синее кипит.
Напоили землю радостью снега, Снятся деду иорданские брега.
Видит в долах он озера да кусты, Чрез озера перекинуты мосты.
Как по мостику, кудряв и желторус, Бродит отрок, сын Иосифа, Исус.
От восхода до заката в хмаре вод Кличет утиц он и рыбешек зовет:
«Вы сходитесь ко мне, твари, за корму, Научите меня разуму-уму».
Как по бережку, меж вымоин и гор, Тихо льется их беседа-разговор.
Мелка рыбешка, сплеснувшись на песок, Подает ли свой подводный голосок:
«Уж ты, чадо, мило дитятко, Христос, Мы пришли к тебе с поклоном на допрос.
Ты иди учись в пустынях да лесах; Наша тайна отразилась в небесах».
*****
По дороге идут богомолки, Под ногами полынь да комли. Раздвигая щипульные колки, На канавах звенят костыли.
Топчут лапти по полю кукольни, Где-то ржанье и храп табуна, И зовет их с большой колокольни Гулкий звон, словно зык чугуна.
Отряхают старухи дулейки, Вяжут девки косницы до пят. Из подворья с высокой келейки На платки их монахи глядят.
На вратах монастырские знаки: «Упокою грядущих ко мне», А в саду разбрехались собаки, Словно чуя воров на гумне.
Лижут сумерки золото солнца, В дальних рощах аукает звон… По тени от ветлы-веретенца Богомолки идут на канон.
*****
Занеслися залетною пташкой Панихидные вести к нам. Родина, черная монашка, Читает псалмы по сынам.
Красные нити часослова Кровью окропили слова. Я знаю — ты умереть готова, Но смерть твоя будет жива.
В церквушке за тихой обедней Выну за тебя просфору, Помолюся за вздох последний И слезу со щеки утру.
А ты из светлого рая, В ризах белее дня, Покрестися, как умирая, За то, что не любила меня.
*****
В лунном кружеве украдкой Ловит призраки долина. На божнице за лампадкой Улыбнулась Магдалина.
Кто-то дерзкий, непокорный, Позавидовал улыбке. Вспучил бельма вечер черный, И луна — как в белой зыбке.
Разыгралась тройка-вьюга, Брызжет пот, холодный, терпкий, И плакучая лещуга Лезет к ветру на закорки.
Смерть в потемках точит бритву… Вон уж плачет Магдалина. Помяни мою молитву Тот, кто ходит по долинам.
*****
Колокол дремавший Разбудил поля, Улыбнулась солнцу Сонная земля.
Понеслись удары К синим небесам, Звонко раздается Голос по лесам.
Скрылась за рекою Белая луна, Звонко побежала Резвая волна.
Тихая долина Отгоняет сон, Где-то за дорогой Замирает звон.
*****
То не тучи бродят за овином И не холод. Замесила божья матерь сыну Колоб.
Всякой снадобью она поила жито В масле. Испекла и положила тихо В ясли.
Заигрался в радости младенец, Пал в дрему, Уронил он колоб золоченый На солому.
Покатился колоб за ворота Рожью. Замутили слезы душу голубую Божью.
Говорила божья матерь сыну Советы: «Ты не плачь, мой лебеденочек, Не сетуй.
На земле все люди человеки, Чада. Хоть одну им малую забаву Надо.
Жутко им меж темных Перелесиц, Назвала я этот колоб — Месяц».
*****
Алый мрак в небесной черни Начертил пожаром грань. Я пришел к твоей вечерне, Полевая глухомань.
Нелегка моя кошница, Но глаза синее дня. Знаю, мать-земля черница, Все мы тесная родня.
Разошлись мы в даль и шири Под лазоревым крылом. Но сзовет нас из псалтыри Заревой заре псалом.
И придем мы по равнинам К правде сошьего креста Светом книги голубиной Напоить свои уста.
*****
Храня завет родных поверий — Питать к греху стыдливый страх, Бродил я в каменной пещере, Как искушаемый монах. Как муравьи кишели люди Из щелей выдолбленных глыб, И, схилясь, двигались их груди, Что чешуя скорузлых рыб. В моей душе так было гулко В пеленках камня и кремней. На каждой ленте переулка Стонал коровий рев теней. Дризжали дроги, словно стекла, В лицо кнутом грозила даль, А небо хмурилось и блекло, Как бабья сношенная шаль. С улыбкой змейного грешенья Девичий смех меня манул, Но я хранил завет крещенья — Плевать с молитвой в сатану. Как об ножи стальной дорогой Рвались на камнях сапоги, И я услышал зык от Бога: «Забудь, что видел, и беги!»
*****
О пашни, пашни, пашни, Коломенская грусть, На сердце день вчерашний, А в сердце светит Русь.
Как птицы, свищут версты Из-под копыт коня. И брызжет солнце горстью Свой дождик на меня.
О край разливов грозных И тихих вешних сил, Здесь по заре и звездам Я школу проходил.
И мыслил и читал я По библии ветров, И пас со мной Исайя Моих златых коров.
*****
Село! В душе моей покой. Село в Украйне дорогой, И, полный сказок и чудес, Кругом села зеленый лес. Цветут сады, белеют хаты, А на горе стоят палаты, И перед крашеным окном В шелковых листьях тополя, А там все лес, и все поля, И степь, и горы за Днепром… И в небе темно-голубом Сам бог витает над селом.
*****
Радуйтесь! Земля предстала Новой купели! Догорели Синие метели, И змея потеряла Жало. О Родина, Мое русское поле, И вы, сыновья ее, Остановившие На частоколе Луну и солнце, — Хвалите бога! В мужичьих яслях Родилось пламя К миру всего мира! Новый Назарет Перед вами. Уже славят пастыри Его утро. Свет за горами…
Сгинь ты, английское юдо, Расплещися по морям! Наше северное чудо Не постичь твоим сынам! Не познать тебе Фавора, Не расслышать тайный зов! Отуманенного взора На устах твоих покров. Все упрямей, все напрасней Ловит рот твой темноту. Нет, не дашь ты правды в яслях Твоему сказать Христу! Но знайте, Спящие глубоко: Она загорелась, Звезда Востока! Не погасить ее Ироду Кровью младенцев… «Пляши, Саломея, пляши!» Твои ноги легки и крылаты. Целуй ты уста без души, — Но близок твой час расплаты! Уже встал Иоанн, Изможденный от ран, Поднял с земли Отрубленную голову, И снова гремят Его уста, Снова грозят Содому: «Опомнитесь!» Люди, братья мои люди, Где вы? Отзовитесь! Ты не нужен мне, бесстрашный, Кровожадный витязь. Не хочу твоей победы, Дани мне не надо! Все мы — яблони и вишни Голубого сада. Все мы — гроздья винограда Золотого лета, До кончины всем нам хватит И тепла и света! Кто-то мудрый, несказанный, Все себе подобя, Всех живущих греет песней, Мертвых — сном во гробе. Кто-то учит нас и просит Постигать и мерить. Не губить пришли мы в мире, А любить и верить!
*****
Чтоб не ругалась больная мать, Я приду, как… сука, У порога околевать.
I
Ты ведь видишь, что ночь хорошая, Нет ни холода, ни тепла. Так зачем же под лунной порошею В эту ночь ты совсем не спала?
Не спала почему? Скажи мне, Я все (вынесу), все перенесу (переживу). И хоть месяцем желтым выжну Непосеянную полосу.
Весне зима есть, Да, зима! Ты ее ведь видела, любимая, сама. Береза, как в метель с зеленым рукавом, Хотя печалится, но не по мне живом.
Скажи же, милая, когда она печалится? Кругом весна, и жизнь моя кончается. Но к гробу уходя и смерть приняв постель древесную метель.
Вот потому всегда, когда мой глаз остер, Мне душу греет так рябиновый костер, Но все пройдет навек, как этот жар в груди, Береза милая, постой, не уходи.
II
Сани. Сани. Конский бег. Поле. Петухи да ветер. Полюбил я русский снег Тем, что чист и светел.
Сам я русский и далек, Никогда не скрою: Та звезда, что дал мне рок, Пропадет со мною.
*
Ночь проходит. Свет потух. За окном поет петух. И зачем в такую рань Он поет — дурак и дрянь?
Но коль есть в том смысл и знак, Я такой, как он, дурак.
*
Небо хмурое. Небо сурится. К голосам я привычен и глух. Лишь тебя только, доброй курицы, Я желаю, далекий петух.
Нам ведь нечего делать и надо ли? Сдохну я, только ты не ложись. У моей, я хотел бы, падали Процветала куриная жизнь.
III
Ты ведь видишь, что небо серое Так и виснет и липнет к очам. Ты прости, что я в Бога не верую — Я молюсь ему по ночам.
Так мне нужно. И нужно молиться. И, желая чужого тепла, Чтоб душа, как бескрылая птица, От земли улететь не могла.
*****
Я посетил родимые места, Ту сельщину, Где жил мальчишкой, Где каланчой с березовою вышкой Взметнулась колокольня без креста.
Как много изменилось там, В их бедном неприглядном быте. Какое множество открытий За мною следовало по пятам.
Отцовский дом Не мог я распознать; Приметный клен уж под окном не машет, И на крылечке не сидит уж мать, Кормя цыплят крупитчатою кашей.
Стара, должно быть, стала… Да, стара. Я с грустью озираюсь на окрестность: Какая незнакомая мне местность: Одна, как прежняя, белеется гора, Да у горы Высокий серый камень. Здесь кладбище! Подгнившие кресты, Как будто в рукопашной мертвецы, Застыли с распростертыми руками.
По тропке, опершись на подожок, Идет старик, сметая пыль с бурьяна.
«Прохожий! Укажи, дружок, Где тут живет Есенина Татьяна?»
«Татьяна… Гм… Да вон за той избой. А ты ей что? Сродни? Аль, может, сын пропащий?»
«Да, сын. Но что, старик, с тобой? Скажи мне, Отчего ты так глядишь скорбяще?»
«Добро, мой внук, Добро, что не узнал ты деда!..» «Ах, дедушка, ужели это ты?» И полилась печальная беседа Слезами теплыми на пыльные цветы. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать… А мне уж девяносто… Скоро в гроб. Давно пора бы было воротиться», — Он говорит, а сам все морщит лоб. «Да!.. Время!.. Ты не коммунист?» «Нет!..» «А сестры стали комсомолки. Такая гадость! Просто удавись! Вчера иконы выбросили с полки, На церкви комиссар снял крест. Теперь и Богу негде помолиться. Уж я хожу украдкой нынче в лес, Молюсь осинам… Может, пригодится… Пойдем домой — Ты все увидишь сам».
И мы идем, топча межой кукольни. Я улыбаюсь пашням и лесам, А дед с тоской глядит на колокольню. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Здорово, мать! Здорово!» — И я опять тяну к глазам платок. Тут разрыдаться может и корова, Глядя на этот бедный уголок.
На стенке календарный Ленин. Здесь жизнь сестер, Сестер, а не моя, — Но все ж готов упасть я на колени, Увидев вас, любимые края.
Пришли соседи… Женщина с ребенком. Уже никто меня не узнает. По-байроновски наша собачонка Меня встречала с лаем у ворот.
Ах, милый край! Не тот ты стал, Не тот. Да уж и я, конечно, стал не прежний. Чем мать и дед грустней и безнадежней, Тем веселей сестры смеется рот.
Конечно, мне и Ленин не икона, Я знаю мир… Люблю мою семью… Но отчего-то все-таки с поклоном Сажусь на деревянную скамью.
«Ну, говори, сестра!» И вот сестра разводит, Раскрыв, как Библию, пузатый «Капитал», О Марксе, Энгельсе… Ни при какой погоде Я этих книг, конечно, не читал.
И мне смешно, Как шустрая девчонка Меня во всем за шиворот берет… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . По-байроновски наша собачонка Меня встречала с лаем у ворот.
*****
Пришествие (А. Белому)
— 1 —
Господи, я верую!.. Но введи в свой рай Дождевыми стрелами Мой пронзенный край. За горой нехоженой, В синеве долин, Снова мне, о боже мой, Предстает твой сын. По тебе молюся я Из мужичьих мест; Из прозревшей Руссии Он несет свой крест. Но пред тайной острова Безначальных слов Нет за ним апостолов, Нет учеников.
— 2 —
О Русь, приснодева, Поправшая смерть! Из звездного чрева Сошла ты на твердь. На яслях овечьих Осынила дол За то, что в предтечах Был пахарь и вол. Воззри же на нивы, На сжатый овес, — Под снежною ивой Упал твой Христос! Опять его вои Стегают плетьми И бьют головою О выступы тьмы…
— 3 —
Но к вихрю бездны Он нем и глух. С шеста созвездья Поет петух. О други, где вы? Уж близок срок. Темно ты, чрево, И крест высок. Вот гор воитель Ощупал мглу. Христа рачитель Сидит в углу. «Я видел: с ним он Нам сеял мрак!» «Нет, я не Симон… Простой рыбак». Вздохнула плесень, И снег потух… То третью песню Пропел петух.
— 4 —
Ей, господи, Царю мой! Дьяволы на руках Укачали землю. Снова пришествию его Поднят крест. Снова раздирается небо. Тишина полей и разума Точит копья. Лестница к саду твоему Без приступок. Как взойду, как поднимусь по ней С кровью на отцах и братьях? Тянет меня земля, Оцепили пески. На реках твоих Сохну.
— 5 —
Симоне, Петр… Где ты? Приди. Вздрогнули ветлы: «Там, впереди!» Симоне, Петр… Где ты? Зову! Шепчется кто-то: «Кричи в синеву!» Крикнул — и громко Вздыбился мрак. Вышел с котомкой Рыжий рыбак. «Друг… Ты откуда?» «Шел за тобой…» «Кто ты?» — «Иуда!» — Шамкнул прибой. Рухнули гнезда Облачных риз. Ласточки-звезды Канули вниз.
— 6 —
О Саваофе! Покровом твоим рек и озер Прикрой сына! Под ивой бьют его вои И голгофят снега твои. О ланиту дождей Преломи Лезвие заката… Трубами вьюг Возвести языки… Но не в суд или во осуждение.
— 7 —
Явись над Елеоном И правде наших мест! Горстьми златых затонов Мы окропим твой крест. Холмы поют о чуде, Про рай звенит песок. О верю, верю — будет Телиться твой восток! В моря овса и гречи Он кинет нам телка… Но долог срок до встречи, А гибель так близка! Уйми ты ржанье бури И топ громов уйми? Пролей ведро лазури На ветхое деньми! И дай дочерпать волю Медведицей и сном, Чтоб вытекшей душою Удобрить чернозем…
*****
Жертва принесена
Сергей Есенин, третий справа, среди односельчан. 1909-1910
О какой Родине говорит Лосев? О какой Родине писал Есенин? По словам западноевропейского философа XX века Мартина Хайдеггера, человек постоянно находится в поисках «неизвестной Родины», того сокрытого мира, причастность к которому для Лосева несомненна. Это то, «что создало меня и других, что примет меня после смерти». «Родина» для Лосева, который писал эти строки в 1941 году, очевидно, не просто определенная территория. Это духовная Родина, попасть в которую можно только через Небесные Врата жертвенным путем. Таким жертвенным путем для Есенина была поэзия.
И не деревню приносит Есенин в жертву городу, не Россию — Западу, а собственную жизнь делает «материей» своего творчества, возвышая, преображая, реконструируя обстоятельства своей жизни. Его жизнь протекает, зажатая в тиски созданных им самим образов «смиренного инока» и «дебошира». Образ стал реальностью, жертва принесена:
Ах увял головы моей куст, Засосал меня песенный плен, Осуждён я на каторге чувств Вертеть жернова поэм.
Жертвенный путь поэта сродни трагической судьбе главного героя его поэмы «Пугачёв». Он у Есенина — неисправимый утопист с нежной душой, мечтающий об идеальной Руси, но готовый для достижения этой прекрасной цели на решительные и жестокие поступки. Пугачёв проходит по воле поэта путь кенотического опустошения: «Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?» На кенозисе (от греч. — опустошение, истощение; в христианстве — самоуничижение Христа вплоть до вочеловечения и крестной смерти. — Прим. ред.), пишет историк Георгий Федотов, нельзя построить ни политики, ни культуры, можно лишь строить духовную жизнь.
Преображение (Разумнику Иванову)
— 1 —
Облаки лают, Ревет златозубая высь… Пою и взываю: Господи, отелись!
Перед воротами в рай Я стучусь: Звездами спеленай Телицу Русь.
За тучи тянется моя рука, Бурею шумит песнь, Небесного молока Даждь мне днесь.
Грозно гремит твой гром, Чудится плеск крыл. Новый Содом Сжигает Егудиил.
Но твердо, не глядя назад, По ниве вод Новый из красных врат Выходит Лот.
— 2 —
Не потому ль в березовых Кустах поет сверчок О том, как ликом розовым Окапал рожь восток;
О том, как Богородица, Накинув синий плат, У облачной околицы Скликает в рай телят.
С утра над осенницею Я слышу зов трубы. Теленькает синицею Он про глагол судьбы.
«О веруй, небо вспенится, Как лай, сверкнет волна. Над рощею ощенится Златым щенком луна.
Иной травой и чащею Отенит мир вода. Малиновкой журчащею Слетит в кусты звезда.
И выползет из колоса, Как рой, пшеничный злак, Чтобы пчелиным голосом Озлатонивить мрак…»
— 3 —
Ей, россияне! Ловцы вселенной, Неводом зари зачерпнувшие небо,- Трубите в трубы.
Под плугом бури Ревет земля. Рушит скалы златоклыкий Омеж.
Новый сеятель Бредет по полям, Новые зерна Бросает в борозды.
Светлый гость в колымаге к вам Едет. По тучам бежит Кобылица.
Шлея на кобыле — Синь. Бубенцы на шлее — Звезды.
— 4 —
Стихни, ветер, Не лай, водяное стекло. С небес через красные сети Дождит молоко.
Мудростью пухнет слово, Вязью колося поля, Над тучами, как корова, Хвост задрала заря.
Вижу тебя из окошка, Зиждитель щедрый, Ризою над землею Свесивший небеса.
Ныне Солнце, как кошка, С небесной вербы Лапкою золотою Трогает мои волоса.
— 5 —
Зреет час преображенья, Он сойдет, наш светлый гость, Из распятого терпенья Вынуть выржавленный гвоздь.
От утра и от полудня Под поющий в небе гром, Словно ведра, наши будни Он наполнит молоком.
И от вечера до ночи, Незакатный славя край, Будет звездами пророчить Среброзлачный урожай.
А когда над Волгой месяц Склонит лик испить воды, — Он, в ладью златую свесясь, Уплывет в свои сады.
И из лона голубого, Широко взмахнув веслом, Как яйцо, нам сбросит слово С проклевавшимся птенцом.
*****
Иорданская голубица
— 1 —
Земля моя, златая! Осенний светлый храм! Гусей крикливых стая Несется к облакам.
То душ преображенных Несчислимая рать, С озер поднявшись сонных, Летит в небесный сад.
А впереди их лебедь. В глазах, как роща, грусть. Не ты ль так плачешь в небе, Отчалившая Русь?
Лети, лети, не бейся, Всему есть час и брег. Ветра стекают в песню, А песня канет в век.
— 2 —
Небо — как колокол, Месяц — язык, Мать моя родина, Я — большевик.
Ради вселенского Братства людей Радуюсь песней я Смерти твоей.
Крепкий и сильный, На гибель твою, В колокол синий Я месяцем бью.
Братья-миряне, Вам моя песнь. Слышу в тумане я Светлую весть.
— 3 —
Вот она, вот голубица, Севшая ветру на длань, Снова зарею клубится Мой луговой Иордань.
Славлю тебя, голубая, Звездами вбитая высь. Снова до отчего рая Руки мои поднялись.
Вижу вас, злачные нивы, С стадом буланых коней. С дудкой пастушеской в ивах Бродит апостол Андрей.
И, полная боли и гнева, Там, на окрайне села, Мати Пречистая Дева Розгой стегает осла.
— 4 —
Братья мои, люди, люди! Все мы, все когда-нибудь В тех благих селеньях будем, Где протоптан Млечный Путь.
Не жалейте же ушедших, Уходящих каждый час, — Там на ландышах расцветших Лучше, чем в полях у нас.
Страж любви — судьба-мздоимец Счастье пестует не век. Кто сегодня был любимец — Завтра нищий человек.
— 5 —
О новый, новый, новый, Прорезавший тучи день! Отроком солнцеголовым Сядь ты ко мне под плетень.
Дай мне твои волосья Гребнем луны расчесать. Этим обычаем — гостя Мы научились встречать.
Древняя тень Маврикии Родственна нашим холмам, Дождиком в нивы златые Нас посетил Авраам.
Сядь ты ко мне на крылечко, Тихо склонись ко плечу. Синюю звездочку свечкой Я пред тобой засвечу.
Буду тебе я молиться, Славить твою Иордань… Вот она, вот голубица, Севшая ветру на длань.
*****
Инония (пророку Иеремии)
— 1 —
Не устрашуся гибели, Ни копий, ни стрел дождей, — Так говорит по Библии Пророк Есенин Сергей.
Время мое приспело, Не страшен мне лязг кнута. Тело, Христово тело, Выплевываю изо рта.
Не хочу восприять спасения Через муки его и крест: Я иное постиг учение Прободающих вечность звезд.
Я иное узрел пришествие — Где не пляшет над правдой смерть. Как овцу от поганой шерсти, я Остригу голубую твердь.
Подыму свои руки к месяцу, Раскушу его, как орех. Не хочу я небес без лестницы, Не хочу, чтобы падал снег.
Не хочу, чтоб умело хмуриться На озерах зари лицо. Я сегодня снесся, как курица, Золотым словесным яйцом.
Я сегодня рукой упругою Готов повернуть весь мир… Грозовой расплескались вьюгою От плечей моих восемь крыл.
— 2 —
Лай колоколов над Русью грозный — Это плачут стены Кремля. Ныне на пики звездные Вздыбливаю тебя, земля!
Протянусь до незримого города, Млечный прокушу покров. Даже Богу я выщиплю бороду Оскалом моих зубов.
Ухвачу его за гриву белую И скажу ему голосом вьюг: Я иным тебя, Господи, сделаю, Чтобы зрел мой словесный луг!
Проклинаю я дыхание Китежа И все лощины его дорог. Я хочу, чтоб на бездонном вытяже Мы воздвигли себе чертог.
Языком вылижу на иконах я Лики мучеников и святых. Обещаю вам град Инонию, Где живет Божество живых!
Плачь и рыдай, Московия! Новый пришел Индикоплов. Все молитвы в твоем часослове я Проклюю моим клювом слов.
Уведу твой народ от упования, Дам ему веру и мощь, Чтобы плугом он в зори ранние Распахивал с солнцем нощь.
Чтобы поле его словесное Выращало ульями злак, Чтобы зерна под крышей небесною Озлащали, как пчелы, мрак.
Проклинаю тебя я, Радонеж, Твои пятки и все следы! Ты огня золотого залежи Разрыхлял киркою воды.
Стая туч твоих, по-волчьи лающих, Словно стая злющих волков, Всех зовущих и всех дерзающих Прободала копьем клыков.
Твое солнце когтистыми лапами Прокогтялось в душу, как нож. На реках вавилонских мы плакали, И кровавый мочил нас дождь.
Ныне ж бури воловьим голосом Я кричу, сняв с Христа штаны: Мойте руки свои и волосы Из лоханки второй луны.
Говорю вам — вы все погибнете, Всех задушит вас веры мох. По-иному над нашей выгибью Вспух незримой коровой Бог.
И напрасно в пещеры селятся Те, кому ненавистен рев. Все равно — он иным отелится Солнцем в наш русский кров.
Все равно — он спалит телением, Что ковало реке брега. Разгвоздят мировое кипение Золотые его рога.
Новый сойдет Олипий Начертать его новый лик. Говорю вам — весь воздух выпью И кометой вытяну язык.
До Египта раскорячу ноги, Раскую с вас подковы мук… В оба полюса снежнорогие Вопьюся клещами рук.
Коленом придавлю экватор И, под бури и вихря плач, Пополам нашу землю-матерь Разломлю, как златой калач.
И в провал, отененный бездною, Чтобы мир весь слышал тот треск, Я главу свою власозвездную Просуну, как солнечный блеск.
И четыре солнца из облачья, Как четыре бочки с горы, Золотые рассыпав обручи, Скатясь, всколыхнут миры.
— 3 —
И тебе говорю, Америка, Отколотая половина земли,- Страшись по морям безверия Железные пускать корабли!
Не отягивай чугунной радугой Нив и гранитом — рек. Только водью свободной Ладоги Просверлит бытие человек!
Не вбивай руками синими В пустошь потолок небес: Не построить шляпками гвоздиными Сияние далеких звезд.
Не залить огневого брожения Лавой стальной руды. Нового вознесения Я оставлю на земле следы.
Пятками с облаков свесюсь, Прокопытю тучи, как лось; Колесами солнце и месяц Надену на земную ось.
Говорю тебе — не пой молебствия Проволочным твоим лучам. Не осветят они пришествия, Бегущего овцой по горам!
Сыщется в тебе стрелок еще Пустить в его грудь стрелу. Словно полымя, с белой шерсти его Брызнет теплая кровь во мглу.
Звездами золотые копытца Скатятся, взбороздив нощь. И опять замелькает спицами Над чулком ее черным дождь.
Возгремлю я тогда колесами Солнца и луны, как гром; Как пожар, размечу волосья И лицо закрою крылом.
За уши встряхну я горы, Копьями вытяну ковыль. Все тыны твои, все заборы Горстью смету, как пыль.
И вспашу я черные щеки Нив твоих новой сохой; Золотой пролетит сорокой Урожай над твоей страной.
Новый он сбросит жителям Крыл колосистых звон. И, как жерди златые, вытянет Солнце лучи на дол.
Новые вырастут сосны На ладонях твоих полей. И, как белки, желтые вёсны Будут прыгать по сучьям дней.
Синие забрезжат реки, Просверлив все преграды глыб. И заря, опуская веки, Будет звездных ловить в них рыб.
Говорю тебе — будет время, Отплещут уста громов; Прободят голубое темя Колосья твоих хлебов.
И над миром с незримой лестницы, Оглашая поля и луг, Проклевавшись из сердца месяца, Кукарекнув, взлетит петух.
— 4 —
По тучам иду, как по ниве, я, Свесясь головою вниз. Слышу плеск голубого ливня И светил тонкоклювых свист.
В синих отражаюсь затонах Далеких моих озер. Вижу тебя, Инония, С золотыми шапками гор.
Вижу нивы твои и хаты, На крылечке старушку мать; Пальцами луч заката Старается она поймать.
Прищемит его у окошка, Схватит на своем горбе, — А солнышко, словно кошка, Тянет клубок к себе.
И тихо под шепот речки, Прибрежному эху в подол, Каплями незримой свечки Капает песня с гор:
«Слава в вышних Богу И на земле мир! Месяц синим рогом Тучи прободил.
Кто-то вывел гуся Из яйца звезды — Светлого Исуса Проклевать следы.
Кто-то с новой верой, Без креста и мук, Натянул на небе Радугу, как лук.
Радуйся, Сионе, Проливай свой свет! Новый в небосклоне Вызрел Назарет.
Новый на кобыле Едет к миру Спас. Наша вера — в силе. Наша правда — в нас!»
*****
LiveInternetLiveInternet
Анализ духовного контекста есенинского творчества со всей очевидностью показывает, что поэт прекрасно знал основной корпус текстов «Православного молитвослова».
Раннее приобщение к молитвенной практике было обусловлено влиянием деда и бабушки, с трехлетнего возраста водившей внука по окрестным монастырям. В стихотворении «Письмо деду» (1924) поэт памятливо воссоздает названия молитв, которым обучал его дед: «Достойно есть» и с «Отче наш», «Символ веры».
Азы духовных дисциплин Есенин постигал в Константиновском земском четырехгодичном училище в 1904-1909 годах. Постановка учебного процесса здесь была достаточно серьезной. Начиная с 1 класса изучались не только Закон Божий, но и «чтение и письмо церковнославянское», в 4 классе уже на более системной основе преподавался церковнославянский язык, чтение Евангелия с переводом на русский язык. Каждому ученику выдавался «Учебный часослов» Широко практиковались классные сочинения на духовные темы: «Храмовый праздник», «Встреча Пасхи», «Троицын день», «Путешествие в Богословский монастырь» От учащихся требовалось твердое знание молитв.
Важно отметить и факт непосредственного участия юного Есенина в праздничных службах родного прихода. Как вспоминала его односельчанка и сверстница М.И. Копытова, «по большим праздникам он в церкви на клиросе пел. Голос у него был мягкий, немного сиповатый. А мы подойдем поближе и дергаем его. Он терпит, терпит, а потом рассмеется. Батюшка так грозно на него посмотрит, он затихнет».
Знание молитвенных текстов, сыгравшее впоследствии большую роль в обогащении поэтического лексикона и образного мышления Есенина, было особенно глубоко усвоено им в Спас-Клепиковской церковно-учительской школе, где будущий поэт обучался в 1909-1912 годах.
В фондах Спас-Клепиковского филиала Государственного музея-заповедника С.А. Есенина хранятся неопубликованные либо малоизвестные широкому кругу исследователей воспоминания однокашников Есенина, а также других учащихся, заканчивавших данное учебное заведение примерно в те же годы. Из воспоминаний явствует, что участию в богослужениях и молитвословию в школе уделялось большое внимание. Так, учащиеся обязаны были регулярно посещать местную Спасо-Преображенскую церковь.
Религиозная жизнь в Спас-Клепиковской школе, готовившей учителей школ грамоты, большинство из которых после дополнительных испытаний становились учителями церковно-приходских школ, была действительно насыщенной.
Наставники следили за духовным чтением воспитанников. «Читали книги русских классиков, но имелось и много церковной литературы», — вспоминал обучавшийся в школе К.С. Марушкин (1896 г. р.). «У каждого ученика было Евангелие, учебное, небольшое, нам выдавали», — свидетельствовал М.Н. Молчанов, 1898 г. р., учившийся двумя классами младше Есенина.
В числе духовных дисциплин Есенин и его однокашники изучали Закон Божий, церковную, общую и русскую историю, церковное пение, церковнославянский язык и раскол. Впоследствии в одной из своих «Автобиографий» Есенин вспоминал, что из Спас-Клепиковской школы он вынес «крепкое знание церковнославянского языка», а, следовательно, и знание богослужебных текстов и молитв, которые привлекались учителями в качестве основного дидактического материала.
Внутреннюю жизнь церкви Есенин мог наблюдать не только в рамках обязательных посещений службы, которые были предписаны учащимся. Порой этому способствовали и другие обстоятельства. Его одноклассник Артем Чернов вспоминал: «В летнюю пору, во время каникул, многие школьники разъезжались по домам Мы с Сергеем оставались в Клепиках. Чтобы иметь хоть немного денег, шли в церковь. Помогали обряжать батюшку перед молебнами, выполняли другие поручения» ,
Возможно, именно отсюда у Есенина такое исчерпывающее знание культовых предметов службы и различных видов церковных облачений, отразившееся в его стихах (епитрахиль, орарь, стихарь, риза, скуфья, ряса, плат и т п.).
Большое влияние оказала на Есенина молитвенная и церковно-гимническая поэзия. Произведения поэта свидетельствуют о его глубокой осведомленности в основных жанрах церковной гимнографии. Среди них — тропарь («Край родной! Тропарь из святцев…»; «Взрыкает рыбка сонный тропарь..»), канон («Богомолки идут на канон…», «Троицино утро, утренний канон…», «Служи, чернильница, лесной канон…», «Понесут нас в церковь на мирской канон…»), псалом («С голубизны незримой кущи / Струятся звездные псалмы…»).
Есенин включает в свои стихи мотивы специальных молебнов и молебных пений: в их числе — молебен против бездождия («Засушила засуха засевки…»), заупокойная лития («Поминки»), панихидная служба в церкви («Занеслися залетною пташкой…»).
Чтение Псалтири как акт заупокойной службы воссоздается Есениным в стихах, пронизанных трагическими мотивами, вызванными лишениями первой мировой войны:
Занеслися залетною пташкой
Панихидные песни к нам.
Родина, черная монашка,
Читает псалмы по сынам…
(«Занеслися залетною пташкой…»)
Тематически связана с этим стихотворением и «Молитва матери», навеянная теми же военными событиями:
Молится старушка, сына поминает.
Сын в краю далеком родину спасает.
(«Молитва матери»)
В произведениях поэта представлен широкий спектр молитвенных текстов — в форме дословных цитат или реминисценций, вариаций, мотивов. В их числе нами отмечены: Иисусова молитва, молитвы Пресвятой Богородицы, молитва за отечество, поминальная молитва, фрагменты покаянных и «хвалитных» псалмов, богослужебных песнопений, исполняемых на Всенощной во время пасхальной литургии, акафистов «Иисусу Сладчайшему» и «Святителю Николаю» и т. д.
Важно отметить, что молитвенные мотивы с разной степенью интенсивности проявляются на разных этапах творческого пути Есенина, хотя для каждого из них характерен определенный доминирующий тип молитвы.
В «библейских» поэмах 1917-1919 годов более отчетливо звучит соборная общественная молитва, активнее проявляют себя церковно-гимнографическая и псалмодическая традиции, акафистные песнопения. Заметно усиливаются интонации духовной риторики, элементы прямого Богообщения: «Господи, я верую!» («Пришествие»).
«Письмо матери» представляет собой, по существу, полемическую интерпретацию богородичной молитвы. Отказываясь от молитвы («И молиться не учи. Не надо! / К старому возврата больше нет…»), поэт адресует традиционные «акафистные» определения («помощь», «отрада», «несказанный свет») родимой «старушке». Всенародную популярность этого стихотворения можно объяснить именно тем, что в безрелигиозную эпоху поэт сумел найти глубоко укорененному в народной душе архетипу Богородицы земной аналог — святую материнскую любовь, создать, по существу, светскую молитву, обращенную к Матери человеческой.
Анализ молитвенных текстов, включенных в повесть, и их сопоставление с каноническими аналогами показывает, что в целом ряде случаев мы имеем дело с авторскими вариантами известных молитв, по существу, с опытом самостоятельного есенинского молитвотворчества.
«…Твой глас незримый, как дым в избе.
Смиренным сердцем молюсь тебе…» (1916)
Так, молитва Натальи Каревой:
«Мати Дево, все принимаю на стези моей, пошли мне с благодатнойверой покров твой» —
не находит своего полного соответствия в «Православном молитвослове», а является вольной авторской контаминацией мотивов тропаря в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы, который он мог слышать в престольный праздник в константиновской церкви, носящей ее имя («Мати Господа Всевышнего, всем полезная даруй и вся спаси. Богородице Дево: Ты бо сей Божественный покров рабам своим»), и молитвы в честь праздника Покрова Пресвятой Богородицы («Покрый нас честным Твоим покровом и избави нас от всякого зла»).
Авторское «участие» в создании новой молитвы явственно просвечивает в характерном для Есенина мотиве благостного восприятия жизни (в молитве — «Все принимаю на стези моей…»
, а в одном из стихотворений того же периода — «
Все встречаю, все приемлю. / Рад и счастлив душу вынуть…»)
.
Еще более ярким примером «авторской» молитвы, внутренне связанной с образным миром есенинской поэзии, является молитва Анисима Карева, которую он возносит, вернувшись в родные края после длительного подвижничества в монастыре: «Свете тихий, вечерний свет моей родины, прими наши святые славы» .
Первоисточником этого молитвословия является широко известное духовное песнопение «Свете тихий…», исполняемое во время Великой Вечерни на Всенощном Бдении: «Свете тихий, святые славы Бессмертного Отца Небесного, Святаго, Блаженного, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго духа. Бога. Достоин еси во все времена пет быти гласы преподобными. Сыне Божий, живот даяй; тем же мир Тя славит» .
Сохраняя ключевые образы «свете тихий», «свет вечерний», «святые славы», пронизанные особой духовностью и поэтичностью, Есенин вносит существенный «авторский» элемент в молитву своего героя — тему родины, к которой и обращается, по существу, истосковавшийся вдалеке от нее Анисим, нарушая тем самым все строгие церковные каноны. Из его уст мы слышим молитву родине (а не Богу), что с совершенной очевидностью выявляет в ней «авторское» участие, чисто есенинский мотив поклонения родной земле, в котором всегда присутствовал элемент почти религиозного культа («О Русь, покойный уголок, / Тебя люблю, тебе и верую», )
В период духовного кризиса и разочарования в революционных иллюзиях относительно построения крестьянского рая на земле, наряду с апокалиптическими мотивами, усиливается введение элементов заупокойных молитв, панихидных пении («За прощальной стою обедней / Кадящих листвой берез…»; «Только мне, как псаломщику, петь / Над родимой страной аллилуйя»).
В последние годы жизни в поэзии Есенина заметно влияние мотивов и интонаций покаянной молитвы: «Слишком я любил на этом свете / Все, что душу облекает в плоть…»; «Думы мои, думы! Боль в висках и темени. / Промотал я молодость без поры, без времени…».
Эволюционирует и само молитвенное сознание лирического героя, его отношение к молитве.
Итак, поэтический стиль многих произведений Есенина духовно и эстетически ориентирован на традиции православной молитвы, на жанры и стили церковной гимнографии (канон, тропарь, псалом, акафист). Поэтический текст Есенина, с точки зрения его идиостиля, часто воспроизводит структурно-семантические особенности молитвы как духовно-эстетического целого. Эмоциональная аура молитвы формирует чувство храма в поэтическом мироощущении Есенина, преобразуя его лирику во вдохновенную молитву родине, русской природе, отчему дому.
Источник — https://otherreferats.allbest.ru/literature/00018412_0.html
А вот мнение о.Андрея Ткачева о Есенине и его творчестве
Октоих
Гласом моим Пожру Тя, Господи. Ц.О.
— 1 —
О родина, счастливый И неисходный час! Нет лучше, нет красивей Твоих коровьих глаз. Тебе, твоим туманам И овцам на полях, Несу, как сноп овсяный, Я солнце на руках. Святись преполовеньем И рождеством святись, Чтоб жаждущие бдения Извечьем напились. Плечьми трясем мы небо, Руками зыбим мрак И в тощий колос хлеба Вдыхаем звездный злак. О Русь, о степь и ветры, И ты, мой отчий дом! На золотой повети Гнездится вешний гром. Овсом мы кормим бурю, Молитвой поим дол, И пашню голубую Нам пашет разум-вол. И не единый камень, Через пращу и лук, Не подобьет над нами Подъятье божьих рук.
— 2 —
«О дево Мария! — Поют небеса. — На нивы златые Пролей волоса. Омой наши лица Рукою земли. С за-гор вереницей Плывут корабли. В них души усопших И память веков. О, горе, кто ропщет, Не снявши оков! Кричащему в мраке И бьющему лбом Под тайные знаки Мы врат не сомкнем. Но сгибни, кто вышел И узрел лишь миг! Мы облачной крышей Придавим слепых».
— 3 —
О боже, боже, Ты ль Качаешь землю в снах? Созвездий светит пыль На наших волосах. Шумит небесный кедр Через туман и ров, И на долину бед Спадают шишки слов. Поют они о днях Иных земель и вод, Где на тугих ветвях Кусал их лунный рот. И шепчут про кусты Непроходимых рощ, Где пляшет, сняв порты, Златоколенный дождь.
— 4 —
Осанна в вышних! Холмы поют про рай. И в том раю я вижу Тебя, мой отчий край. Под Маврикийским дубом Сидит мой рыжий дед, И светит его шуба Горохом частых звезд. И та кошачья шапка, Что в праздник он носил, Глядит, как месяц, зябко На снег родных могил. С холмов кричу я деду: «О отче, отзовись…» Но тихо дремлют кедры, Обвесив сучья вниз. Не долетает голос В его далекий брег… Но чу! Звенит, как колос, С земли растущий снег: «Восстань, прозри и вижди! Неосказуем рок. Кто все живит и зиждет — Тот знает час и срок. Вострубят божьи клики Огнем и бурей труб, И облак желтоклыкий Прокусит млечный пуп. И вывалится чрево Испепелить бразды… Но тот, кто мыслил девой, Взойдет в корабль звезды».
*****
Палитра цветов и «немая молитва души»
Использование цветов в поэзии является значимым средством выражения не столько мысли, сколько чувств и эмоций, и по палитре используемых цветов можно воссоздать образ поэта и его внутреннее мироощущение. А.Блок в своей статье «Краски и слова» писал, что современные писатели «отупели к зрительным восприятиям» и воспитывают душу читателя среди абстракций и отсутствия света и цвета. Блок предсказал, что появится поэт, который привнесет в поэзию русскую природу с изумительными по своей простоте красками. Таким поэтом стал Сергей Есенин, который обогатил поэзию многоцветными русскими пейзажами. Сразу вспоминаются полотна Саврасова, Поленова, Шишкина, Куинджи, Левитана.
Мотивы песенной лирики поэта органично вплетаются в музыку Сергея Рахманинова, Чайковского, Римского-Корсакова. Лев Толстой когда-то сказал о музыке, что это «немая молитва души». Если продолжить эту мысль, то можно сказать, что поэзия – это музыка в словах. Как народному поэту, Есенину оказалась близка гамма цветов, традиционно используемая в фольклоре и русской живописи. У Есенина это синева и залитые голубизной рязанские пейзажи, которые стали превалировать в его поэтических творениях: «В прозрачном холоде заголубели долы», «Голубизну незримой гущи». Синий цвет и его оттенки не были для поэта обыденной палитрой, т.к. выражали нечто божественное, недосказанное, романтическое: «Недосказанное, синее, нежное…», «Синий плат небес». Поэт даже саму Россию ассоциировал с синевой, говоря, что в этом слове есть «синее что-то».
Следующий цвет, которым поэт умело окрашивал свое поэтическое творчество – это желто-золотой: «Луна под крышей, как злат бугор», «Мне снились реки златых долин», «Хвойная позолота». Ярким мазком в поэзию Есенина врывается малиновый цвет: «О Русь – малиновое поле…», «Тлеется дым у малиновых сел». Малиновый цвет как аналог «малинового звона» («Гулкий звон, словно зык чугуна»), который зовет народ на Божественную литургию. Вот и другие краски густым наброском запестрели в его поэзии: «Выткался на озере алый свет зари», «На закат ты розовый похожа», «Как свет лучиста и светла», «Горит в парче лиловой облаками крытый лес», «Льется по равнинам березовое молоко», «Роща синим мраком кроет голытьбу», «Сыплет черемуха снегом».
