| Иерофей, патриарх Антиохийский. Литография. 1858 г. (ГИМ) |
Иерофей
(ок. 1793 — 1885), патриарх Антиохийский (с 9 октября 1850). Родился около 1793 года в Хоре (ныне Хошкёй, иль Текирдаг, Турция).
Церковную карьеру начал в иерусалимском Святогробском братстве, пользовался особым покровительством секретаря Иерусалимского Синода, известного историка и книжника Анфима Анхиальского.
В 1823 году рукоположен во диакона, в 1828 году — во иерея. По свидетельству находившегося тогда в Иерусалиме русского инока Серапиона, 8 марта 1831 года игумен Гефсиманской церкви Иерофей был хиротонисан во епископа в храме Воскресения Христова [1].
В апреле 1832 года Иерусалимская Православная Церковь, обремененная непосильными долгами, обратилась к России с просьбой об оказании финансовой помощи. 2 декабря 1832 года Святейший Синод принял решение «допустить в России сбор доброхотных пожертвований в пользу Иерусалимского храма»
и
«дозволить Иерусалимскому Патриарху отправить для сбора в Россию кого-либо из благонадежных духовных лиц»
[2]. Патриарх Афанасий V (1827-1844) поспешил не только воспользоваться этим разрешением, но и повысить иерархический статус Иерусалимского подворья в Москве, назначив его настоятелем архиерея, а именно Иерофея, архиепископа Фаворского. Однако Синод в мае 1833 году разрешил архиерею находиться в Москве для сбора милостыни только один год.
Архиеп. Иерофей, со слов А. Н. Муравьёва, ко времени приезда в Россию знал русский язык, что свидетельствует о том, что он заранее готовился к предстоявшей ему миссии. После прибытия в Москву в октябре 1833 года архиеп. Иерофей направился в столицу. 20 декабря он был торжественно принят в Святейшем Синоде, где произнес речь, вручил грамоты и дары патриарха — Крест с частицей Животворящего Древа и часть мощей св. ап. Андрея Первозванного. В Санкт-Петербурге он пробыл около шести месяцев. Срок сбора милостыни был увеличен на три года, впоследствии он продлевался еще раз. Оставив по рекомендации Святейшего Синода сбор милостыни, не подобающий сану архиепископа, Иерофей возложил эту обязанность на двух прибывших с ним архимандритов, после чего занялся книгоиздательской деятельностью — готовил к печати литографии св. мест, молитвословы на греческом и славянском языках, богословские труды живших и работавших в России греч. архиепископов Никифора (Феотоки) и Евгения (Булгариса).
Сумма пожертвований, которые собрал архиеп. Иерофей за шесть лет, проведенных в России, составила 700 тыс. р. [3], по другим источникам — 300 тыс. р. Успешность московской миссии повлияла на решение Афанасия V о назначении Иерофея своим преемником в ноябре 1838 года. Перед отъездом в Константинополь архиеп. Иерофей был вновь приглашен в Санкт-Петербург, где, посетив вместе с членами Святейшего Синода Зимний дворец, передал в дар императору перламутровую модель Кувуклии и получил «в ознаменование долговременного пребывания в России» панагию с бриллиантами и изумрудами.
Круг обязанностей архиеп. Иерофея по возвращении из России остался прежним — контроль за доходами Иерусалимской Церкви, своевременное получение денег от принадлежавших Церкви метохов (русских, молдавских и валашских, грузинских) и распределение полученных средств.
Когда 16 декабря 1844 года скончался патриарх Афанасий, Константинопольский Синод попытался выдвинуть на Иерусалимский престол своего кандидата. Главным аргументом против Иерофея стала его «приверженность России». Великий везир отклонил его кандидатуру на патриаршество. Российским дипломатам удалось добиться от Порты согласия лишь на то, чтобы патриарх был избран Иерусалимским Синодом из рядов палестинского клира. Новым патриархом стал архиеп. Лиддский Кирилл, а Иерофей остался в Константинополе в качестве его представителя и управляющего имениями Св. Гроба в Дунайских княжествах.
В ночь на 24 июня 1850 года в Дамаске скончался Антиохийский патриарх Мефодий, а 9 октября того же года его преемником был избран Иерофей [4]. Из переписки русских дипломатов становится ясно, что посланник в Константинополе В. П. Титов и бейрутский генконсул К. М. Базили «проводили» Иерофея как «свою» кандидатуру. Митр. Московский Филарет (Дроздов) сообщал, что клир Антиохийской Православной Церкви через посредство Иерофея передал Константинопольскому патриарху и Синоду прошение о назначении преемника почившему патриарху Мефодию без указания имени, однако адресату послание было доставлено уже со вписанной в него кандидатурой Иерофея [5]. Архим. Порфирий (Успенский), начальник Русской духовной миссии в Иерусалиме, пишет, что Иерофей был избран старанием Синайского архиеп. Константия и консула Базили [6]. Архиеп. Константий (бывш. патриарх Константинопольский), будучи управляющим в 1840-1850 годы делами Антиохийской Церкви в Константинополе, получал на имя Константинопольского патриарха письма из Дамаска о выборе кандидата. Вероятнее всего, Иерофей был занесен в «списки» Константинопольского Патриархата в качестве «потенциального патриарха», и ему оставалось лишь терпеливо дожидаться, когда «за послушание» грекам-фанариотам придет пора вступить на ту или иную из освободившихся кафедр.
30 марта 1851 года новый патриарх прибыл в Дамаск. Как только дамасские христиане узнали, что все деньги, оставшиеся от предшественника, патриарх Иерофей, по его словам, израсходовал на выборы, они в знак протеста разобрали крышу недостроенной патриаршей церкви. Когда прибывший из Бейрута Базили пытался усмирить их именем русского императора, ему было сказано, что русских денег в Дамаске и не видели, т. к. все они поступают на нужды патриарха.
В сентябре 1851 года патриарх Иерофей воспользовался отсутствием патриарха Кирилла и отправился в Иерусалим под предлогом свидания со своим воспитателем, старцем Анфимом, а в действительности желая узнать, есть ли у него шанс вернуть Иерусалимский престол. Но уже через неделю он под давлением архим. Порфирия и генконсула Базили был вынужден покинуть Св. град и вернуться в Сирию.
В этот период Антиохийская Церковь остро нуждалась в грамотном духовенстве. Но в то время как католические и протестантские иерархи возводили церкви и основывали монастыри, становившиеся впоследствии учебно-просветительными центрами, Иерофей медлил, хотя средства были ему предоставлены. Как известно из писем Базили от мая-июня 1852 года, Иерусалимский патриарх начал выдавать по 30 тыс. пиастров ежегодно на училища в Антиохийских епархиях, а по разрешению Святейшего Синода Русской Церкви было доставлено более 4 тыс. р. серебром — проценты с капитала, собранного Илиупольским митр. Неофитом [7]. Патриарх был непопулярен у арабской паствы, с первых же месяцев обвинявшей его в пренебрежении к нуждам арабов, в аморальном поведении и присвоении русской милостыни, которая бесконтрольно использовалась им для личного обогащения. Последнего патр. Иерофей не скрывал — по словам архим. Порфирия, в сентябре 1851 года Иерофей ему «исповедался, что принял Антиохийский Престол единственно в чаянии пособий из Москвы» [8].
Середина XIX века стала временем кризиса архаичной османской экономики. Разорение мусульманских ремесленников и торговцев происходило на фоне процветания христианского «среднего класса», выступавшего посредником западных кампаний. Постоянным негативным фактором являлись нестабильность религиозно-этнических отношений и междоусобицы, которые провоцировала Высокая Порта. Социальная и конфессиональная напряженность усугублялась отменой в 1850-х годах традиционных ограничений христианского культа. С этого времени допускались колокольный звон, установка крестов над церквами, пышные, с т. зр. мусульман, крестные ходы и другие христианские церемонии. Эти противоречия спровоцировали беспрецедентные по масштабам и числу жертв религиозные столкновения — друзско-маронитский конфликт 1841-1860 годов, погромы в Маалюле и Халебе 1850 года, дамасскую резню июля 1860 года. Особенной жестокостью отличалось истребление христиан в Дамаске: было убито несколько тысяч человек, сожжены все церкви в городе, а также патриаршая резиденция и находившаяся в Патриархии библиотека древних рукописей и книг. Среди погибших был крупнейший писатель и проповедник того времени свящ. Юсеф Муханна аль-Хаддад (память жертв дамасской резни Антиохийская Церковь ежегодно совершает 10 июля). Патриарх Иерофей не пострадал, т. к. в тот момент находился за пределами Сирии.
События вызвали возмущение всей христианской Европы, что дало повод Франции ввести войска в Ливан. В России были осуществлены благотворительные сборы в пользу жертв погромов — в течение месяца от открытия подписки было собрано и отправлено 18 тыс. р. [9]. Средства поступали в распоряжение созданного при генконсульстве в Бейруте Русского Комитета для оказания материальной помощи пострадавшим [10]. Османское правительство, не желая давать повод для европ. интервенции, сурово наказало виновных и выплатило христианам значительную денежную компенсацию (65 тыс. тур. лир). Нецелевое использование патриархом поступивших в церковную казну средств вновь вызвало критику в арабо-православной среде. Ситуацию усугубил тот факт, что в 1864 году правителем Румынии А. Й. Кузой был издан закон о секуляризации монастырских земель с уплатой единовременной компенсации святым местам, в результате чего Антиохийская Церковь в числе прочих Восточных Церквей лишилась значительных финансовых поступлений.
В последней трети XIX века, по мере распространения в странах Леванта национальных идеологий, обострились противоречия между греческой иерархией и православными арабами. Арабская паства Антиохийской Церкви добивалась расширения своего участия в церковной жизни, выступая против греческой гегемонии в Патриархате. Наиболее ярким проявлением греко-арабского антагонизма в 1860-х годах стал семилетний спор по поводу кандидатов на замещение Бейрутской кафедры. Патр. Иерофей дважды пытался поставить митрополитом Бейрута архимандрита-грека из своего окружения, однако из-за бурных протестов арабского населения вынужден был отказаться от своего намерения и возвел в митрополиты араба Гавриила (Шатилу), настоятеля Антиохийского подворья в Москве (1870).
После одностороннего провозглашения в феврале 1872 года автокефального Болгарского Экзархата иерархи греческих Поместных Церквей собрались в Константинополе в сентябре 1872 года и объявили Болгарскую Церковь «пребывающей в схизме». Патриарх Иерофей, как считается, изначально не был сторонником наложения анафемы на болгар, однако уступил давлению националистической фанариотской среды. Единственным участником Собора, не поддержавшим отлучение болгар, был Иерусалимский патриарх Кирилл II, который в свою очередь был за это низложен Святогробским братством в ноябре 1872 года. Русский посол в Константинополе гр. Н. П. Игнатьев советовал антиохийским арабам воспользоваться прецедентом для того, чтобы низложить Иерофея, голосовавшего на Соборе за объявление болгарской схизмы, и избрать патриархом этнического араба [11].
Группа митрополитов-арабов действительно предприняла попытку низложить патриарха Иерофея, но османские власти этого не допустили. Русскому послу удалось добиться уступок со стороны Иерофея: патриарх пообещал выделить 21 тыс. р. (менее 5% общей суммы бюджета) на поддержание арабских школ и церквей. В ответ на угрозу гр. Игнатьева, что впредь русская помощь Антиохийской Церкви будет распределяться адресно через бейрутского генконсула, патриарх, опасаясь потери доходов, согласился на создание Национальной комиссии из православных арабов, по крайней мере контролирующей школьное образование [12]. Этот шаг стимулировал развитие национального движения в арабо-православной среде. По сведениям В. Н. Хитрово, посетившего Ближний Восток в 1884 году, в Антиохийской Церкви из восьми епископов шесть были арабы и только два титулярных — греки [13].
Патриарх Иерофей скончался 18 марта 1885 года в Дамаске.
В год его смерти в Антиохийской Церкви насчитывалось 321 храм, 17 монастырей, 75 школ. Из церквей только городские были относительно благоустроены и снабжены богослужебной утварью, остальные находились в крайней бедности и были лишены самого необходимого. Сельские школы оставались без материальных средств, хороших учителей, учебных пособий. На весь Патриархат в Бейруте существовали единственная духовная школа, содержавшаяся на средства митр. Гавриила, где обучались 6 учеников, и одна школа для православных девочек [14].
Оценивая деятельность Иерофея в период его Патриаршества, необходимо признать, что он не был ни богословом, ни выдающимся администратором. Назначение архиереев на вакантные кафедры производилось без какого-либо учета нужд и проблем епархий. Полувековые усилия российских дипломатов (с 1833 до 1885) по продвижению и поддержке т. н. своего кандидата на Востоке не оправдались. Умело соблюдая интересы греческой иерархии и уходя от подозрений Порты по поводу его «русофилии», Иерофей незаметно для русских дипломатов и иерархов сдерживал финансируемые Россией образовательные программы и одновременно привлекал новые средства в казну Патриархата. После избрания на Антиохийский престол Иерофей фактически заморозил все начинания русского правительства в интересах православного арабского населения. В большой церковно-дипломатической игре, которая велась долгие годы с целью усилить влияние России на Ближнем Востоке, российская сторона потерпела поражение. Активная помощь России арабскому населению в пределах Антиохийского Патриархата смогла дать реальные результаты лишь после кончины патриарха Иерофея, когда инициатива перешла к Императорскому Палестинскому православному обществу, нашедшему поддержку у новых предстоятелей Антиохийской Церкви.
История АПЦ
Основана в Антиохии – третьем по величине и значению городе Рим. империи 1–2 вв. Упоминание Антиохии в Новом Завете связано с рассказом о выборах первых 7 диаконов Церкви (Деян. 6:3–6). В Антиохии христиане из числа уроженцев Кипра и Киренаики проповедовали как среди иудеев, так и среди эллинов (Деян. 11:20). Церковь Антиохии возникла в 40-е гг. 1 в. н. э., её основателями традиционно считаются апостолы Павел и Пётр. Именно в Антиохии последователи Христа «в первый раз стали называться христианами» (Деян. 11:26).
На 1-м Вселенском (Никейском) соборе (325) была подтверждена древняя традиция, в соответствии с которой епископ Антиохийский, как и епископы Александрийский и Римский, провозглашался епископом своего округа, включавшего Сирию, Финикию, Палестину, Аравию, Киликию, Исаврию, Кипр и Месопотамию. После 3-го Вселенского (Эфесского) собора (431), на котором был анафематствован Несторий, от АПЦ отделились христианские общины перс. Месопотамии. На 4-м Вселенском (Халкидонском) соборе (451) предстоятель АПЦ занял четвёртое по чести место (после патриархов Римского, Константинопольского и Александрийского, перед Иерусалимским). По решению этого же собора 58 епископий АПЦ были переданы Иерусалимской православной церкви. Осуждение монофизитства на 4-м Вселенском соборе привело к тому, что в сер. 6 в. Антиохийская церковь фактически разделилась на 2 церкви: православную (мелькитскую, от сир. слова «мельк» – царь, т. е. поддерживаемую визант. императором) и монофизитскую [яковитскую, по имени еп. Эдесского Якова (Иакова) Барадея]. В период арабского владычества (639–969) АПЦ сумела сохранить свой статус (при том что арабы поддерживали яковитов). В кон. 7 – нач. 8 вв. часть сир. христиан, не принявших осуждение на 6-м Вселенском соборе (680–81) учения об одной воле во Христе (монофелитства), образовали отд. маронитский патриархат Антиохии (см. Марониты). После того как Византия отвоевала Антиохию, единственной законной церковью в Сирии была признана АПЦ. Во время походов крестоносцев в Антиохии был создан католич. патриархат (нач. 12 в.). В 12–13 вв. православные патриархи, как правило, проживали в изгнании. В ходе мамлюкского завоевания Антиохия была разрушена (1268), и с 1366 патриарший престол был перенесён в Дамаск. В 18 в. произошёл раскол, в результате которого из АПЦ выделилась униатская Мелькитская церковь, подчинённая папе Римскому, но сохраняющая традиц. обряды.
Молитвословия
Тропарь, глас 4
(из службы 20 декабря)
Апосто́льских нра́вов подража́телю/ и престо́ла и́х снасле́дниче,/ архиере́ев удобре́ние/ и му́чеников сла́во, Богодухнове́нне,/ на о́гнь, и ме́ч, и зве́ри дерзну́л еси́ ве́ры ра́ди/ и, сло́во и́стины исправля́я,/ до кро́ве пострада́л еси́, священному́чениче Игна́тие,/ моли́ Христа́ Бо́га// спасти́ся душа́м на́шим.
Кондак, глас 3
(из службы 20 декабря)
Све́тлых по́двиг твои́х светоно́сный де́нь/ предпропове́дует все́м в верте́пе Рожде́ннаго:/ Сего́ бо жа́ждая от любве́ наслади́тися,/ потща́лся еси́ от звере́й снеде́н бы́ти;/ сего́ ра́ди и Богоно́сец наре́клся еси́,// Игна́тие всему́дре.
Кондак, глас 4
(из службы 29 января)
От восто́ка дне́сь возсия́вый/ и тва́рь всю́ просвети́вый уче́ньми,// му́ченичеством украси́ся Богоно́сный и Боже́ственный Игна́тий.
Брент Аллен. Игнатий Антиохийский. Епископ-мученик и происхождение епископата
Рецензия на книгу Брента Аллена «Игнатий Антиохийский. Епископ-мученик и происхождение епископата». Пер. с англ. (Серия «История Церкви»). М.: Изд. ББИ, 2012. 188 с.
Книга А. Брента (2007 года), очень оперативно переведенная и выпущенная в свет издательствам Библейско-богословского института св. апостола Андрея (в 2012 году), как-то осталась совсем незамеченной читающей такую литературу публикой, автор этих строк пытался обнаружить какие-либо отзывы на просторах интернета, но тщетно. А между тем, книга написана на грани скандала (в положительном — евангельском значении слова «скандал»[1]), она меняет, казалось бы, совершенно непоколебимое представление об Игнатии Богоносце и его богословском наследии.
Действительно, образ безупречного епископа-мученика, благодаря его посланиям, и сейчас, по прошествии без малого 2000 лет, не может не поражать искренностью своего пафоса. Симпатия, возникающая к Игнатию, совершенно естественна[2], его богословская позиция кажется также безупречной. Тем важнее предпринятое А. Брентом новое расследование «дела» св. Игнатия.
Читая эту книгу, поражаешься цепкости исследовательского ума Брента, мы же православные, думается мне, действительно, «ленивы и не любопытны», как-то не получается у нас задавать «неудобные» вопросы святым и «опрашивать» их тексты, избегая конфессиональной апологетики или просто «замылившегося» на их наследие глаза. Что не дается православным, хорошо удается протестантам.
В чем исследовательская линия работы Брента? Прежде всего, он анализирует дошедшие до нас скудные сведения о жизни и деятельности Игнатия, и вот первая странность, которую отмечает Брент: почему из всей многочисленной христианской общины Антиохии был арестован один только Игнатий и почему его отправляют в Рим, а не казнят на месте? Игнатий — не римский гражданин, поэтому в случае осуждения на казнь его должны растерзать звери в амфитеатре, но свой амфитеатр был и в Антиохии, так зачем везти одного человека, пусть даже он епископ столицы провинции Сирия, через всю империю? Брент подробно рассматривает все правовые казусы, могущие разъяснить эти до сих пор не объяснявшиеся факты.
В сочетании с основной богословской темой Игнатия (обоснование роли епископа в Церкви, единство верных и пресвитериума[3] со своим епископом — то же самое единство, как Иисуса Христа с Отцом) это приводит исследователя к предположению, что причиной удаления Игнатия из Антиохии был острый конфликт внутри антиохийской общины. Самосознание Игнатия как единого и единственного епископа церкви Антиохии (по образу единства Троицы в Боге Отце) вошло в противоречие с харизматическим образом Церкви, доминировавшем в этот период повсеместно. Так, например, в «Пастыре Ерма» — очень популярном раннехристианском тексте (он входил в Новый Завет, во всяком случае в Египте) рубежа I– II вв. — нет никакого упоминания епископата, христианская община возглавляется пресвитериумом, значительную роль в церкви играют подобные Ерму пророки-духовидцы. По версии Брента, именно конфликт «харизматического» и «иерархического» начал в христианской общине Антиохии, вызванный новой концепцией епископата, утверждаемой Игнатием, вынудил власти города удалить Игнатия как можно дальше.
Следующий пункт в расследовании Брента, пожалуй, самый уязвимый для критики. Игнатий в узах, его везут на казнь в Рим. Что происходит с его антиохийской паствой? Она не может не испытывать запоздалого раскаяния за косвенную причастность к гонениям на своего епископа. Игнатий это хорошо осознает, он, открыто называя себя жертвой, «козлом отпущения», считает, что страдания епископа должны искупить непослушание паствы и примирить ее (о воцарившемся в Антиохийской Церкви мире он узнает, находясь в Смирне). Богословская аргументация Игнатия, его жертвенный пафос направлены на усиление покаянного чувства у антиохийцев.
И здесь Брент в чем-то переходит грань, выставляя Игнатия ловким манипулятором, использующим чувство вины паствы для ее сплочения и утверждения своей правоты. В частности, возникает вопрос, почему Игнатий, обладая таким хорошим знанием «тайных струн» человеческой души, вообще допустил разделения в среде антиохийских христиан?[4]
Особый интерес представляет исследование богословского лексикона Игнатия Богоносца, в частности, широко используемого им понятия ὁμόνοια — единомыслие. Омонойя — главная характеристика соотношения Церкви и ее епископа, которая соответствует единомыслию Отца и Сына, таким образом, наличие омонойи подтверждает принадлежность к Церкви Христовой и православное исповедание единства Бога. Брент показывает, что этот термин заимствован из политической риторики Второй софистики. Это интеллектуальное движение — мода на эллинизм в Римской империи (ее разделяли императоры из династии Антонинов) — в частности, предполагало восстановление, впрочем, скорее на риторическом уровне, гражданских образцов времен греческой классики. Вообще, анализ контекста богословской мысли Игнатия Антиохийского, параллели с политической философией Второй софистики — ясно обнаруживают пробелы наших исследований, посвященных раннехристианской экклезиологии и не только. В очень добросовестных работах св. Илариона (Троицкого) или протопр. Н. Афанасьева такого анализа до того не хватает, что приводит к потерям в воссоздании самой богословской логики, к изоляции этих тем в стерильной среде, никак не связанной ни с культурой, ни с философией[5]. Омонойя — состояние гражданского мира в полисной экклесии, или между полисами — предполагала специальный ритуал, когда весть о единомыслии передается уполномоченными послами и закрепляется совместной жертвой (συνθυσία), таким образом, достигается конония — союз городов. Игнатий Антиохийский в своих посланиях использует все элементы этой политической теории, придавая ей христианский смысл.
Что касается церковного единомыслия верных, пресвитериума и епископа, то оно устанавливается через гонцов (их св. Игнатий называет «теодромои» — божественные гонцы[6]), они позволяют обмениваться вестью об ономойи с другими экклесиями, так заключается союз, утверждается кафолическая экклесия (само слово «кафолическая» употреблено у Игнатия впервые).
Однако омонойя в церкви не объясняет, почему во главе ее должен стоять епископ, ведь гражданское единомыслие предполагает демократическое правление. Здесь, по мнению Брента, Игнатий очень изобретательно реинтерпретирует элементы языческого культа, в частности, ритуала процессии: весь путь св. Игнатия из Антиохии в Рим стал христианской процессией с финалом-жертвоприношением.
Преподобный Аллен Брент — исследователь истории и литературы раннего христианства, профессор раннехристианской истории и иконографии в Королевском колледже Лондона, профессор Латеранского университета Рима.
Игнатий и себя, и вообще всех христиан называет Богоносцами, Христоносцами, Храмоносцами. Эти имена, как правило, воспринимаются в смысле, близком к словам апостола Павла «все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись» (Гал. 3, 27). Однако, если сочетать их с мотивом процессии, возникает аналогия и с языческими «богоносцами», идущими впереди процессии и несущими типос — образ, изображение божества. Несущий образ — богоносец — представляет самого Бога, окруженного мистериальной общиной. Для Игнатия миссия епископа — быть образом Бога. Из этого факта следует его первенство в Церкви. Богоношение епископа заметно спиритуализируется против языческого, но сохраняет «эмпирическое» измерение: Богоносец — конкретный глава общины, соединяющий в себе (епископ — совершитель евхаристии по преимуществу) общину (во главе с пресвитериумом) и Бога. Такое соединение мистериального богоношения и первенства в общине становится сильным аргументом против пророков, влияние которых на жизнь христианских экклесий было значительным. Иерархическое (выборное) и харизматическое начала (пророков избирает Бог) теперь совмещаются в лице епископа.
Интересно, что учение о епископах как о преемниках апостолов у Игнатия отсутствует, эта концепция появляется позднее, у Иринея Лионского и Киприана Карфагенского. Легитимация власти епископа без опоры на мотив преемства[7] еще раз подчеркивает исключительно мистериальный характер первенства, утверждаемого Игнатием: епископ — «типос» Отца, дьяконы[8] — Иисуса Христа, пресвитериум — апостолов.
Завершает исследование Брента разбор версий подлинности и неподлинности так называемой средней редакции писем Игнатия и ценный очерк взаимоотношений Игнатия Богоносца и Поликарпа Смирнского.
Благодаря ясности стиля, краткости изложения (в книге нет и 200 страниц), ненавязчивой дидактике (в конце глав автор собирает все нити в единый пучок, повторяя ключевые положения) исследование Аллена Брента может быть признано настоящим событием среди книг по богословию, изданных за последние пять лет на русском языке.
Журнал «Начало» №32, 2021 г.
[1] «…для Иудеев соблазн (σκάνδαλον), а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость» (1 Кор. 1, 22).
[2] Совсем недавно на страницах «Начала» об Игнатии Богоносце замечательно писал Т.А. Туровцев: Начало. Журнал Института богословия и философии. № 27. СПб., 2013. С. 33–51.
[3] В русском переводе «пресвитериум» (коллегия пресвитеров местной церкви) почему-то передается не очень удачным словом «пресвитериат».
[4] Другая опасность, казалось бы, самим ходом вещей в нашей стране преодоленная — это стремление сводить реалии раннехристианской церкви почти полностью к внешним, общественно-политическим (и экономическим) факторам. Примером здесь может служить неплохая для своего времени (1985 г.) книга И.С. Свенцицкой «От общины к церкви». Я бы не стал упоминать Свенцицкую (впрочем, достойного автора — на фоне типов вроде Крывелёва, — исследовательницу и переводчицу, она даже считала, что Иисус Христос — существовал, чем сделала Ему большое одолжение), если бы не все более частое мелькание ее книги в «научных работах уважаемых ученых» (например, Усков Н.Ф. «Христианство и монашество в Западной Европе раннего Средневековья. Германские земли II–III — середина XI в». СПб., 2001). Такие примеры есть в современной публицистике (Ю. Латынина), и в исследованиях на тему современных церковных реалий (Н. Митрохин). Парадоксальная ситуация, когда «церковность» совпадает с «секулярностью» в нечувствительности к открытости богословской проблематики самым разным смыслам, в страхе и непонимании свободы и вдохновения, которые демонстрируют такие авторы, как Игнатий Антиохийский.
[5] В связи с этим сюжетом А. Брент рассматривает версию о своеобразном преломлении этих идей в творчестве Лукиана, младшего современника Игнатия Антиохийского, уроженца северной Сирии, в «Смерти Перегрина» он облекает в комическую форму слухи о «божественных гонцах» Игнатия.
[6] См., например, «Дидахэ» (компиляция различных текстов, окончательно сложившаяся к концу I века), в этом памятнике пророкам посвящено раз в пять больше места, чем епископам, о которых сказано только то, что они должны быть людьми достойными и «ими не следует пренебрегать».
[7] Обращает на себя книмание параллель идеи преемства епископата от апостолов и традиция наследования (диадохи) в философских школах (ее в свое время высказывал С.С. Аверинцев в своей «Поэтике ранневизантийской литературы»). Когда в III веке церковь, благодаря движению апологетов, окончательно вышла на простор греческой культуры, христианская керигма стала обозначаться как «истинная философия», «философия по Христу», по образцу школы стала осмысляться и идея преемства от первого Схоларха — Учителя к его современным наследникам.
[8] Они берут у верных хлеб, приносят для благодарения епископу и, по освящению его, преподают его верным, их путь символизирует икономию спасения осуществляемую Иисусом Христом.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
