В начале марта 1757 года в здании Санкт-Петербургской академии наук случился скандал. Группе архиереев, представителей Святейшего Синода, пришлось срочно уносить ноги и прыгать через лужи, словно перепуганным мальчишкам. А им в спину крупный мужчина с круглым багровым лицом кричал длинные непристойные выражения и грозно махал тростью с золотым набалдашником. Этим человеком был великий русский учёный Михаил Васильевич Ломоносов.
Почему христианин Ломоносов конфликтовал с церковью
Михаил Ломоносов не питал к религии особого пиетета. Хотя в Бога верил. Но с церковными деятелями, особенно со Святейшим Синодом православной церкви, у него регулярно возникали сложности. Хотя в своих одах и стихах, посвящённых высоким особам, он прославлял их среди прочих свершений и за проявление забот о православной вере и церкви. Чем же не угодила церковь великому учёному?
Свободный от рождения
Первое упоминание об отношении к церкви молодого Ломоносова приходится на 1728 год, когда, согласно исповедальным книгам, его родители были у исповеди, а их 17-летний сын Михайло уклонился от неё «по нерадению». И в дальнейшем он продолжал «не радеть». В своём сочинении «О слоях земных» учёный исследовал непрерывную изменчивость физического состояния планеты. Он писал, в частности: «Твёрдо помнить должно, что видимые телесные на земле вещи и весь мир не в таком состоянии были с начала от создания, как ныне находим, но великие происходили в нём перемены… Итак, напрасно многие думают, что все, как видим, сначала Творцом создано… Таковые рассуждения весьма вредны приращению всех наук, следовательно, и натуральному знанию шара земного, а особливо искусству рудного дела, хотя оным умникам и легко быть философами, выучась наизусть три слова: Бог так сотворил, — и сие дая в ответ вместо всех причин». Эта цитата раскрывает свободное и новое для того времени отношение к физическому облику мира. Ломоносов как бы предлагал церкви не вставать на пути науки, когда писал о строении материи, о том, что «природа крепко держится своих законов и всюду одинакова», что следует «из наблюдений установлять теорию, через теорию исправлять наблюдения». Однако учёный не отвергал принципиально веру в Бога. Он утверждал, что научная «правда и вера суть две сестры родные, дщери одного вышнего родителя», они «никогда между собой в распрю притти не могут». В другом сочинении он писал, что «не здраво рассудителен математик, ежели он хочет божескую волю вымерять циркулем». Но таков же и «богословия учитель, если он думает, что по псалтире научиться можно астрономии и химии». Михаил Васильевич не был оголтелым критиком церкви. Сражаться с духовенством он не стремился. Однако со стороны духовного ведомства, Синода, на учёного начались гонения.
М.В.Ломоносов о посте и разговении
Два с половиной века назад великий русский ученый и литератор Михайло Ломоносов в письме графу Шувалову изложил свои мысли по этому поводу. Вот некоторые выдержки.
Приближается Светлое Христово Воскресение, всеобщая христианская радость; тогда хотя почти беспрестанно читают и многократно повторяются страсти Господни, однако мысли наши уже на Святой неделе. Иной представляет себе приятные и скоромные пищи, иной думает, поспеет ли ему к празднику платье, иной представляет, как будет веселиться с родственниками и друзьями, иной готовит живописные яйца и несомненно чает поцеловаться с красавицами или помилее свидаться.
Наконец заутреню в полночь начали и обедню до свету отпели. Христос воскресе! только в ушах и на языке, а в сердце какое Ему место, где житейскими желаниями и самые малейшие скважины все наполнены. Как с привязу спущенные собаки, как накопленная вода с отворенной плотины, как из облака прорвавшиеся вихри, рвут, ломят, валят, опровергают, терзают. Там разбросаны разных мяс раздробленные части, разбитая посуда, текут пролитые напитки, там лежат без памяти отягченные объядением и пьянством, там валяются обнаженные и блудом утомленные недавние строгие постники.
Между тем бедный желудок, привыкнув чрез долгое время к пищам малопитательным, вдруг принужден принимать тучные и сильные брашна в сжавшиеся и ослабевшие проходы и, не имея требуемого довольства жизненных соков, несваренные ядения по жилам посылает, они спираются, пресекается течение крови, и душа в отворенные тогда райские двери из тесноты тела прямо улетает.
Обращает внимание Михайло Васильевич и на
начало весны, когда все скверности, накопленные от человеков и от других животных, бывшие во всю зиму заключенными от морозов, вдруг освобождаются и наполняют воздух, мешаются с водою и нам с мокротными и цынготными рыбами в желудок, в легкое, в кровь, в нервы и во все строение жизненных членов человеческого тела вливаются, рождают болезни в здоровых, умножают оные в больных и смерть ускоряют в тех, кои бы еще могли пожить долее.
Неоспоримое есть дело, что неравное течение жизни и крутопеременное питание тела не токмо вредно человеку, но и смертоностно, так что вышеписанных строгих постников, притом усердных и ревностных праздниколюбцев, самоубийцами почесть можно.
Далее М.В.Ломоносов обращается к Отцам и Учителям Церкви:
Я к вам обращаюсь, великие учители и расположители постов и праздников, и со всяким благоговением вопрошаю вашу святость: что вы в то время о нас думали, когда св. Великий пост поставили в сие время. Мне кажется, что вы по своей святости, кроткости, терпению и праводушию милостивый ответ дадите, –
и от их лица как бы даёт ответ:
Вы скажете: “Располагая посты и праздники, жили мы в Греции и в Земле обетованной. Святую четыредесятницу тогда содержать установили, когда у нас полным сиянием вешнего солнца земное богатое недро отверзается, произращает здоровыми соками наполненную молодую зелень и воздух возобновляет ароматными духами; пению нашему для славословия Божия соответствовали бы журчащие ручьи, шумящие листы и воспевающие сладкогласые птицы. – А про ваши полуночные стороны мы рассуждали, что не токмо там нет и не будет христианского закона, но ниже единого словесного обитателя ради великой стужи. Не жалуйтесь на нас! Как бы мы вам предписали есть финики и смоквы и пить доброго виноградного вина по красоуле, если оные у вас не родятся? Расположите, как разумные люди, по вашему климату, употребите на пост другое способнейшее время или в дурное время пользуйтесь умеренно здоровыми пищами. Есть у вас духовенство, равную нам власть от Христа имеющие вязати и решити. Для толь важного дела можно в России вселенский Собор составити: сохранение жизни толь великого множества народа того стоит. А сверх того ученьем вкорените всем в мысли, что Богу приятнее, когда имеем в сердце чистую совесть, нежели в желудке цынготную рыбу, что посты учреждены не для самоубивства вредными пищами, но для воздержания от излишества”.
Источник: наброски трактата «О сохранении и размножении российского народа».
Страсти по гелиоцентрической системе
Поводом для начала этого конфликта стала защита Ломоносовым гелиоцентрической системы, принятой передовыми учёными всей Европы и уже известной в России. В оде «Утреннее размышление о Божием величестве» поэт даёт описание фотосферы Солнца, соответствующее и современным научным представлениям: Там огненны валы стремятся И не находят берегов; Там вихри пламенны крутятся, Борющись множеством веков; Там камни, как вода, кипят, Горящи там дожди шумят. В этом величии природного явления Ломоносов видел могущество Бога, перед Которым даже солнечная громада — малая искра. Исследование природы наполняло учёного и поэта восторгом и сознанием славы божества. В последней строфе оды автор утверждает, что само изучение природы есть служение Богу: Творец! покрытому мне тьмою Простри премудрости лучи И что угодно пред Тобою Всегда творити научи И, на Твою взирая тварь, Хвалить Тебя, бессмертный царь. В самом знаменитом стихотворении Ломоносова «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния» прямо говорится о существовании многих обитаемых миров, в которых действуют единые законы природы. И все это, по утверждению поэта, создано Творцом. Стихотворение вошло в рукописные песенники XVIII века, вызвало восторг просвещённых современников. Но церковные власти с подозрением относились к литературному и научному творчеству Михаила Васильевича. Они видели в нём опасное вольномыслие. Уже в конце 1740-х годов Синод проявлял стремление распространить своё «цензурное действова-ние» на поэзию и научные труды. Особенное недовольство цензоров в рясах вызывали сочинения, «трактующие о множестве миров, о Коперни-ковской системе и склонные к натурализму». Они также взяли под контроль все образовательные учреждения страны. Это вызывало несогласие Ломоносова, справедливо усмотревшего желание Синода оставить научное творчество в очень узких рамках. В 1748 году он писал в «Регламенте академического университета»: «Духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях». В записке меценату Шувалову об учреждаемом по инициативе Ломоносова Московском университете (1754 год) богословие было исключено из круга изучаемых в нём дисциплин. Поскольку духовенство считало Коперникову гелиоцентрическую систему несогласной с православной верой, Ломоносов в своём сочинении «Письмо о пользе стекла…» дал резкую отповедь «невеждам свирепым», стремящимся погубить научную астрономию. Он показывает обоснованность гелиоцентризма с помощью астрономических работ Кеплера, Гюйгенса и Ньютона. Обращаясь к отечественным священникам, он сравнивает их с Августином Блаженным, основоположником католической догматики: Он слово Божие употреблял напрасно, В Системе света вы тож делаете власно. Благодаря поддержке императрицы Елизаветы (польщённой одами в её честь) сочинения Ломоносова были опубликованы, несмотря на сопротивление Синода. Но деятели церкви не смирились с этим и вскоре нашли новый повод для нападок на учёного.
ЛОМОНОСОВ. Академик. Вольнодумец. Христианин.
Конче в оных мудрецы
И всех пуще там жрецы
Уверяют бородою,
Что нас нет здесь головою.
Скажет кто: мы вправды тут,
В струбе там того сожгут.
Тут собрана целая обойма обвинений в адрес церковного начальства. Кое-какие из них вряд ли понятны современному читателю, думается, полезно их «расшифровать».
Прежде всего, сказалась раскольничья закваска Ломоносова. Да, конечно, в его устах старообрядцы получили уничижительную характеристику «суеверов», «скачущих» в огонь. Но к ним же относятся и сочувственные слова: с «керженцев» (тех же старообрядцев) сдирают двойной оклад за их вероисповедание. Это уже чисто политический намек. А вот и другой: представители всех сословий платят особую пошлину, покупая право носить бороду. Священник, «любезный брат», имеет от императора позволение на беспошлинную бородатость. Он-то и выведен «безголовым с бородой», который присваивает себе имущество староверов после их самосожжения.
Намек «потолще»: нещадно жгут бородатые за правду о множественности миров! Но как-то странно жгут — «в струбе». Иначе говоря, не как Джордано Бруно, а как протопопа Аввакума. А значит, опять обвиняется наше священноначалие, а не западное.
Подобным образом Михаил Васильевич мстил Синоду за «стерилизацию» Поупа.
Между тем владыка Амвросий не напрасно и не на пустом месте принялся корректировать перевод Поповского, раз уж нельзя совсем его не печатать. Поуп — деист, а бог в его трактовке — существо, отличное от Бога христиан… К тому же автор внушал своим читателям благостное отношение к республике. Наша Церковь, храня чистоту веры и устои монархии, не могла остаться бесстрастной: приятная теологическая поэма о гармонии и совершенстве мира содержала в себе мощные «подрывные заряды».
Синод обратился к императрице Елизавете Петровне, требуя собрать разошедшиеся в обществе рукописные копии ломоносовского пасквиля и сжечь их, а самого автора предоставить духовной власти для «увещевания» и «исправления». Но тому все сошло с рук.
Это не единственный случай, когда достопочтенный академик спорил со Святейшим синодом. Михаилу Васильевичу, например, очень хотелось реформировать церковный быт. Например, ему нравилась идея перенести Великий пост подальше — ради более здорового питания при выходе из него; ученый предлагал начальству провести большой церковный собор, чтобы реализовать этот план. В других случаях ученый муж выходил с инициативами переменить каноны, касающиеся брака. Попутно он жестоко укорял наших священников за пьянство, хотя сам дружил с хмелем и даже бывал от того буен.
Каков же вывод? Записать Ломоносова в безбожники? Видеть в нем врага Православия? Не стоит спешить с выводами.
Михаил Васильевич был сыном своего века. А XVIII столетие стало в России временем великого отступления от Православия и страшного унижения Церкви. Государство сделало Церковь своим департаментом, тиранило ее, разоряло, разрушало старинные устои церковной жизни. Нимало не защищая Церковь, правительство возложило на нее тяжелую и унизительную обязанность собирать сведения о старообрядческих общинах — при том, что именно волей государей, а не духовных иерархов, принимались самые свирепые меры против староверов. Низшие сословия ударялись в раскол, видя перед собой слабую казенную Церковь. А высшие по той же причине уходили от Православия в разные «толки» и «согласия» западной просветительской философии, увлекались «тайными науками» и «тайными братствами». Церковь били со всех сторон.
Но хуже всего то, что в упадке находилось духовное просвещение. В XVII веке русское Православие достигло в нем определенных успехов. У Церкви было свое книгопечатание, обеспеченное учеными кадрами, свое большое училище, устроенное иеромонахом Тимофеем на Печатном дворе, и, в конечном итоге, своя Академия, основанная учеными греками братьями Лихудами. А главное, богословская ученость, пусть и довольно скромная, была достигнута собственными усилиями. В первой половине XVIII века русское богословие до предела латинизировалось и в большой степени подчинилось второстепенным образцам католической схоластики. Мы только-только взялись за тяжкое и унылое схоластическое чтиво, а Европа уже стремительно удалялась от него. Мы только-только осваивали латынь как универсальный язык европейской книжности, а Европа отворачивалась от нее в пользу национальных языков. И Церковь наша оказалась богословски слаба, трудно ей стало отстаивать себя от нападок философов и сектантов. Слабость, устарелость, несамостоятельность русского богословия той поры выставляли Церковь в малопривлекательном свете.
Высказывание Ломоносова о языках
Карл V, римский император, говаривал, что гишпанским (испанским) языком с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятелем, итальянским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашёл бы в нём великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков.
