Дух благородства и верности. О схиигумении Фамари (Марджановой)

Исповедница Фама́рь (Марджанова), игумения

Крат­кое жи­тие пре­по­доб­но­ис­по­вед­ни­цы Фа­ма­ри (Мар­джа­но­вой)

Схи­и­гу­ме­ния Фа­марь, в ми­ру княж­на Та­ма­ра Алек­сан­дров­на Мар­джа­ни­шви­ли (Мар­джа­но­ва), ро­ди­лась 1 ап­ре­ля 1868 го­да в Гру­зии. По­сле кон­чи­ны ро­ди­те­лей она при­ня­ла по­стриг в мо­на­сты­ре свя­той рав­ноап­о­столь­ной Ни­ны в Бод­би с име­нем Юве­на­лия. В 1905 го­ду ука­зом Свя­тей­ше­го Си­но­да она бы­ла на­зна­че­на на­сто­я­тель­ни­цей По­кров­ской жен­ской оби­те­ли в Москве. В 1910 го­ду ее за­бо­та­ми на­ча­лось стро­и­тель­ство Се­ра­фи­мо-Зна­мен­ско­го ски­та под Моск­вой, где в 1915 го­ду она бы­ла по­стри­же­на в ве­ли­кую схи­му с име­нем Фа­марь.
В 1924 го­ду скит был за­крыт. В 1931 го­ду схи­и­гу­ме­нию Фа­марь с дву­мя сест­ра­ми ее оби­те­ли аре­сто­ва­ли и при­го­во­ри­ли к ссыл­ке в Ир­кут­скую об­ласть. По­сле окон­ча­ния сро­ка ссыл­ки она, уже тя­же­ло боль­ная ту­бер­ку­ле­зом, вер­ну­лась в Моск­ву и 23 июня 1936 го­да ото­шла ко Гос­по­ду.

22 де­каб­ря 2021 го­да Свя­щен­ный Си­нод Гру­зин­ско­го Пат­ри­ар­ха­та при­нял ре­ше­ние о ка­но­ни­за­ции пре­по­доб­но­ис­по­вед­ни­цы Фа­ма­ри (Мар­джа­но­вой).

28 де­каб­ря 2021 го­да Свя­щен­ный Си­нод Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви по­ста­но­вил вклю­чить имя свя­той в ме­ся­це­слов, с опре­де­ле­ни­ем празд­но­ва­ния ее па­мя­ти 10/23 июня, как это уста­нов­ле­но в Гру­зин­ской Церк­ви.

Пол­ное жи­тие пре­по­доб­но­ис­по­вед­ни­цы Фа­ма­ри (Мар­джа­но­вой)

Схи­и­гу­ме­ния Фа­марь, в ми­ру княж­на Та­ма­ра Алек­сан­дров­на Мар­джа­но­ва, ро­ди­лась в кон­це ше­сти­де­ся­тых го­дов про­шло­го сто­ле­тия. Она про­ис­хо­ди­ла из бо­га­той гру­зин­ской се­мьи, по­лу­чи­ла очень хо­ро­шее вос­пи­та­ние и об­ра­зо­ва­ние.

В се­мье кня­зей Мар­джа­но­вых ат­мо­сфе­ра бы­ла бо­лее свет­ская, чем цер­ков­ная: бла­го­че­стие но­си­ло, оче­вид­но, тра­ди­ци­он­ный ха­рак­тер, как во мно­гих свет­ских се­мьях то­го вре­ме­ни. Отец Та­ма­ры Алек­сан­дров­ны умер, ко­гда oна бы­ла еще со­всем ма­лень­кой, мать умер­ла, ко­гда ей бы­ло два­дцать лет.

У Та­ма­ры Алек­сан­дров­ны бы­ли боль­шие му­зы­каль­ные спо­соб­но­сти, хо­ро­ший го­лос; она го­то­ви­лась к по­ступ­ле­нию в Пе­тер­бург­скую кон­сер­ва­то­рию, ко­гда судь­ба ее из­ме­ня­лась и при­ня­ла со­вер­шен­но дру­гой обо­рот. Уже по­сле кон­чи­ны ма­те­ри, ле­том, она с сест­рой и дву­мя млад­ши­ми бра­тья­ми го­сти­ла у сво­ей тет­ки, сест­ры ма­те­ри, в го­ро­де Сиг­ны, неда­ле­ко от недав­но ос­но­ван­но­го жен­ско­го мо­на­сты­ря во имя св. Ни­ны в Бод­бе.

Один раз ком­па­ния мо­ло­де­жи по­еха­ла по­смот­реть на этот но­вый Бод­бий­ский мо­на­стырь. За­шли в цер­ковь: шла буд­нич­ная служ­ба; на кли­ро­се са­ма игу­ме­ния Юве­на­лия чи­та­ла ка­нон, несколь­ко се­стер пе­ли и при­слу­жи­ва­ли. Мо­ло­дежь по­сто­я­ла неко­то­рое вре­мя и вы­шла из церк­ви, княж­на Та­ма­ра од­на оста­лась до кон­ца служ­бы. Она вне­зап­но бы­ла до то­го по­ра­же­на этой служ­бой, этой ду­хов­ной ат­мо­сфе­рой, охва­тив­шей ее, что в ду­ше сво­ей немед­лен­но и твер­до ре­ши­ла от­дать свою жизнь Бо­гу, сде­лать­ся мо­на­хи­ней. До­ждав­шись кон­ца служ­бы, она по­до­шла к ма­туш­ке игу­ме­нии, за­го­во­ри­ла с ней, ска­за­ла о сво­ем же­ла­нии и про­си­ла при­нять ее в мо­на­стырь.

В это вре­мя дво­ю­род­ный брат Та­ма­ры, че­тыр­на­дца­ти­лет­ний маль­чик, вер­нул­ся в цер­ковь в по­ис­ках Та­ма­ры. Он под­слу­шал раз­го­вор сво­ей дво­ю­род­ной сест­ры с игу­ме­ни­ей, рас­ска­зал дру­гим, и Та­ма­ру под­ня­ли на смех: «Та­ма­ра хо­чет быть мо­на­шен­кой!» До­ма рас­ска­зал всем род­ствен­ни­кам, но ни на­смеш­ки, ни уго­во­ры, ни се­рьез­ные до­во­ды не мог­ли из­ме­нить ре­ше­ния Та­ма­ры Алек­сан­дров­ны. То­гда род­ные ре­ши­ли вся­че­ски раз­вле­кать ее, чтобы от­влечь ее от мыс­ли о мо­на­сты­ре. Ее увез­ли в Ти­флис, во­зи­ли по кон­цер­там, те­ат­рам.

«Пом­ню, — рас­ска­зы­ва­ла ма­туш­ка, — что си­жу я в те­ат­ре, а ру­ки в кар­мане пе­ре­би­ра­ют чет­ки».

В кон­це кон­цов, ви­дя, что род­ствен­ни­ки не хо­тят от­пу­стить ее, княж­на Та­ма­ра по­ти­хонь­ку ушла из до­ма и уеха­ла в мо­на­стырь. Род­ные отыс­ка­ли ее, но игу­ме­нии Юве­на­лии уда­лось уго­во­рить их, и они на­ко­нец предо­ста­ви­ли Та­ма­ре Алек­сан­дровне ид­ти тем пу­тем, ко­то­рый она из­бра­ла.

Ма­туш­ка жи­ла под непо­сред­ствен­ным ру­ко­вод­ством игу­ме­нии Юве­на­лии, к ко­то­рой очень при­вя­за­лась. Через неко­то­рое вре­мя она бы­ла по­стри­же­на в ря­со­фор, а за­тем в ман­тию с име­нем то­же Юве­на­лии. (Вла­ды­ка Ар­се­ний рас­ска­зы­вал, это неко­то­рые лю­ди, на­хо­див­ши­е­ся в церк­ви во вре­мя по­стри­га, ви­де­ли бе­ло­го го­лу­бя, вив­ше­го­ся над го­ло­вой ма­туш­ки.)

В 1902 го­ду игу­ме­ния Юве­на­лия-стар­шая бы­ла пе­ре­ве­де­на в Моск­ву и на­зна­че­на на­сто­я­тель­ни­цей Рож­де­ствен­ско­го мо­на­сты­ря, а Юве­на­лия-млад­шая эк­зар­хом Гру­зии бы­ла на­зна­че­на игу­ме­ни­ей Бод­бий­ско­го мо­на­сты­ря. Та­ким об­ра­зом, еще со­всем мо­ло­дой ма­туш­ка ста­ла игу­ме­ни­ей мо­на­сты­ря свя­той рав­ноап­о­столь­ной Ни­ны, про­све­ти­тель­ни­цы Гру­зии, — мо­на­сты­ря, в ко­то­ром к то­му вре­ме­ни бы­ло око­ло трех­сот се­стер. Ма­туш­ка спер­ва очень тос­ко­ва­ла в раз­лу­ке со стар­шей игу­ме­ни­ей Юве­на­ли­ей, ко­то­рая ста­ла ее ду­хов­ною ма­те­рью, за­ме­ни­ла ей род­ную мать. Боль­шую по­мощь и под­держ­ку ока­зал ей в то вре­мя отец Иоанн Крон­штадт­ский.

Ма­туш­ка очень лю­би­ла свой Бод­бий­ский мо­на­стырь, лю­би­ла вспо­ми­нать его. Но ей са­мой недол­го при­шлось оста­вать­ся в нем игу­ме­ни­ей.

В 1905 го­ду ре­во­лю­ци­он­но на­стро­ен­ные гор­цы ча­сто на­па­да­ли на мир­ных гру­зин-кре­стьян и вся­че­ски при­тес­ня­ли их. Кре­стьяне об­ра­ща­лись за по­мо­щью в Бод­бий­ский мо­на­стырь, и ма­туш­ка всех оби­жа­е­мых бра­ла под свою за­щи­ту, по­мо­га­ла им, а ино­гда ока­зы­ва­ла при­ют в сте­нах мо­на­сты­ря. Ре­во­лю­ци­о­не­ры бы­ли силь­но раз­дра­же­ны на мо­ло­дую игу­ме­нию Юве­на­лию, под­бра­сы­ва­ли ано­ним­ные пись­ма с угро­за­ми ей. В Пе­тер­бур­ге, в Си­но­де бес­по­ко­и­лись о судь­бе ма­туш­ки, яв­но под­вер­жен­ной опас­но­сти, так как ре­во­лю­ци­о­не­ры лич­но ее нена­ви­де­ли и по­ку­ша­лись на ее жизнь. Ука­зом Свя­тей­ше­го Си­но­да — без же­ла­ния и да­же, мож­но ска­зать, про­тив же­ла­ния ма­туш­ки — она бы­ла пе­ре­ве­де­на из лю­би­мо­го ею Бод­бий­ско­го мо­на­сты­ря в Моск­ву и на­зна­че­на на­сто­я­тель­ни­цей По­кров­ской об­щи­ны. Ма­туш­ка не лю­би­ла вспо­ми­нать этот пе­ри­од сво­ей жиз­ни.

Мо­на­хи­ни По­кров­ской об­щи­ны ра­бо­та­ли как сест­ры ми­ло­сер­дия, так же как и сест­ры Мар­фо-Ма­ри­ин­ской об­щи­ны, ко­то­рые мо­на­хи­ня­ми не бы­ли. Бу­дучи на­сто­я­тель­ни­цей По­кров­ской об­щи­ны, ма­туш­ка очень сбли­зи­лась с Ве­ли­кой кня­ги­ней Ели­за­ве­тою Фе­до­ров­ной, со­здав­шей Мар­фо-Ма­ри­ин­скую об­щи­ну, все­гда вспо­ми­на­ла её и го­во­ри­ла о ней с осо­бым чув­ством.

Имен­но так у нее ро­ди­лось и все боль­ше раз­го­ра­лось же­ла­ние уеди­нить­ся, по­се­лить­ся в оди­но­че­стве око­ло Са­ров­ско­го мо­на­сты­ря, как бы под по­кро­вом прп. Се­ра­фи­ма, ко­то­рый был ей осо­бен­но бли­зок, и там окон­чить жизнь в мо­лит­вен­ном по­дви­ге. Но там, в Жа­ро­ве, точ­нее в Се­ра­фи­мо-По­не­та­ев­ском мо­на­сты­ре, ку­да ма­туш­ка по­еха­ла в июне 1908 г. и от­ку­да хо­ди­ла в Са­ров, ма­туш­ка по­лу­чи­ла как бы по­ве­ле­ние от Бо­жи­ей Ма­те­ри, ко­гда она мо­ли­лась пе­ред Ее ико­ной Зна­ме­ния. Это чу­дес­ное вну­ше­ние по­вто­ря­лось несколь­ко раз, и ма­туш­ка по­ня­ла, что Бо­жия Ма­терь не хо­чет, чтобы она кон­ча­ла жизнь в уеди­не­нии, а по­ру­ча­ет ей со­здать но­вый скит не толь­ко для се­бя, но и для дру­гих. Все же ма­туш­ке труд­но бы­ло от­ка­зать­ся от сво­е­го го­ря­че­го же­ла­ния уеди­не­ния, да и бо­я­лась она, не бы­ло ли по­ве­ле­ние Бо­жи­ей Ма­те­ри ис­ку­ше­ни­ем. Она ре­ши­ла по­со­ве­то­вать­ся с опыт­ным ду­хов­ни­ком и в ок­тяб­ре по­еха­ла в Зо­си­мо­ву пу­стынь к за­твор­ни­ку о. Алек­сию, ко­то­рый, вы­слу­шав ма­туш­ку, ре­ши­тель­но ска­зал ей, что она не долж­на ухо­дить на по­кой для уеди­нен­ной мо­лит­вы, а долж­на и да­же обя­за­на устро­ить но­вый скит, что к это­му ее при­зы­ва­ет Са­ма Ма­терь Бо­жия.

Же­лая еще и еще раз про­ве­рить се­бя пе­ред на­ча­лом та­ко­го се­рьез­но­го и боль­шо­го де­ла, ма­туш­ка при­е­ха­ла в Оп­ти­ну Пу­стынь по­со­ве­то­вать­ся с пре­по­доб­ным Ана­то­ли­ем, ко­то­рый то­же на­стой­чи­во убеж­дал ее ис­пол­нять по­ру­че­ние, дан­ное ей Са­мой Бо­жи­ей Ма­те­рью. Еще несколь­ко раз ма­туш­ка ез­ди­ла за со­ве­том к о. Алек­сию Зо­си­мов­ско­му, ко­то­рый ра­дост­но под­дер­жи­вал ее в со­зда­нии но­во­го ски­та. Воз­вра­ща­ясь из по­след­ней по­езд­ки к от­цу Алек­сию, ма­туш­ка за­еха­ла в Тро­и­це-Сер­ги­е­ву Лав­ру, чтобы по­со­ве­то­вать­ся с на­мест­ни­ком Лав­ры о. То­ви­ей. В глу­бине ду­ши ма­туш­ка еще на­де­я­лась, что о. То­вия, как че­ло­век опыт­ный и де­ло­вой, от­со­ве­ту­ет ей при­ни­мать­ся за та­кое труд­ное де­ло. Но и на­мест­ник Лав­ры, вни­ма­тель­но и с лю­бо­вью вы­слу­шав ма­туш­ку, ре­ши­тель­но и власт­но бла­го­сло­вил ее на со­зда­ние но­во­го ски­та.

Та­ким об­ра­зом, с со­ве­том и бла­го­сло­ве­ни­ем стар­цев — о. Алек­сия Зо­си­мов­ско­го, о. Ана­то­лия Оп­тин­ско­го и о. То­вии, на­мест­ни­ка Тро­и­це-Сер­ги­е­вой Лав­ры, — окон­ча­тель­но ре­ше­но бы­ло со­зда­ние но­во­го Се­ра­фи­мо-Зна­мен­ско­го ски­та. С яв­ной по­мо­щью Бо­жи­ей по­яви­лись и сред­ства для это­го боль­шо­го де­ла.

27 июля 1910 го­да со­сто­я­лась за­клад­ка ски­та на уже из­ме­рен­ном и рас­пла­ни­ро­ван­ном участ­ке. Скит стро­ил­ся с июля 1910 по сен­тябрь 1912 го­да. Во всех пла­нах внут­рен­не­го и внеш­не­го устрой­ства ски­та ма­туш­ка со­ве­то­ва­лась с вла­ды­кой Ар­се­ни­ем (Жа­да­нов­ским), став­шим с 1916 го­да ду­хов­ни­ком ма­туш­ки и всех се­стер ски­та (та­ко­вым он и оста­вал­ся до са­мой сво­ей смер­ти в 1937 го­ду).

Освя­ще­ние ски­та со­сто­я­лось 29 сен­тяб­ря 1912 го­да. Освя­щал скит мит­ро­по­лит Вла­ди­мир Мос­ков­ский, от­но­сив­ший­ся к ма­туш­ке и ее но­во­му ски­ту с боль­шим и го­ря­чим чув­ством.

Се­ра­фи­мо-Зна­мен­ский скит про­су­ще­ство­вал все­го две­на­дцать лет. Он был за­крыт и уни­что­жен боль­ше­ви­ка­ми в 1924 го­ду. Сест­ры разо­шлись в раз­ные сто­ро­ны. Ма­туш­ке уда­лось най­ти неболь­шой дом в по­сел­ке Пер­хуш­ко­во, и она по­се­ли­лась в нем с де­ся­тью сест­ра­ми. В от­дель­ном до­ми­ке по­ме­щал­ся свя­щен­ник (иеро­мо­нах Фила­рет [Пост­ни­ков]). Ма­туш­ка, де­сять се­стер и ба­тюш­ка — две­на­дцать че­ло­век, «по чис­лу апо­сто­лов Хри­сто­вых», — го­во­ри­ла ма­туш­ка.

Жизнь в Пер­хуш­ко­ве на­ла­ди­лась при­бли­зи­тель­но, как и в ски­ту. Мно­гие при­ез­жа­ли к ма­туш­ке за со­ве­том, на­став­ле­ни­ем.

В 1931 го­ду ма­туш­ка бы­ла аре­сто­ва­на вме­сте с несколь­ки­ми сест­ра­ми и ба­тюш­кой. В тюрь­ме с нею вме­сте бы­ла ее вер­ная по­слуш­ни­ца. В ка­ме­ре, где на­хо­ди­лась ма­туш­ка, бы­ли раз­но­род­ные за­клю­чен­ные — и по­ли­ти­че­ские, и уго­лов­ные. Как-то уда­лось от­де­лить угол для ма­туш­ки в об­щей ка­ме­ре чем-то вро­де за­на­вес­ки. Уго­лов­ни­цы ча­сто шу­ме­ли, на­чи­на­ли петь непри­лич­ные пес­ни, но ко­гда ма­туш­ка про­си­ла их пе­ре­стать, они за­мол­ка­ли — все ува­жа­ли ее. Ко­гда ма­туш­ка по­лу­ча­ла пе­ре­да­чи, она оде­ля­ла всех, кто был в ка­ме­ре, и все при­ни­ма­ли это от нее как бы в бла­го­сло­ве­ние.

По­сле при­го­во­ра ма­туш­ку со­сла­ли в Си­бирь, за две­сти верст от Ир­кут­ска. Нече­го и го­во­рить, ка­кое это бы­ло труд­ное и уто­ми­тель­ное пу­те­ше­ствие. В кон­це пу­ти ма­туш­ке при­шлось ид­ти пеш­ком. С нею в ссыл­ку по­еха­ла ее по­слуш­ни­ца Ню­ша, про­стая де­вуш­ка, лю­бя­щая и са­мо­от­вер­жен­ная. Из­вест­но, что ма­туш­ка жи­ла в про­стой кре­стьян­ской из­бе, где ей за печ­кой был от­ве­ден угол. Хо­зя­ин этой из­бы и его сын Ва­ню­ша очень по­лю­би­ли ма­туш­ку. Уже вер­нув­шись из ссыл­ки, ма­туш­ка пе­ре­пи­сы­ва­лась с ни­ми, по­сла­ла в по­да­рок Ва­ню­ше отрез на ру­баш­ку. А он ей на­пи­сал: «Жаль, что Вы уеха­ли от нас. У ме­ня те­перь ба­ян, я весь день иг­раю, вот Вы бы по­слу­ша­ли». Чи­тая это пись­мо, ма­туш­ка го­во­ри­ла с улыб­кой: «Вот, по­жа­лел ме­ня Гос­подь!»

Как она вы­нес­ла тюрь­му и три го­да ссыл­ки при сво­их боль­ных но­гах, с уже об­на­ру­жив­шим­ся ту­бер­ку­ле­зом?! Ей по­мог­ла ее ве­ра, си­ла во­ли и огром­ная вы­держ­ка.

В ссыл­ке ма­туш­ка долж­на бы­ла, как все адми­ни­стра­тив­но вы­слан­ные, два или три ра­за в ме­сяц яв­лять­ся в мест­ный ко­мис­са­ри­ат рас­пи­сы­вать­ся. Ко­мис­сар сна­ча­ла при­ни­мал ее очень су­ро­во, ес­ли не враж­деб­но. Но весь об­лик ма­туш­ки, ка­кая-то ду­хов­ная си­ла, све­тив­ша­я­ся в ее гла­зах, по­сте­пен­но вли­я­ла на это­го че­ло­ве­ка; из­ме­нил­ся его су­ро­вый тон, он стал ино­гда раз­го­ва­ри­вать с ма­туш­кой. А ко­гда кон­чил­ся срок ссыл­ки, и ма­туш­ка в по­след­ний раз при­шла в ко­мис­са­ри­ат рас­пи­сы­вать­ся, ко­мис­сар теп­ло про­стил­ся с ней, ска­зал, что жа­ле­ет, что боль­ше ее не уви­дит. Ма­туш­ка ушла, но, отой­дя немно­го по до­ро­ге, огля­ну­лась и уви­де­ла, что ко­мис­сар вы­шел на крыль­цо и про­во­жа­ет ее взгля­дом.

Ма­туш­ка дав­но бо­ле­ла лег­ки­ми. В ссыл­ке бо­лезнь ее ухуд­ши­лась, ей бы­ло очень труд­но и пло­хо. В пись­мах к сво­им ближ­ним она все по­вто­ря­ла, что хо­те­ла бы «вер­нуть­ся к сво­им бе­реж­кам». И Гос­подь, вы­пол­нил ее же­ла­ние, она чу­дом оста­лась жи­ва и «вер­ну­лась к сво­им бе­реж­кам».

Ссыл­ка ма­туш­ки кон­чи­лась в 1934 го­ду, вес­ной. Она вер­ну­лась и по­се­ли­лась в ма­лень­ком до­ми­ке в дач­ном по­сел­ке око­ло стан­ции Пи­о­нер­ская Бе­ло­рус­ской же­лез­ной до­ро­ги. Она бы­ла уже очень боль­на. В ссыл­ке у нее по­яви­лись при­зна­ки ту­бер­ку­ле­за гор­ла; бо­лезнь по­сте­пен­но уно­си­ла ее си­лы.

Скон­ча­лась ма­туш­ка 10/23 июня 1936 го­да. От­пе­вал ее на до­му Вла­ды­ка Ар­се­ний. По­хо­ро­ни­ли ее в Москве, на Вве­ден­ских го­рах, неда­ле­ко от мо­ги­лы о. Алек­сея Ме­че­ва.

Мо­ги­ла ма­туш­ки и те­перь це­ла и в пол­ном по­ряд­ке. На мо­ги­ле сто­ит бе­лый де­ре­вян­ный крест, в ко­то­рый вде­ла­ны две икон­ки — Зна­ме­ния Бо­жи­ей Ма­те­ри и прп. Се­ра­фи­ма. На ниж­ней пе­ре­кла­дине по бла­го­сло­ве­нию Вла­ды­ки Ар­се­ния сде­ла­на над­пись: «Ве­ру­яй в Мя имать жи­вот веч­ный».

Разве можно жить прошлым, если Бог дает новое

Княжна Тамара (преподобноисповедница Фамарь) родилась в Грузии, в княжеской семье, в 1868 году. Росла в любви, роскоши и изобилии.
Отец, князь Александр, умер, когда Тамара была ребенком. Многочисленная родня помогала во всем матери Тамары, ставшей для княжны самым дорогим человеком.

В юности княжна Тамара серьезно увлеклась музыкой, готовилась к поступлению в консерваторию Санкт-Петербурга, в чем ее горячо поддерживала мать. Замужество девушка решила оставить на потом, несмотря на множество поклонников, привлеченных ее яркой красотой.

Неожиданная смерть любимой матери, когда княжне едва исполнилось двадцать, полностью меняет беззаботное душевное состояние девушки.

Бессонные ночи в слезах, молитвы об упокоении маминой души приносили вопросы – почему ушла мама? Что же такое человек? Для чего живет, почему умирает?

Тетушки, дяди, братья и сестры старались утешить Тамару и развлечь. Летом Тамара с молодыми родственниками поехала в гости к тетушке, которая жила недалеко от монастыря в городе Бодбе. Молодые люди захотели посмотреть недавно основанный монастырь. Приехали в будний день, зашли в храм. Шло вечернее богослужение. Игумения монастыря читала канон, сестры пели. Все, кроме Тамары, постояли пару минут и вышли.

Тамара же, как потом она расскажет, ощутила здесь что-то очень близкое ее духу, то, что она давно искала, но не могла ясно объяснить. Когда богослужение закончилось, юная княжна подошла к игуменье и сказала, что чувствует в себе призвание остаться в этом монастыре. Игуменья ответила, что это очень хорошее желание, но и большая ответственность.

Разговор услышал двоюродный брат Тамары и рассказал родным, что сестра собралась в монастырь. А дальше началось хрестоматийное: молодежь задразнила (нежно) «монашенкой», дяди и тети просили одуматься, «не губить свою молодость» и предложили многие развлечения, особенно музыкальные, зная, как глубоко Тамара любила музыку.

Княжна видела искреннюю заботу родных и была им благодарна, но, ходя по концертам и гостям, только убеждалась — нет, это уже прошлое, и оно больше не дает, чем жить.

А в монастыре она ощутила, что жизнь может продолжиться, но уже по иному. Это очень тяжело было передать словами, донести до светских людей, которыми были ее родные. Они спрашивали – Тамара отвечала – они не понимали.

А в лице игуменьи Тамара увидела «продолжение матери», той, с которой можно было откровенно делиться всем, что есть на душе, той, которой не нужно «объяснять», что же с ней происходит. И, когда княжну Тамару приглашали на концерт или в театр, ее руки потихоньку перебирали четки.

Наконец — опять хрестоматийно и совершенно правдиво — после многих бесполезных уговоров отпустить ее в монастырь, Тамара решилась бежать из дома.

Игумения приняла Тамару как родную дочь, и теперь счастье девушки омрачало лишь ожидание гнева родных. В скором времени тетушки приехали за племянницей. Они просили игумению убедить девушку возвратиться домой, но получилось наоборот: игумения убедила тетушек оставить Тамару в покое.

Вскоре Тамара приняла постриг с именем Ювеналии, как у игуменьи. Во время пострига над головой Тамары кружил белый голубь.