Детство и юность
Родился будущий академик Дмитрий Лихачев в ноябре 1906 года в семье инженера Сергея Михайловича и Веры Семеновны. Родители, снимая непомерную по цене квартиру в центре Петербурга, рассуждали так: «Главное -Мариинский театр рядом!» Правда, нужно было еще оплатить абонемент на целый сезон. Приходилось туже затягивать пояса. Зато как рад был Димка! Видя восхищенное лицо сына, обращенное к сцене, Лихачевы понимали: все не зря.
Культура, искусство, поэзия, балет и опера — все это было в жизни Димы с детства. Он мог часами бродить по родному Петербургу, глубоко вдыхать городской воздух, запоминать элементы архитектуры зданий. На каникулах отправлялся познавать окружающий мир за город — в Куоккалу (ныне Репино). И пока сверстники гоняли мяч, он заинтересованно слушал взрослые беседы за столом, стараясь разгадать в них неведомые ему пока тайны.
Никто не удивился, когда после школы, в 1923 году, Дмитрий Лихачев стал студентом Петроградского государственного университета. Юноша принялся изучать древнерусскую литературу, всерьез увлекшись филологией.
С преподавателями он мог целый год исследовать всего несколько строк древнего произведения — настолько кропотливой была эта работа. Дмитрия окружали единомышленники — люди неравнодушные и с горячим сердцем. Вместе с друзьями они организовали студенческий кружок с шуточным названием «Космическая академия наук». Молодые люди готовили доклады на актуальные темы, беседовали о наболевшем. Мог ли Лихачев подумать, что столь безобидное занятие едва не погубит его жизнь?..
Научная деятельность
Результатом многолетней научно-исследовательской деятельности учёного стали 500 научных и 600 публицистических трудов. Сложные научные факты в трудах Лихачёва излагаются просто и доступно, поэтому они интересны не только специалистам, но и обычным читателям.
Отдельные книги учёного были адресованы молодому поколению, в их числе «Письма о добром и прекрасном». В этой книге Лихачёв рассуждает о любви к людям, скромности, нравственности, сострадании и призывает ходить «путями добра», опираясь на вечные и незыблемые принципы.
Интересы Лихачёва не ограничивались научной работой, не менее активно он занимался просветительской и общественной деятельностью.
Академик активно выступал в защиту исторических памятников, которые, по его словам, «совершенно беззащитны» и «разрушаются навечно». Особенно заботило учёного сохранение Невского проспекта и пригородов Петербурга.
Арест
8 февраля 1928 года в дверь квартиры Лихачевых постучали. Никто не запомнил должности гостя, но сказанное им забыть было невозможно: Дмитрий арестован за контрреволюционную деятельность. Юноша впервые видел, как плакал отец. Они с матерью бежали вслед за сыном по лестнице, но ничего не могли сделать. Лихачеву младшему было всего 22 года.
Дмитрий Лихачев так до конца и не понял, что стало истинной причиной его ареста. То ли слушавшийся накануне доклад, то ли найденная у него при обыске книга «Международное еврейство», то ли он просто попал под горячую руку — так называемые «кружки» в то время ликвидировали нещадно. Так или иначе, юношу осудили на пять лет. Его отправили в Соловецкий лагерь особого назначения.
Интеллигентному Дмитрию поначалу было непросто. Всех, кто не ругался нецензурно, в лагере не любили, а Лихачев и слов-то матерных не знал. «Значит, будут бить!» -морально готовили к худшему друзья по камере. Но все, что мог скромный филолог, — это надеть шапку потолще — авось дубинка не проймет.
Со временем Лихачев стал своим в тюремной среде. У него даже кличка появилась — «Медяковый штым», что означало сообразительный, умный человек. Вместе с другими уголовниками они создали театральную труппу, разыгрывали сценки, говорили о науке и культуре. Дмитрий был поражен, сколько в тюремных стенах умных, образованных и начитанных людей! Именно на Соловках он опубликовал свою первую научную работу. Это была статья «Картежные игры уголовников», напечатанная в местной газете.
В целом, годы в заключении пролетели быстро. Тем более, Лихачев привык относиться к ним философски. Но были моменты, когда в жилах стыла кровь. Однажды к нему на свидание приехали родители. Дмитрий отправился к ним, а через полчаса в барак прибежал приятель и прошептал: «Тебя включили в список на расстрел». Дмитрий знал, что это такое.
Периодически начальство тюрьмы, чтобы отсеять лишних и чтобы другим неповадно было, расстреливало заключенных. Не кого-то конкретно, а кто под руку попадется. И вот Дмитрий попался. Ничего не сказав отцу с матерью, он выбежал из барака и спрятался в надежном месте. Лихачев слышал, как неподалеку раздавались выстрелы. И понимал: в этот самый момент убили кого-то вместо него. К родителям он вернулся спокойным, но… другим. Теперь он знал: ценить нужно каждый прожитый день.
Внутренний огонь
— Каким был Лихачев в личном общении? Мне доводилось слышать, что он был крайне мягок с людьми, крайне интеллигентен, даже, можно сказать, кроток. Это так?
— Давайте начнем со слова «интеллигентен». В последнее время в консервативных кругах возникла мода уничижительно относиться к русской интеллигенции, считать ее виновной в революции и прочих российских бедах. Мне такой подход не нравится. Дмитрий Сергеевич любил слово «интеллигент», и это было очень важное для него понятие. Как известно, в английском и немецком языках значение этого слова — интеллектуал. Нравственной составляющей там нет. А в русском языке, в русской культуре — есть. И надо сказать, в разработке значения этого слова Лихачев сыграл большую роль. Он говорил: «Можно притвориться умным, можно притвориться образованным, но нельзя притвориться интеллигентным». Подчеркивал, что слово «интеллигент» не обязательно соотносится с определенным социальным слоем. Интеллигентным может быть крестьянин или рабочий, в то время как не всякий профессор бывает интеллигентен. Вспоминая о заключении на Соловках, Дмитрий Сергеевич говорил, как много он видел там интеллигентных крестьян. У этих людей было глубокое знание своих традиций и удивительная деликатность, даже аристократизм.
Теперь что касается кротости. Лихачев был человеком огромного темперамента — иначе бы он просто не стал тем, кем стал. А темперамент ведь вовсе не обязательно выражается в каких-то ярких внешних проявлениях. Это огромный внутренний огонь, это энергия, позволяющая человеку горы свернуть. Такой темперамент, на мой взгляд, был у тихих старцев-монахов, основывавших монастыри в диких, пустынных местах.
Менее всего Лихачев напоминал рассеянного ученого из классической беллетристики. Не был он этаким «батенькой». Например, в 70-е годы был случай, когда он пригласил на работу в Отдел древнерусской литературы свою ученицу Руфину Петровну Дмитриеву, но тогдашний директор Пушкинского Дома не хотел ее брать. Так Дмитрий Сергеевич в дирекции перевернул мраморный столик! И ее приняли, конечно, куда после этого им было деваться? Или вот, уже когда я работал в Отделе, он возмутился, увидев авторский состав одного из научных сборников, подготовленных его сотрудниками. В этот сборник попали работы человека с очень сомнительными взглядами. Лихачев швырнул этот том на пол и в гневе спросил: «Как это могло случиться? Как такой автор смог попасть в наш сборник?!»
Но такое бывало редко. Обычно в общении с людьми он был мягок, вежлив, не повышал голоса. Причем, что характерно, со сверстниками мог быть более жестким, чем с людьми помоложе. А когда он получил Государственную премию, то просто раздал ее своим аспирантам — тихо, без публичных заявлений. Тогда это поддержало меня и мою семью.
— В течение нескольких лет, с 1986 по 1993 год, Лихачев был председателем правления Фонда культуры. Насколько эта деятельность была совместима с особенностями его личности?
— Эта работа была для него очень важным делом. По натуре ведь Лихачев был благотворителем, и тут вдруг у него появляется инструмент благотворительности. Причем, согласившись занять этот пост, Дмитрий Сергеевич отказался получать зарплату — весьма, кстати, приличную. Он считал, что заниматься благотворительностью нужно, не получая от этого никаких доходов. Однако это было его личное решение, он его своим подчиненным не навязывал.
Но со временем работа в Фонде стала огорчать Дмитрия Сергеевича. Помню, однажды он вытащил из портфеля отчет какого-то чиновника и сказал: «Ну что это такое? Вот человек был в Германии — и пишет финансовый отчет: налаживал связи с немецкими коллегами, выпил столько-то пива, счета прилагаются…». Возможно, действительно надо было налаживать связи, но постепенно у Дмитрия Сергеевича стало складываться впечатление, что такого рода вещи в деятельности его подчиненных играют слишком большую роль. В результате возникших разногласий ему было предложено стать почетным председателем Фонда, от чего он отказался, заметив, что разница между председателем и почетным председателем такая же, как между государем и милостивым государем. На этом его работа в Фонде завершилась.
Личная жизнь
Когда началась война, у Лихачева уже была семья — супруга Зина и две маленькие дочери-близняшки, Вера и Люда. Все вместе они остались в блокадном городе. Идти на фронт Дмитрий Лихачев не мог из-за проблем со здоровьем, заработанных в лагере. Лишь в июне 1942-го, после самой тяжелой и голодной зимы, семью по Дороге жизни эвакуировали в Казань. Там они и встретили долгожданную Победу.
Еще с 1938 года Дмитрий Сергеевич работал в Институте русской литературы — Пушкинском доме. Из-под его пера выходили выдающиеся научные работы. В 1951-м стал профессором Ленинградского университета, читал лекции на истфаке. Студенты знали: этого преподавателя можно спросить обо всем. К молодежи Лихачев относился с еще большей чуткостью, чем к своим сверстникам.
Освобождение
В ноябре 1931 года Лихачёва направили на строительство Беломорско-Балтийского канала. В следующем году он был досрочно освобождён, имея на руках удостоверение ударника строительства Беломорско-Балтийского канала, которое давало право жить в любом городе.
Вернувшись в Ленинград, Лихачёв работал корректором в различных издательствах, занять более высокую должность мешала судимость. В 1936 году судимость сняли, а в 1938 году его пригласили в Институт культуры на должность младшего научного сотрудника.
Академик
В 1953 году Дмитрий Сергеевич стал членом-корреспондентом Академии наук СССР, а с 1955 года всерьез занялся борьбой за сохранение исторических памятников. Делал он это, конечно, не в одиночку. Лихачев сумел собрать вокруг себя настолько влиятельных руководителей, что ему оставалось лишь задавать направление. С его мнением стали считаться, а сам он был признан негласным авторитетом в области культуры. Причем не только в нашей стране, но и за рубежом, куда Дмитрий Сергеевич стал регулярно ездить со своими лекциями.
Будучи человеком честным и откровенным, Лихачев всегда открыто говорил все, что думает, перед властью не заискивал. Когда в октябре 1975 года Дмитрий Сергеевич выступил против исключения Андрея Дмитриевича Сахарова из Академии наук, он ничего не боялся. Как обычно лег спать, а наутро стал собираться на лекцию в университет. Конспект и толстую тетрадь сунул под пальто — так удобнее.
Это его и спасло: сразу за дверями квартиры на Лихачева напали двое, начали избивать. Но не на того нарвались! Вспомнив годы, проведенные в лагерях, Дмитрий Сергеевич дал им отпор, еще и побежал следом, прогоняя мерзавцев. К врачу отправился лишь после лекции, оказалось — перелом двух ребер. А ведь Лихачеву на тот момент было уже 70 лет…
В другой раз он отказался подписать письмо деятелей культуры против писателя Александра Солженицына. Итог — его квартиру пытались поджечь, пока он отдыхал на даче. Не успели — сработала сигнализация, и соседи вызвали пожарных. А потом посоветовали академику: «Вы бы хоть глазок в двери врезали! Неужели не страшно?» На что тот отвечал: «Если меня захотят уничтожить, никакой глазок не поможет».
Лихачев принадлежал к той категории людей, кто мало говорит, но много делает. Когда в 1963 году Бродского собрались судить за тунеядство, он выхлопотал для него заказ на перевод, а вместе с ним и трудовой договор. Когда его студентам нужна была характеристика, Дмитрий Сергеевич печатал ее лично, не прикрываясь занятостью. Когда строили гостиницу «Ленинград», изо всех сил хлопотал, чтобы ее не сделали многоэтажной и, тем самым, не испортили архитектурный облик города.
Легальный канал
— В перестроечные годы Лихачева называли одним из духовных лидеров общества. Какой смысл тогда вкладывался в это выражение и как Вы сами его понимаете?
— В советское время значение слов «духовный», «духовность» было иным, нежели до революции, оно не предполагало непременно религиозного содержания. Духовность понималась как нравственное совершенство, порядочность, стремление к высшим, неутилитарным ценностям и смыслам. Поэтому выражения «духовный лидер», «духовный авторитет» означали прежде всего высокий нравственный авторитет. Духовный лидер — это человек, чьим этическим суждениям доверяют, кого не просто с интересом слушают, но и готовы следовать его словам, поступать так, как он советует.
Такие авторитеты в России были всегда. Но если до, условно говоря, XVIII века это были в основном люди духовного звания, то уже в XIX веке властителями умов стали писатели. После 1917 года писатели продолжали играть эту роль, но уже где-то с 60-70-х годов они в известной мере отошли на второй план по сравнению с учеными. Кредит доверия к науке в то время был велик, от ученых ждали не только каких-то конкретных открытий и изобретений, но и некой высшей правды. Собственно говоря, к 80-м годам прошлого века кто у нас, у советской интеллигенции, были главные властители умов? Два академика — Сахаров и Лихачев, и писатель Солженицын. Понятно, что я упрощаю, что можно было назвать много других авторитетных имен, но если выделить «первую тройку», то получается именно так.
Причем совершенно понятно, почему таким властителем дум стал именно Дмитрий Сергеевич Лихачев. С одной стороны, он был представителем научного знания — строгого, рационального, объективного. С другой — та область науки, в которой он специализировался, то есть древнерусская литература, максимально пронизана религиозными смыслами, потому что практически вся древнерусская литература — о Боге, о вере, и даже когда речь идет вроде бы о земных, посюсторонних вещах — войнах, смутах, династических распрях и так далее — всё это подается в православной перспективе, всё оценивается с духовной точки зрения. Поэтому в советское время медиевистика (раздел истории и культурологии, посвященный Средневековью — прим. ред.) сделалась, по сути, единственным легальным, разрешенным каналом, по которому можно было транслировать христианское видение мира, христианские ценности.
Конечно, была и Церковь — тоже ведь легальный, несмотря на всю советскую атеистическую пропаганду, канал. Но разница в том, что Церковь становилась таким каналом в основном для тех людей, кто уже сделал свой духовный выбор. А благодаря исследованиям по древнерусской культуре что-то узнать о христианстве могла гораздо более широкая аудитория, не только верующие. Многим все это казалось интересным уже хотя бы потому, что было совершенно не советским, это казалось экзотикой. И далее уже получалось по-разному. Кого-то христианская составляющая древнерусской письменности особо не зацепила, а кто-то, наоборот, всерьез уверовал. Например, редактор серии книг «Памятники литературы Древней Руси», совершенно светская дама, отредактировав 12 томов этого издания, пришла к вере.
— Неужели в советское время, работая в области медиевистики, всегда удавалось вот так прямо, открытым текстом говорить о православной вере? Власти не пытались это как-то контролировать?
— Разумеется, не все так было лучезарно. Да, давление было очень сильное. Когда я начинал работать — а ведь это было уже на излете советской власти! — очень непросто было, допустим, издать житие какого-нибудь святого под заглавием «Житие». Надо было называть «повесть о жизни», «жизнеописание», но ни в коем случае не житие. Иногда доходило до курьезов. Например, разрешали издать некий текст, но требовали везде удалить в нем слово «серафим». Тогда начальству показали, как это будет выглядеть: «шестикрылый <�…>», и оно отступилось. А вот в серии «Памятники литературы Древней Руси» «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона удалось издать только в последнем томе, который вышел уже в 1994 году.
Тем не менее, в формате медиевистики о многом говорить удавалось, и не только Лихачеву, но и, например, Сергею Сергеевичу Аверинцеву, чьи книги «От берегов Босфора до берегов Евфрата» и «Поэтика ранневизантийской литературы» для многих тогда открыли огромный мир Православия.
Но вернемся к Вашему вопросу о Лихачеве как духовном авторитете общества. Тут надо пояснить, что хотя и само имя Лихачева, и его книги были известны многим, но все-таки его влияние на массы началось с 1986 года, когда его пригласили выступить в студии Останкино. Вот после этого о нем узнали и те, кто раньше древнерусской литературой особо не интересовался. В перестроечные годы Дмитрий Сергеевич становится известен многим, и слово его обретает большое влияние. Людям казалось — и совершенно правильно казалось! — что когда Дмитрий Сергеевич высказывается не только по научным, но и по общественно важным вопросам — он опирается на утраченные культурные традиции. Кто-то явно осознавал, что это за традиции, кто-то только интуитивно чувствовал, но все, для кого он был авторитетом, понимали, что Лихачев говорит не только «от себя», что в его словах, в его личности, в его судьбе просвечивает что-то значимое и настоящее.
— А в науке? Если в двух словах, что главное из сделанного Дмитрием Сергеевичем?
— Начну с того, что Лихачеву принадлежит самое авторитетное издание «Повести временных лет», и уже не одно поколение исследователей пользуется этим комментированным изданием.
Но самое главное, на мой взгляд, это то, что работы Лихачева позволили понять древнерусскую литературу как единое целое. Прежде всего я имею в виду его книги «Человек в литературе Древней Руси», «Развитие русской литературы X-XVII веков: Эпохи и стили» и «Поэтика древнерусской литературы». Дмитрий Сергеевич исчерпывающе объяснил, чем древняя Русь отличается от нашего времени, а чем похожа на него. И сделал он это с такой ясностью, глубиной и гениальной простотой, как до него не делал никто.
Причем речь не о популяризации науки — это работы, написанные для специалистов, но написаны они настолько ясным языком, что их могут читать и понимать и непрофессионалы. Там излагаются очень сложные вещи, но излагаются без всякой зауми, без наукообразного пустословия. Иногда ученых делят на собирателей фактов и интерпретаторов. Так вот, Лихачев был и тем, и другим. Скажем, в его книге «Текстология» есть множество фактов, которые он установил сам. С другой стороны, он сумел многочисленные разрозненные факты свести в единую систему.
Смерть
Дмитрий Лихачев до последнего, пока не заболел, продолжал работать, помогать людям и родному городу. 4 октября 1999 года, когда академика хоронили, маленькое кладбище в Комарове едва ли могло вместить всех желающих с ним попрощаться. Многие недоумевали: почему не выбрать более значимое место? Но в этом был весь Дмитрий Сергеевич: скромный, тихий, непритязательный в жизни, он и покоиться предпочел вдали от суеты.
Книги о Д.С. Лихачеве:
Дмитрий Лихачев и его эпоха: Воспоминания. Эссе. Документы. Фотографии / Сост. Е.Г. Водолазкин. 2-е изд. СПб., Logos, 2006.
Валерий Попов. Дмитрий Лихачев / Серия Жизнь замечательных людей. М., Молодая гвардия, 2013.
Читая Д.С. Лихачёва. Семь уроков из жизни и книг академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва: Учебно-методическое пособие для учителей и учащихся гимназий, лицеев и средних школ. Новосибирск, Издательство НИПКиПРО, 2006.
Беседовал Виталий Каплан
Текст «Десять интересных фактов о Дмитрии Лихачеве» — Ася Занегина
