Христианские церкви состоят из духовенства (клиры) и мирян – паствы. Клириков рукополагают на службу. Они являются приемниками апостолов. Так заведено во всех православных церквях, в Римско-католической церкви, у старокатоликов, в восточных нехалкидонских церквях, частично в Англиканской и других церквях. Но апостольское преемство каждая из них трактует по своему.
В протестантизме
В большинстве протестантских конфессий существует положение о всеобщем священстве верующих, согласно которому каждый христианин может рассматриваться как священник. Священство связано с новым внутренним составляющим духовной жизни каждого христианина и не связано с духовным саном. Протестанты объясняют это тем что в них начинает жить личность троицы Дух Святой. «В Нем и вы, услышав слово истины, благовествование вашего спасения, и уверовав в Него, запечатлены обетованным Святым Духом, Который есть залог наследия нашего, для искупления удела [Его], в похвалу славы Его. »
(Еф. 1:13,14)
Чем занимаются миряне в жизни церкви?
Клирики с мирянами обладают одинаковым христианским и человеческим достоинством, а также надеждой на спасение. Певчие, свещеносцы и пономари набираются из мирян. В экстремальных случаях им разрешается совершение таинства крещения. Миряне усваивают основы христианского учения и учат других братьев и сестер по церкви, если их на это благословил священник, только не в храме. Они могут стать миссионерами и церковными учеными. Духовные учебные заведения приглашают мирян преподавать.
Отрывок, характеризующий Мирянин
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся. Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно. Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее. – Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l’enverrai a l’Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.] Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору. – Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят. И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным. Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись. – Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества… Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие. – Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая. Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Миряне
Православные миряне. 2012
В православной церкви лица, являющиеся церковнослужителями, считаются клириками (низшие клирики) и, таким образом, как и священнослужители, не являются мирянами.
Миряне могут самостоятельно («келейно») совершать все богослужения, изложенные в «Часослове», а также, в случае необходимости, таинство крещения. На мирян возлагается обязанность обеспечения внешних хозяйственных, бытовых и финансовых нужд церкви.
Но вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда непомилованные, а ныне помилованы.
— 1Пет. 2:9-10
Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их.
— Евр. 13:7
Будьте страннолюбивы друг ко другу без ропота. Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией.
— 1Пет. 4:9-10
Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу. Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно. Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, — так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих. Если нога скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние? Но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно. А если бы все были один член, то где было бы тело? Но теперь членов много, а тело одно. Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны. Напротив, члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно покрываются, а благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. И вы — тело Христово, а порознь — члены. И иных Бог поставил в Церкви, во-первых, Апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями; далее, иным дал силы чудодейственные, также дары исцелений, вспоможения, управления, разные языки. Все ли Апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Все ли истолкователи?
— 1Кор. 12:4—30
Роль мирян в православии. Прот. Николай Аксаков
Прежде всего народ имеет, бесспорно, значение богослужебное, молитвенное. Он воздействует на церковь и на состояние церковное своими молитвами. Златоуст прямо говорит, что «и в молитвах, как всякий может видеть, содействует народ…
При самом также совершении страшных таинств священник молится за народ, и народ — за священника. Ибо сие, а не иное что означают слова: «и со духом твоим». И молитвы благодарения также суть общие. Ибо не один священник приносит благодарение (Евхаристию), но и весь народ» (18-я беседа на 2-е послание к коринфянам).
Исключает ли Церковь принципиально мирян из управления церковного, ограничивает или роль верующего народа в жизнедеятельности церковной? Приведем примеры обратного отношения. Вот что говорит Киприан Карфагенский в епископском послании к клиру и народу: «В посвящении клириков, братья возлюбленные, внушаем вам прежде совещаться и нравы и достоинства отдельных лиц взвешивайте общим советом».
В церковных правилах Феофила Александрийского имеется следующее: «О имеющих рукоположится сей да будет устав. Весь собор священнослужителей да согласится и да изберет, и тогда епископ да испытывает избранного и с согласием священства да совершит рукоположения среди Церкви, в присутствии народа и при возглашении епископа: аще может и народ свидетельствовать о нем. Тайно же да не бывает рукоположения» (Прав. 7).
Явно, что Церковь не смотрит на народ как на инертную массу, не имеющую ни церковных прав, ни обязанностей церковных. Народу бесспорно принадлежит и рассмотрение вопроса о принятии падших в общение церковное, в лоно Церкви, и свидетельство и рассмотрение в деле назначения клириков, касательно не только нравственности рукополагаемых, но и степени чистоты их православности. В прежние времена народ избирал епископов совокупно с клиром и съехавшимися епископами митрополии.
Не является ли сам народ как часть тела церковного, носителем и хранителем вверенного Церкви предания, а иногда даже и охранителем его и защитником? Совершенно вразумительно учит знаменитое Окружное послание восточных патриархов: «В Церкви, — говорит Окружное послание это, — никогда ни духовенство, ни патриархи, ни соборы не могли ввести» что-нибудь (т.е. еретическое учение) но всё потому, что хранитель благочестия есть само тело Церкви т.е. сам народ».
Если бы народ как само тело церковное не был хранителем преданной веры и религии, не оказывал подчас и сопротивления а спасался бы только безусловной покорностью способным заблуждаться и впадать в ересь представителям иерархии, то Церковь не имела бы одного из существенно важных и необходимых для нее устоев, и без воздействия со стороны верующего народа еретические движения, и без того разрывавшие ее целостность, действовали бы еще губительнее и еще смелее. Ереси начинались не в народе, а именно в иерархии.
Таким образом, оказалось, например, что, одновременно на Соборе Селевкийском, при Констанции, 200 епископов восточных и на Соборе Риминийском 400 епископов западных признали арианский Символ веры и через то «весь мир христианский (в лице своей иерархии) увидал себя арианствующим» (Еп. Йоаии. История Вселенских Соборов. Вып. 1, с 150).
Современник на VI Вселенском Соборе так характеризует печальное положение вещей: «Иерархи сделались ересиархами и вместо мира возвещали народу распрю, сеяли на церковной ниве вместо пшеницы плевелы: вино (истина) мешалось с водою (ересью), и поили ближнего мутною смесью; волк принимался за ягненка и ягненок — за волка; ложь считалась истиною и истина — ложью; нечестие пожирало благочестие. Перепутались все дела Церкви (Деяния Вселенских Соборов по переводу Казанской Духовной Академии. Т. VI, с. 546).
Во времена иконоборчества, при Константине Копрониме в 754 году, созванный в качестве Вселенского Собор Константинопольский в числе 338 отцов высказался за иконоборчество и торжественно провозгласил анафему на вождей православия и защитников иконопочитания св. Иоанна Дамаскина и ранее еще низложенного св. Германа, патриарха Константинопольского. Иконопочитание объявлено на Соборе ересью и заблуждением (Лебедев, с. 252-266). Ближайшим следствием этого Собора было изгнание икон из всех церквей империи, к великому ужасу и негодованию народа и монашества, но с благословения иерархии, ставшей почти поголовно притворно или искренне иконоборствующей.
Грустные и прискорбные примеры эти служат, несомненно, без всяких толкований, наилучшим доказательством того, что иерархия, как ни велико ее значение для домостроительства церковного, не может почитаться, однако, единственным устоем православия и правоверия, единственным и бесконтрольным руководителем в деле веры и что потому глубоко верны и основаны на историческом опыте, на самосознании церковном слова Окружного послания, что «хранитель религии (веры или благочестия) у нас есть само тело Церкви, т.е. сам народ».
В то время, как сравнительно небольшое количество иерархов оставалось твердым, ввиду преследований, воздвигаемых государством, — тюрьмы и рудники, по словам того же Илария Пиктавийского и Люцифера Калаританского, были переполнены верующими из народа, не желающими отказываться от православия». «Народ, — говорит Василий Великий, — оставляет церкви и собирается в уединенных местах и пустынях. Ужасное зрелище! Женщины, дети, старики и больные подвергаются свирепству дождей, снега и ветров, терпят морозы зимою и палящий жар летом.
Они предпочитают лучше переносить все эти бедствия, чем рисковать отравиться ядом арианства (Письмо 165). «Пастыри, — говорит Григорий Назианзин в похвальном слове Афанасию, — поступали безумно; они, говоря словами Писания, «опустошили виноград Мой», т.е. Церковь Божию, стоившую так много крови до Иисуса Христа и после Него. Они обесчестили ее, позабыв о страданиях Богочеловека. Все они приноровлялись ко времени, за исключением малого числа людей, которых презирали за их ничтожность, или которые имели достаточно храбрости, что бы сопротивляться потоку. Эти последние были как бы корнями, из которых должен был ожить Израиль.
«Всякий человек, — говорит Афанасий Великий, — получив от Бога способность различения истины, подлежит наказанию, если последовал невежественному пастырю и принял ложное учение за истинное: какое общение между светом и тьмою?» (Mont-faucon. Nova Collectio patrurn. t. II, p. 105). Церковь должна, разумеется, следовать своему пастырю, но не заблуждаться и не ошибаться с ним, как бы велики или малы сами по себе ни были эти ошибки.
Отчасти подтверждается это и следующим выражением самого Василия Великого в письме к монахам: «Припомните, — пишет он, — что первосвященники, книжники, старейшины были главами заговора против Иисуса Христа; небольшое число людей среди народа следовало за истиной» (Письмо 24).
Из крайне ограниченного количества фактов, приведенных нами из краткого периода церковной жизнедеятельности, следует, как мы полагаем, с достаточной ясностью, что народ в течение всей борьбы с арианством был действующим лицом и наряду с малой горстью лучших, оставшихся верными православию представителей иерархии, являлся хранителем, охранителем и защитником веры и правого учения, борцом за веру и православие.
Но именно в этих своих заслугах он не соответствовал идеалу г. Тихомирова, ибо не проявлял пассивной покорности иерархии, судил своим судом, самочинно и по собственному своему почину отличал старое, унаследованное предание от новых его толкований. Таким же оставался он и при появлении последовавших ересей.
При первой проповеди несторианства, произнесенной в крайне мягкой еще форме учеником Нестория Анастасией, в церкви заволновался весь слушающий младший клир и народ. Волнение и отпор народа проявлялись еще сильнее, когда произносил свои красноречивые проповеди сам Несторий, вполне законный и каноничный патриарх Константинопольский.
Волнения эти, по свидетельству Кирилла Александрийского, охватили весь Константинополь, распространяясь все дальше и дальше. Все это с точки зрения г. Тихомирова совершенно преступно, ибо назначение верующих — быть на выучке у духовенства, а для духовенства требуется прежде всего дисциплина… Не так судили и думали представители православия. Папа Целестин пишет к отстраняющемуся от патриарха своего народу константинопольскому: «Блаженно стадо, умеющее судить о пастбищах и отличать здоровую пищу от яда».
***
Мы указали и доказали в предшествующей главе, что народ церковный как совокупность верующих, как само тело Церкви не должен быть в домостроительстве церковном страдательной массой, слепо и безусловно принимающей учение каждого отдельного представителя иерархии и слепо и безусловно подчиняющейся всякому постановлению и решению иерархического большинства, но является и должен являться хранителем, охранителем и за щитником правого учения.
Критерий (мерило) истины и православия один и тот же для иерархии и для верующих мирян.
Но и каждый отдельный представитель иерархии, как видно из приведенного нами выше правила VI Вселенского Собора, может точно так же заблуждаться и «уклоняться от достодолжного, как и каждый верующий вообще» (правило 19-е Трулльского собора). Обладая одним и тем же критерием, или мерилом, истины и православия, т.е. одним и тем же Писанием и преданием, миряне и клир могут и должны проверять друг друга, и вера мирян не должна быть слепым доверием представителям иерархии.
Еще немец Шлецер, говоря о деятельности солунских апостолов Кирилла и Мефодия, указал на выдающееся отличие православия от римского католицизма. «Верь своему священнику!» — проповедует, по словам Шлецера, римский католицизм. «Верь Слову Божию!» — проповедует по его же словам Православие; — а чтобы ты мог ему верить, то вот оно на собственном родном языке твоем».
Писание, по учению отцов Церкви, является и источником веры для человека. «Что составляет главную особенность, главное свойство веры? — вопрошает Василий Великий. — Несомненная уверенность в истине боговдохновенных словес, которые не могут быть нарушены никакими рассуждениями, ни выведенным из природной необходимости, ни сложенным наподобие благочестия. Что составляет особенность, свойство верующего? Пребывание в твердом убеждении в верности и силе сказанного и нежелании что-либо от него отринуть или что-либо к нему прибавить.
Все, что не от веры происходит, есть грех, по свидетельству апостола; вера же от слушания, а слушание от слова Божия, и потому все внешнее для вдохновенного Писания, как исходящее не от веры, есть грех» (Ascetic. Definition. 80). «Всякое слово и дело, — говорит он в другом месте, — должно подтверждаться свидетельством вдохновенного Писания для достоверности или полного убеждения добрых и для смущения злых» (Moralium summa. Definit. 26, cap. 1). Писание заключает в себе для Иоанна Златоустого всю истину. «Противное Писанию или даже не находящееся в нем не может быть предметом веры».
Все же Писания посланы нам, как писанные не рабами, а Самим Господом, Богом всего… Кроме того, что мы благовествовали… Не говорите противное тому, что мы благовествовали, но если бы даже и малое что благовествуемо будет помимо того, что мы благовествовали, — да будет анафема» (На Гал. гл. 1).
Итак, чтение Св. Писания является, по учению отцов, источником и мерилом веры для верующих. Не заблуждения и ереси порождает оно, как страшилась колеблющаяся в вере своей Римская Церковь, но, напротив, защищает от ересей, поддерживает правую веру. «Справедливо, — учит Златоустый, — называет Христос Писания дверью. Они приводят нас к Христу, открывают нам познание Бога. Они охраняют овец и не допускают волков. Эта крепчайшая дверь сопротивляется входу еретиков, сохраняет нас в целости и не допускает нас к блужданию. И если бы мы не преступали ее порога, никогда не могли бы побеждать нас враги наши. Через нее познаем мы и пастырей и непастырей. Кто не пользуется Писанием, а проходит другим путем, тот есть вор» (Беседа 59-я на Ин).
Ереси существуют, распространяются и процветают только вследствие невежества в Писании, только вследствие пренебрежения его изучением и косности к изучению.
«В этом причина всех зол — в неведении Писаний. Без оружия идем мы на войну — и как можем спастись? И с ними-то трудно спасаться: как же без них? Не сваливайте всего на нас: вы овцы, но не лишенные разума, а разумные» (Беседа 9-я на Кол).
«Великое есть ограждение от греха — чтение Писаний; великая стремнина, глубокая бездна — неведение Писаний. Неведение Писаний есть важная препона спасению; сие неведение породило ереси, развращаемую жизнь и всеобщее неустроение» (Беседа 3-я о Лазаре).
Все верующие должны по мере сил своих читать, изучать и исследовать Писание и таким образом веровать Христу, говорящему в Церкви через Писания, не позволяя соблазнять себя даже и Ангелу сходящему с неба, если он проповедует что-либо несогласное с сим открытым и ясным для всех благовествованием. Если бы все исполняли и могли исполнять эту свою обязанность, то необходимость проповеди и учительства значительно была бы ослабленной, по словам Златоуста. Но она является необходимой по нерадению и легкомыслию верующих, по некоему небрежению народа церковного. Таким образом, всякий верующий христианин, обладая источником и мерилом истины, обязан всегда быть готовым отдать отчет в вере своей.
Предание, как присущее Церкви и принятое Церковью, есть, собственно говоря, самосознание Церкви, но не Церкви местной, а Церкви повсюдной, вселенской, и не Церкви как представительницы времени, а обнимающей и объединяющей о своем сознании всю вереницу времен и приходящей, таким образом, к самому своему началу — к первоисточнику истины. Но для того Церкви должен всегда быть присущ ретроспективный взгляд, религиозное соединение себя со стариною, поскольку эта старина получила внешнее выражение в слове и деле. В церковных спорах Церковь проверяет свое самосознание через проверку, т.е. через анализ и синтез своего предания.
Прот-тер Николай Аксаков — известнейший русский богослов и канонист XIX века.
«ДУХА НЕ УГАШАЙТЕ!» (1892 г.)
Издание 2-е: Свято-Флоровская московская высшая православно-христианская школа, 2002 г.
