История Русской Православной Церкви, Предсоборное Присутствие - протоиерей Георгий Митрофанов

Часть 1. 1900–1917

Необходимо остановиться на двух очень важных вопросах, касающихся ситуации этого времени. Это, конечно же, вопрос о Царской Семье, о ее духовном облике, вопрос этот по многим причинам важен. В этой связи я упомяну о явлении распутинщины, которая болезненно отразилась на церковной жизни и даже обусловила объединение всего думского духовенства против Распутина.

Во-первых, Император Николай II был, может быть, самым религиозным из Романовых, правивших в России в XIX веке. Николай I, Александр III были людьми, безусловно, верующими, церковными, но у них не было такой горячей личной религиозности, как у Императора Николая П. Кроме того, на процесс воспитания Николая II очень большое влияние оказывал Победоносцев, о котором мы с вами много говорили. Николай II был воспитан в стереотипах нашей синодальной системы. Он не совсем, может быть, православно понимал место Государя в церковной жизни, ибо мирился с синодальной системой. Идеалом для него был царь Алексей Михайлович, его предок, пожалуй, одна из самых светлых личностей среди наших Государей. Ключевский считал его образцом православного мирянина в допетровской Руси.

Образование у Императора Николая II было весьма своеобразным, он прослушал курс высшего военного, юридического образования. Его учили лучшие профессора. Он говорил на трех языках, ориентировался в вопросах правоведения, но нужно сказать, что с самого начала он тяготился перспективой Государева служения. Личная его религиозность проявлялась очень рано, ее всячески поддерживали.

Тяжелым потрясением для Николая II была смерть его деда Александра II, он видел его умирающего, окровавленного в Зимнем дворце, и Победоносцев сразу, по горячим следам, что называется, внушал ему мысль о том, что любые реформы губительны для России, для Государя.

Воспитывался Николай в очень строгих условиях. Он побаивался и отца, человека, действительно, внушительного. И мать была довольно волевая женщина. Она была датская принцесса и воспитывала его в достаточной степени строго. Он, как все Государи, был приписан к Гвардии, служил в гвардейском полку, вел образ жизни обыкновенного гвардейского офицера: маневры, летние лагеря, караульная служба, а, значит, и офицерские пирушки, он отдал этому дань, потому что наша офицерская гвардейская среда при всем, так сказать, внешнем блеске, была далеко не так благочестива.

Когда готовился брак Гессенской принцессы, будущей нашей княгини Елизаветы Феодоровны, с Великим Князем Сергеем Александровичем (а Елизавета Феодоровна считалась одной из самых лучших невест царственных домов Европы, одной из первых красавиц, за нее сватался наследник Германского престола и был отвергнут ею), цесаревич Николай встретился с ее младшей сестрой Алисой, в которую он влюбился. Алиса была тогда еще скорее подросток, чем девушка. Александр III тогда не придал этому большого значения. Когда будущий Император Николай II стал настаивать на том, что он хочет жениться именно на принцессе Алисе, Александр III был с этим категорически не согласен, потому что у него были другие виды на его брак, тем более, что именно при Александре III политика России стала приобретать все более и более антигерманский характер, наметился союз с Францией в противовес Германии. И вот здесь Николай II проявил довольно большое упорство. Он был человеком очень мягким, очень сдержанным, не любившим никого обижать, даже немножко побаивавшийся отца, но здесь он проявил твердость. И впоследствии он часто мог проявлять в каких-то вопросах очень большую твердость.

Время шло, Алиса была далеко, началось его увлечение балериной Кшесинской, Александр III смотрел на это тоже сквозь пальцы: пускай отвлечется, может, забудет Алису. Потом было его кругосветное путешествие, во время которого на него было совершено покушение в Японии. И все-таки любовь к Алисе у него оставалась, и, несмотря на все протесты семьи, он заявил, что женится только на ней. В конечном итоге согласие на брак было дано, но к этому времени Александр III болел все тяжелее и тяжелее. Его лечили и выхаживали в Крыму. У смертного одра его находился св. Иоанн Кронштадтский. Может быть, то, что на руках у св. Ионна Кронштадтского умер Александр III и исцеления не произошло, сделало отношение Императора Николая II к св. Иоанну несколько прохладным. Конечно, он переживал очень сильно болезнь и возможность смерти своего отца, потому что совершенно неожиданно для себя он оказывался перед необходимостью принять власть в России. Он этого не очень хотел и уж совершенно не был готов к этому в 1894 году. А ситуация была усугублена тем, что его брак был назначен как раз на это время, и получилось так, что его невеста, Алиса, приехала в Россию в момент, когда умирал ее свекр. Он умер. Естественно, приезд нелюбимой невестки был встречен вдовствующей Императрицей соответствующим образом (между ними всегда были очень плохие отношения), и получилось так, что брачному пиру предшествовали похороны. Не прошло еще сорока дней с момента кончины Александра III, как очень скромно, в придворном храме, обвенчались Николай II и Александра Феодоровна. И это во многом предопределило очень плохие отношения между Александрой Феодоровной и вдовствующей Императрицей.

Несколько слов о самой Александре Феодоровне. Она принадлежала к довольно бедному царствующему Гессинскому дому Германии. У них в семье было не очень благополучно, и две сестры, Елизавета Феодоровна и Александра Феодоровна, воспитывались при дворе королевы Виктории, их бабушки. Воспитание тоже было довольно чопорное, строгое, а, в отличие от Елизаветы Феодоровны, Александра Феодоровна была человеком очень ранимым, даже, можно сказать, в чем-то невротичным. Она получила очень хорошее образование, имела степень магистра философии, то есть была человеком весьма образованным. Обе сестры были очень религиозными, они были лютеранками, хотя в их роду была одна католическая святая. Правда, их религиозность была различна. Елизавета Феодоровна была человеком более сдержанным, более духовно трезвым, обращенным на служение своим ближним, что и впоследствии очень проявлялось. А Александра Феодоровна была склонна к такому, в чем-то, может быть, для Германии характерному, безудержному внутреннему мистицизму, была человеком очень увлекающимся. Она была влюблена в Николая II, она искренне пыталась понять ту страну, в которую она должна приехать и в которой должна царствовать. Накануне брака перед ней оказалось очень серьезное испытание: если Елизавета Феодоровна, вступая в брак с Великим Князем Сергеем Александровичем, могла оставаться лютеранкой и после венчания, то Александра Феодоровна, как вступающая в брак с Царевичем, должна была принять накануне бракосочетания Православие. Она, наверное, еще к этому не была до конца готова, ей трудно было разорвать связи с той конфессией, в которой она была воспитана, и для нее это был тоже большой духовный кризис.

Приняв Православие, Александра Феодоровна приезжает в Россию и приезжает к похоронам. Она была человеком очень обидчивым, впечатлительным, потому что у нее было трудное отрочество. Здесь она оказалась в очень сложных условиях, но тем ближе она была, естественно, связана со своим мужем. Он пытался своей любовью компенсировать те неприятности, переживания, которые она встретила при Дворе с самого начала, и поэтому они уже в первые же месяцы брака ощутили очень глубокую близость и одновременно – противопоставленность окружающему миру: всему семейству Романовых, придворным кругам. Придворные круги вели себя по-разному. Кто-то неискренне заискивал перед ней. Она была человеком очень чутким в этом отношении, она это понимала. Кто-то, наоборот, желая угодить вдовствующей Императрице, подчеркивал свое небрежение к молодой Императрице. С этого момента у нее выработалась черта, которая многих раздражала: она ни с кем не шла на сближение в придворных кругах, ее многие считали очень чопорной, очень холодной, но это была просто защитная реакция. Отношения с Николаем II у них складывались очень хорошо: это была одна из самых совершенных семей в династии Романовых, действительно, малая Церковь. И сам Николай И, конечно, более всего жил интересами своей Семьи.

Его призванием было бы, действительно, служить в гвардии полковником, быть помещиком и жить в семейном узком кругу, в простой усадьбе. Николай II был человеком такого, довольно скромного, образа жизни. Александровский дворец в Царском Селе, который был их любимым местом пребывания, скорее напоминает помещичью усадьбу, чем царский дворец. Но обстоятельства сложились так, что он вынужден был царствовать. Николай II всю жизнь ходил в полковничьих погонах. Это было связано с тем, что как только Царевич становился Государем, он уже терял возможность получать следующий чин, и в каком чине он оказывался к моменту восшествия на престол, в таком он и оставался. Николай II был человек с очень большим чувством долга, и он искренне попытался принять на себя это бремя проблем русской государственной жизни, очень сложных. С самого начала он был раздираем противоречиями: с одной стороны – Победоносцев, с другой стороны – Витте, люди диаметрально противоположные. Победоносцев был его учитель, наставник, обер-прокурор Синода, и Император считался с ним, человеком, во многом ему созвучным. С другой стороны был Витте любимец его отца, человек, с которым были связаны многие успехи русской внутренней и внешней политики.

Браку предшествует смерть отца, коронации последует Ходынская давка. Никакого отношения Николай II не имел к тому, что произошло. Если кто и был виноват из царствующей фамилии в этих событиях, то московский генерал-губернатор Великий Князь Сергей Александрович, который не направил достаточного количества солдат и полицейских для наведения порядка на Ходынском поле, поэтому произошло стихийное скопление народа с последующими событиями. Характерный эпизод: Император тяжело переживает происшедшее, он и, в особенности, Императрица в этом видят еще один дурной знак, знак того, что их семейная жизнь будет тяжелым Крестным путем, но, не желая нарушать свои обязанности, он после Ходынских событий, которые произошли рано утром, вечером направляется на прием во Французское посольство. Там был бал (это предполагалось по распорядку торжеств), он идет туда не потому, что безразличен к происшедшему, а просто потому, что считал невозможным свои личные переживания ставить на один уровень со своими обязанностями. Но за Императором после Ходынских событий закрепляется кличка «Кровавый».

А затем – события 1905 года: расстрел на Дворцовой площади, инкриминируемый ему, хотя он даже не был поставлен в известность, находясь в Царском Селе, о том, что происходит. Вина ложилась на конкретных лиц: на министра внутренних дел, на генерал-губернатора, на градоначальника, на дворцового коменданта. Но опять над ним – ореол какого-то «кровавого царя».

Личная жизнь складывается тоже очень непросто. Императрица – человек, может быть, даже большего ума, чем Николай II, хорошего образования, гораздо более сильной воли. Она справедливо считает, что понять Россию можно, лишь поняв Православие. И с пылом неофита пытается стать православной. Александра Феодоровна очень хорошо чувствует определенную искусственность придворной церковной жизни. Образованное, со светскими манерами, придворное духовенство, очень деликатно и сдержанно ведущее себя с Царской Семьей; затем архиереи, в общем и целом старающиеся не выходить за рамки светских приличий в общении с Государем; а где-то там – православный народ со своей живой верой. Она хочет понять эту живую веру православного народа и поэтому всячески стремится знакомиться с носителями такой народной религиозности. Вот откуда появляются всякие «старцы», странники, странницы, монахи, юродивые при Дворе. Императрица пытается понять веру совершенно незнакомого ей, чуждого народа. В общем, она права: Православие – это ключ к пониманию русской души. Другое дело: и она, и ее муж недопонимают того, что Россия XX века – это не Россия XVII века. Православие уже не является доминантой духовной жизни не только в светских кругах, но, часто, и в народных массах.

Путь Императрицы был непростой, потому что в светских кругах была либо формальная религиозность (отбывание «ногами» обязательных служб) и довольно секулярная жизнь, либо – довольно экзальтированные мистические поиски со «столоверчением», с использованием всяких экстрасенсов, как это было свойственно, в частности, жене Великого Князя Николая Николаевича, черногорской княжне Анастасии, через которую и входит в Царскую Семью на какое-то время Филипп Вашо, классический экстрасенс с нашей точки зрения.

Императрица очень трудно ищет для себя подлинную православную религиозность, она постепенно к ней приходит, из года в год, медленно, но, какие-то, может быть, неофитские элементы мешают ей. Она доверяет каким-то старцам, но не доверяет признанным авторитетам нашей Церкви. Кроме того, личная драма. Она была человеком с чувством долга, очень развитым. У нее рождаются четыре девочки подряд, наследника нет, врачи ей запрещают рожать следующего ребенка, она очень больна. Александра Феодоровна истово молится о даровании ей сына, в результате доходит до того, что у нее возникает внушенная беременность, когда появляются признаки беременности, а на самом деле у нее во чреве никого нет.

И вот канонизация преподобного Серафима. Она к этому относится очень живо. Она справедливо чувствует в прп. Серафиме выразителя глубинных народных религиозных чаяний, усердно молится, совершая паломническую поездку на прославление прп. Серафима, и, действительно, у нее возникает беременность, рождается сын, но она переживает страшное потрясение: сын обречен на медленное умирание, потому что болен гемофилией, болезнью, которой болеют только мужчины, но которая передается через женщин. Она – виновница болезни сына. Болезнь причиняет ему постоянные страдания, но самое главное: он в любой момент может умереть, и медицина здесь бессильна. Любой ушиб, любой порез может быть чреват смертью. Врачи опускают руки, Императрица только на Бога возлагает свое упование.

И тут появляется Распутин. Его сначала представил епископ Сергий (Страгородский) архимандриту Феофану (Быстрову). Арх. Феофан (Быстров) был человек в чем-то наивный, увлекающийся, он воспринял Распутина как представителя народной религиозности. Он был духовником Великих княгинь, в частности, Великой Княгини Анастасии, которая была замужем за Великим Князем Николаем Николаевичем. Распутин был представлен им Великой Княгине. Потом они представили его Императрице. Таков был путь его во дворец. Дворец не был таким уж замкнутым для такого рода людей. Как к министру, к Столыпину мог прийти любой проситель, подать прошение, точно также и Царь мог быть доступен в каких-то случаях.

Распутин знает, чего хочет Императрица, и он предстает перед ней в качестве олицетворения народной религиозности: странник, идеалист, чающий град-Китеж обрести для себя. Он послан ей Богом из сибирских лесов для того, чтобы донести до Императрицы слово народа, которого она не может услышать в своем дворце.

Распутин не был авантюристом, это был человек, действительно, наделенный особым мироощущением и особыми духовными способностями. Он, действительно, облегчает страдания Царевича, это многократно подтверждается, хотя, конечно, он не исцеляет его от болезни. У Императрицы складывается определенного рода иллюзия: Распутин послан Богом, будет Распутин рядом – Царевич будет жить, потому что рядом будет тот, кто может его своей молитвой спасти. Все личные семейные моменты постепенно переносятся на государственную жизнь: Распутин послан не только для спасения Царевича, он послан для спасения Государя, государства. Не Государственная Дума, не государственные бюрократы, а именно он, представитель народа, будет тем пророком при православном Государе, который будет ему возвещать волю Божию. Начинается усиление Распутина, которого, разумеется, начинают использовать разного рода люди, и светские, и духовные, пытаясь с помощью его заступничества сделать себе карьеру.

Возникает немало сомнительных историй. Император знает из многократных донесений департамента полиции о том, что Распутин ведет себя вне Царского дома как развратник и пьяница. Государь очень тяготится тем, что происходит, но видит, что для Императрицы присутствие Распутина очень важно. Он предпринимает несколько раз попытки удалить Распутина, но всякий раз уступает настояниям Императрицы. Он старается не во всем следовать советам Распутина, который теперь начинает советовать ему, кого назначить каким министром, на какую кафедру назначить архиерея, проводит людей, подчас заведомо сомнительных. А Императрица всех тех, кто обличает Распутина, начинает воспринимать как личных врагов. Распутина обличает Столыпин и становится личным врагом Императрицы, тем более, что Столыпин – ставленник Императрицы Марии Феодоровны; она ему покровительствует, таким образом, отставка его предрешена. Обличает Распутина когда-то являвшийся его другом епископ Ермоген (Долганов) – его отправляют на покой по настоянию Императрицы. Обличает Распутина митрополит Владимир (Богоявленский) – его в 1915 году отправляют в Киев из Петербурга. Обличает Распутина Елизавета Феодоровна – Императрица ее прогоняет в Москву в 1915 году, и больше они не встречались в этом мире никогда. Императрица идет на конфликты, причем с людьми часто достойными, одержимая этим доверием к Распутину.

Император это терпит как скорбь, он постоянно подчеркивает, что Распутин – это личное дело его Семьи, что не надо вообще этому придавать значения. А в минуты откровенности говорит, что лучше один старец, чем сто истерик Императрицы. Оппозиционная общественность всячески муссирует эту связь Распутина с Царской Семьей. Начинаются сплетни о том, что Распутин является любовником Александры Феодоровны, что, конечно, является абсурдом. Постепенно Распутина начинают изображать как человека, который является орудием неких темных сил, даже германского генерального штаба во время войны. Да и сама Императрица, якобы, – немецкая шпионка. Эта заведомая ложь выставляется противниками Государя, желающими любой ценой расшатать государственность, не улучшить ее, а именно разрушить.

А в это время архиереи требуют созыва Поместного Собора, патриаршества. Николай II идет с болью сердечной на уступки, которые ему внутренне чужды, он создает Государственную Думу, никогда не пытается ее отменить в дальнейшем, но не хочет ослаблять самодержавную монархию, потому что для него это – нарушение воли его отца, попрание вековых устоев русской государственности. Он живет, весь сотканный из внутренних противоречий. Так постепенно приближается 1917 год. Вокруг него все меньше достойных людей, и среди министров, и среди приближенных, даже среди свиты. Это очень хорошо проявится в момент Февральской революции, когда большая часть свиты покинет Царскую Семью в Александровском дворце, когда будет арестован Император и его Семья. Но об обстоятельствах его отречения мы поговорим позже.

Вопросы историографии Русской Церкви XX века

После революции, когда Церковь была гонимой, заниматься историческими исследованиями происходивших событий было очень сложно. У нас ведь почти все образованное духовенство было просто физически устранено. Естественно, был закрыт и доступ к архивным источникам нашим церковным историкам. Поэтому первые попытки собрать какие-то сведения о событиях русской церковной истории XX века, особенно после 1917 года, прежде всего, стали предприниматься в эмиграции, за границей. Это была очень сложная задача, потому что большая часть источников была закрыта для эмигрантских историков.

Одной из таких первых книг стала книга Валентинова «Черная книга или Штурм небес. Сборник документальных сведений о борьбе Советской власти против религии», Париж, 1925 год. Здесь были собраны, как явствует из названия, документальные сведения о том, как Советская власть боролась против религии, прежде всего, конечно, против Русской Православной Церкви. Естественно, что история Русской Православной Церкви XX века – это история гонения государства на Церковь в разных формах, которое продолжалось до 1989 года. Это была первая книга.

У нас в России вышла в 1923 году книга Гидулянова «Церковь и государство по законодательству РСФСР», но это было советское издание, в которое не вошли многие подзаконные акты, которые на самом-то деле и регламентировали репрессивную политику государства. Это издание, как любая советская книга, было лживо. 20–30-е годы были временем, когда серьезных работ, хотя бы с какими-то первичными сведениями о ситуации в Русской Православной Церкви, не появлялось за границей. Были лишь отдельные публикации в газетах, журналах, не более того.

Первой серьезной книгой, которая на Западе обобщала информацию, собранную за границей и, отчасти, здесь, о положении нашей Церкви в 20–30-х годах, была известная книга протопресвитера Михаила Польского «Новые мученики российские», 2 тома, первый вышел в Джорданвиле в 1949 году, второй – там же, в 1957 году. Автор этой книги был епархиальным миссионером в России, в 20-е годы жил здесь, был очевидцем многих событий, потом был арестован, находился в лагере, в ссылке, ему удалось бежать не только из заключения, но даже из России через персидскую границу. Оказавшись на Ближнем Востоке, он вступил в юрисдикцию Карловацкой Церкви, стал там клириком, и то, что он смог унести с собой, то, что он смог в течение нескольких лет собрать за границей, он попытался опубликовать в этом двухтомнике. Эта книга – первый сборник документов, вернее, сведений, в основном почерпнутых из публикаций и из устных свидетельств о том, что происходило в России. Особенно интересны описания событий в период Гражданской войны и начала 20-х годов, но в книге много фактических ошибок, особенно, когда речь заходит о 30-х годах; и это естественно, ведь он через третьи, десятые руки получал информацию. Но эта книга, безусловно, важна. Тогда, в 1950-е годы, значение такого труда было трудно переоценить.

Чтобы закончить разговор о серьезных книгах, выходивших за границей в те годы, нужно упомянуть ставшее официальной карловацкой версией русской церковной истории XX века многотомное исследование архиепископа Никона (Рклицкого) «Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого». Эта книга, которая выходила на протяжении многих лет, представляет собой не только жизнеописание митрополита Антония, оно представляет собой действительно признанную в верхах Зарубежной Церкви версию русской церковной истории XX века: и предреволюционного периода, и послереволюционного, и периода, когда Русская Зарубежная Церковь находилась уже за пределами России. Книга ценна тем, что там приводится много документов, и тем, что в ней опубликованы документы карловацкого Синода. К сожалению, за исключением этой книги, о взаимоотношениях Московской Патриархии и Зарубежной Церкви, у нас больше нет книг, которые бы содержали указы карловацкого Синода по вопросам высшего церковного управления. Конечно, там дается весьма тенденциозная точка зрения на развитие церковной жизни, которую, безусловно, всем нам нужно знать, ибо это позиция очень важной части нашей Церкви. Хронология доводится там до момента кончины митрополита Антония, до середины 30-х годов.

Главная исследовательская работа должна была осуществляться в России, и, конечно же, она могла осуществляться в советское время только подпольным образом. Так и было. Здесь следует назвать непосредственного участника многих важных событий нашей церковной истории XX века, исповедника нашей Церкви, митрополита Мануила. На протяжении всей своей архипастырской деятельности он занимался составлением «Словаря епископов Русской Православной Церкви», и хотя бывали случаи, когда его архив конфисковывали во время многочисленных арестов, он, несмотря на это, продолжал свою работу, и в 60-е годы в «самиздатском» варианте распространился его «Словарь епископов Русской Православной Церкви» в шести томах. В таком виде он есть в библиотеке Санкт-Петербургской Духовной Академи. Но через некоторое время, в 70-х годах, его откорректированный словарь, с исправлением некоторых ошибок, был издан в Германии. И это издание тоже есть в библиотеке СПбДА. Архиереи располагались в этом словаре в алфавитном порядке, содержались сведения об их жизни и деятельности, об их богословских трудах. Конечно, это было, в каком-то смысле, подцензурное творчество, поэтому в некоторых случаях митрополиту Мануилу приходилось «эзоповым» языком говорить о событиях в жизни архиереев (об арестах, о ссылках). Но в каких-то статьях он прямо называет вещи своими именами. Кроме того, митрополит Мануил составил словарь и обновленческих архиереев. Это книга не является собственно историческим исследованием, а является сборником сведений, книга, которая лишь дает материал для будущих исторических исследований. Конечно, митрополит Мануил не имел доступа в государственные архивы, потому что материалы, касающиеся церковной жизни, в государственных архивах были засекречены, и туда церковные исследователи доступа не имели, но у него был доступ к личным архивам различных церковных деятелей, а нужно сказать, что личные архивы в это время становятся главными хранилищами информации о нашей церковной жизни; кроме того, он многих знал, он очень хорошо знал нашу устную церковную традицию, которая фиксировала события церковной жизни, и сам был человеком, вовлеченным в эту жизнь. Кстати сказать, власти тоже отдавали себе отчет в значении личных архивов, поэтому они конфисковывались. Разумеется, конфисковывались всегда, когда священнослужители арестовывались. Происходили и такие случаи: умирал какой-то священнослужитель, скажем, в 50-е годы, к нему домой приходили соответствующие товарищи и изымали из его архива письма, дневники, материалы, которые, с их точки зрения, могли давать неугодную властям информацию о церковной жизни.

Таким образом, работу церковным исследователям вести было очень сложно, потому что они были изолированы от государственных архивов, а на личные архивы власти пытались наложить свою десницу.

Но работа продолжалась. Занимались ею те, кто работали в контакте с митрополитом Мануилом. В 50–60-х годах собираются материалы еще одной группой исследователей. Впрочем, прежде упомяну еще одного собирателя материалов по истории Русской Православной Церкви – это М.Е. Губонин, главным трудом которого был сборник материалов: «Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917–1943 год». Это, наряду с архивом митрополита Мануила, одно из наиболее полных собраний материалов по нашей церковной истории XX века. М.Е. Губонин был провинциальным подмосковным интеллигентом и всю свою жизнь был человеком глубоко церковным, иподиаконствовал в юности у одного из архиреев. Он занимался собиранием материалов, сделал работу, за которую мог поплатиться и свободой, и благополучием, и собрал удивительный архив. Архив митрополита Мануила и архив М.Е. Губонина использовались исследователями русской церковной истории в качестве основных материалов.

Несколько групп исследователей работало с этими материалами. Результатом деятельности одной из этих церков-но-диссидентских исследовательских групп стала книга Анатолия Левитина, Владимира Шаврова «Очерки по истории русской церковной смуты 20–30-х годов XX века». В своей работе эти исследователи опирались как на Губонинский архив, так и на архив митрополита Мануила. В этой книге дается развернутая история русской церковной жизни этого периода, но акценты сделаны на изучение обновленческого движения, тем более, что Левитин был одно время иподиаконом у обновленческого «митрополита» Александра Введенского и из первоисточника знал, что происходило в обновленческой среде. Это, конечно, привело к тому, что в этой книге, хотя Левитин потом отошел от обновленчества и вернулся в Православную Церковь, есть некоторая доля симпатии к церковному модернизму в целом. Шавров же стоял на иной позиции, и в некоторых случаях различие позиций этих двух авторов проявляется в самой книге, где приводится мнение Левитина и мнение Шаврова в оценках того или иного события. В книге опубликованы обновленческие и православные документы этого периода времени, и, конечно, эта книга чрезвычайно важна. Она была издана, подобно «Словарю» митрополита Мануила, в Германии, в 70-х годах.

Еще одна группа исследователей (к ней Шавров тоже принадлежал) работала над написанием обобщающей работы по русской церковной истории XX века. Результатом этой работы стала книга Льва Регильсона «Трагедия Русской Церкви. 1917–1945 год», впервые изданная в Париже, а потом неоднократно переиздававшаяся у нас. Работал над книгой целый авторский коллектив, который поплатился за эту книгу своей свободой. Введение в этой книге не бесспорное. В этом подробном введении разбирается вопрос о каноничности русской церковной власти 20–30-х годов. Она написана с антисергиан-ских позиций. Но самое ценное в этой книге – летопись, которая приводится в конце и составляет большую часть книги. В летописи по датам указаны все важные церковные события с приведением церковных документов. Эта книга акцентирует внимание исключительно на событиях в православной церковной жизни, хотя обновленцев тоже упоминает.

Далее следует назвать очень интересную уже по обстоятельствам ее появления работу приснопамятного митрополита Иоанна (Снычева) «Церковные расколы в Русской Церкви 20–30-х годов XX столетия». Сейчас она была переиздана, а в 1965 году она впервые появилась в машинописном варианте как его магистерская диссертация. Владыка там приводит многочисленные материалы из архива митрополита Мануила, причем в этой книге содержится очень большая информация, в чем-то даже дополняющая книгу Регельсона, о тех течениях нашей церковной жизни, которые противостояли митрополиту Сергию с традиционалистических позиций: «иосифляне », «непоминающие».

Об этом много написано у Регельсона, но что касается «иосифлян», оппозиционеров митрополита Сергия в Петрограде, то в книге владыки очень много новых сведений. И интересна она тем, что вышла легально как магистерская диссертация. Конечно, лучше сказать, что она появилась полулегально, потому что доступ церковных исследователей даже в библиотеку СПбДА был очень ограничен, и эта работа прочитывалась представителями власти, но, как бы то ни было, владыке удалось, публикуя документы «иосифлян», дать очень четкую характеристику тех, кто критиковал митрополита Сергия, а значит, в каком-то смысле, критиковал и тех, кто продолжал его линию уже в последующие годы. Можно удивляться, как эта диссертация прошла в Духовной Академии в то время.

Необходимо упомянуть еще одну книгу – «Русская Православная Церковь в советское время». В двух томах этой книги приведены документы о русской церковной жизни, начиная с основных определений Поместного Собора 1917 года, кончая актуальными публикациями 90-х годов. Здесь собрано все: постановления всех Соборов, которые были в Русской Церкви за этот период, скажем, Собора 1945 года. Его постановления сейчас – библиографическая редкость. Также Собор 1971-го года, 1988-го года, государственные постановления. Первый том этой книги, конечно, во многом перекрывается губонинским собранием «Акты высшей церковной власти», хотя там есть и такое, чего нет у Губонина, но Губонин доводит до определенного хронологического периода, а второй том этой книги рассматривает период со второй половины 40-х годов. Все эти исследователи работали по личным архивам, по мемуарной самиздатовской литературе, у них не было возможности проникнуть в государственные архивы.

Чтобы закончить разговор об исследовательской литературе, назову еще два пособия по истории Русской Православной Церкви XX века. Это известная книга о. Владислава Цыпина и книга Д.В. Поспеловского «Русская Православная Церковь в XX веке». Нельзя назвать эти книги безупречны ми по многим моментам: и с точки зрения источниковедческой, и с точки зрения концептуальных положений. Каждая по-своему хороша и по-своему плоха.

Из мемуарной литературы интересна книга митрополита Евлогия (Георгиевского) «Путь моей жизни». Это, пожалуй, лучшие мемуары из тех, которые существуют, хотя, я думаю, грядет время, когда будет публиковаться много мемуаров.

Следует отметить очень интересные, но мало доступные мемуары протопресвитера Георгия Шавельского «Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота» в двух томах. Во многом очень спорные воспоминания, но информации там много.

В серии «Материалы по истории Церкви» вышел очередной том, в котором опубликованы воспоминания протопресвитера Василия Зеньковского, известного богослова, историка и философа: «Пять месяцев у власти». Он описывает тот период жизни, когда он был министром исповеданий в правительстве гетмана Скоропадского. Они тоже, по-своему, интересны, хотя рассматривают локальный эпизод нашей церковной истории.

В этой же серии вышли очень интересные книги: министра исповеданий во временном правительстве А.В. Карташова «Временное правительство и Русская Церковь», Стратонова «Русская церковная смута» и митрополита Елевферия «Неделя в Патриархии».

Смолич И.К. Предсоборное присутствие 1906 года. Журнал «Путь» №38

(К 25-летию попытки церковной реформы в России).

__________

Петровская церковная реформа 25 января 1721 года — составление Духовного Регламента и учреждение Духовной Коллегии, преобразованной в Св. Синод, — изменила строй Русской Церкви коренным образом. Регламент установил новые отношения между Церковью и Верховной властью, признав как нормальное положение правительственную опеку над церковными делами и право на вмешательство в них. Конечно, и при московских царях, светская власть нередко вторгалась в дела церковные, но эти вторжения не считались как постоянное нормальное явление; более того это рассматривалось как защита церкви, (правда не всегда так было), a психология отношений к Русской Церкви до Петра и после него у верховной власти была не только различна, но прямо противоположна. Сама же Церковь из почетного положения в Московской Руси была Петром низведена к положению других государственных институтов. Уже при жизни самого Петра эта ненормальность была сознана многими и вызвала протесты, но суровая рука императора их подавляла, хотя не могла погасить их совершенно. На всем протяжении синодального периода существовало отрицательное отношение к реформе, как среди части иерархии, так и среди церковного общества, не имея силы повлиять на изменение синодального строя или создать хотя бы благоприятную почву для этого (*), необходимость же в реформе в на-

____________________

*) К сожалению, мы не можем здесь подробно остановиться на рассмотрении этой критики на протяжении синодального периода в истории Русской Церкви. По данному вопросу см. книгу Верховского, Учреждение Духовной Коллегии и Духовный Регламент Р-Д, 1916, 2 тт.

чале 900-х годов была столь явственна, что инициативу в этом деле, как ни странно, взяла сама светская власть.

Общественное движение начала 900-х годов явилось здесь отчасти побудителем. Высочайший указ от 12 декабря 1904 года «о предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» явился первым заверением правительства о возможном изменении политических и общественных отношений в России. Следствием этого указа было образование Особого Совещания под председательством С.Ю. Витте, председателя Комитета Министров. Совещание, приступив к рассмотрению существовавшего правопорядка, не могло, конечно, не затронуть и вопроса о положении Русской Церкви, тем более, что в области вероисповедных отношений намечались некоторые изменения. Следствием чего позже явился известный указ от 17 апреля 1905 года «о веротерпимости». Указ предоставлял льготы и свободы старообрядчеству, инославным и иноверным вероисповеданиям, что не могло не отозваться и на положении господствующей православной Церкви.

Еще до указа «о веротерпимости», вскорости по образовании Особого Совещания, Витте, предвидя могущие быть реформы, минуя К.П. Победоносцева, могущественного обер-прокурора Св. Синода, вошел в сношения с митрополитом Петербургским Антонием по вопросу о том, какие преобразования в церковном строе могли бы быть необходимы или желательны. Уже в феврале 1905 года митр. Антоний поручил профессорам Петербургской Духовной Академии составить перечень «вопросов» «о желательных преобразованиях в постановке у нас церковного строя». В этих вопросах, поданных от лица митр. Антония, высказывалось очень осторожно, «не следует ли предоставить православной Церкви больше свободы в управлении ее внутренними делами» и освободить ее «от прямой государственно-политической миссии». Далее в «Вопросах» спрашивалось, не необходимо ли приступить к «пересмотру церковного строя» и «созвать совещание из иерархов, духовенства, сведущих лиц и мирян». При внимательном чтении «вопросов» митр. Антония нельзя не заметить косвенного осуждения существовавшего синодального строя, тем более, что делалось даже глухое упоминание о патриаршестве.

Витте нашел, однако, что «вопросы» не освещают достаточно положение Русской Церкви и представил от своего имени в феврале же месяце в Совещание записку «О современном положении Православной Церкви». В этой записке, составленной видно лицом сведущим, на первый план

выдвигался «неканонический характер церковной реформы Петра». Одновременно указывалось на «соборное начало, как отличительную особенность древнего православия» и на желательность «соборного управления» с патриархом во главе. Автор записки отмечал, что современное церковное управление имеет «замкнутый канцелярский характер» и «постоянной преградой между Церковью и народом, Церковью и Государем стоит светский бюрократический элемент». В записке немало стрел пускалось в сторону «светского» управления, т.е. обер-прокурора. Последний, К.П. Победоносцев, представил 12 марта ответ на записку Витте — «Соображения по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви». Ответ Победоносцева не вносил ничего нового и в общих тонах полемизировал с запиской Витте. Более энергично Победоносцев отрицал необходимость восстановления патриаршества. В период последнего, по мнению Победоносцева, в строе Русской Церкви были только «отрицательные стороны» и все было проникнуто «мертвенностью обрядового формализма». Само патриаршество было утверждено только по соображениям политическим. Петровская же реформа заменила его постоянным «соборным» управлением, каковым Победоносцев считал синодальный строй. Обер-прокурор подчеркивал далее, что в его прокурорство не раз были соборы «поместной Церкви в Казани, Иркутске и Киеве», разумея здесь епархиальные съезды расширенного характера. Что касается 19-го века вообще, то Победоносцев находил, что трудно говорить «о стеснениях высшего церковного управления и деятельности духовенства со стороны Государственной власти». Таковы были взгляды этого влиятельного чиновника российской церкви, твердо верившего в свою систему «управления» делами церкви.

Витте не замедлил представить в ответ контр-записку и в недрах самого Совещания, казалось, должна была возгореться полемика. Однако, Победоносцев поспешил использовать еще не прекратившееся влияние и уже 12-го марта, в день подачи им записки, воспоследовало высочайшее повеление «изъять вопрос ив Совещания и передать на рассмотрение в Св. Синод». Победоносцев видно лелеял надежду, что Синод, где витал его властный образ, положит все дело под сукно. Но надежды его не оправдались, ибо Синод после трех заседаний, 15, 18 и 22 марта, представил всеподданнейший доклад, в котором говорилось о необходимости «пересмотреть Государственное положение православной Церкви». Как предложения в докладе выдвига-

лось: 1) кроме постоянных членов Синода вызывать в последний и других иерархов Русской Церкви поочередно и возглавить Синод «чести ради Российского Государства» патриархом «со всеми каноническими полномочиями областного митрополита»; 2) созвать Поместный собор из «всех епархиальных епископов православной Российской Церкви». Сей собор должен был бы заняться всеми неотложными делами церковными и выбрать патриарха.

К означенному докладу Синод добавил адрес на имя Государя, где указывалось, что в восстановлении «соборного начала, теперь не действующего, заключается насущная нужда Российской Церкви». Доклад и адрес с присовокуплением иконы были вручены императору Николаю II делегацией в лице митрополита Антония Петербургского, Владимира Московского и Флавиана Киевского. Синодский доклад понимал довольно своеобразно «соборное» начало, если считал, что на поместном соборе должны принимать участие только епархиальные епископы; вопрос же о восстановлении патриаршества понимался не как органическая реформа, а скорее как помпезное завершение синодального бюрократического механизма, который бы, конечно, действовал по-старому. Необходимо отметить, что доклад совершенно не касался важного вопроса об обер-прокуратуре и ее отношении к Поместному Собору и патриарху.

31 марта 1905 года последовала высочайшая резолюция, которая, соглашаясь принципиально с положениями доклада, признавала, однако, необходимым отложить созвание Поместного Собора ввиду переживаемого «тревожного времени».

Казалось, что столь важный вопрос погребен, если не навсегда, то во всяком случае на довольно продолжительное время. Но, необходимо отметить, что в самом Синоде «соборные» настроения не заглохли, так как 27 июня т.г. был разослан всем епархиальным архиереям запрос о их мнении о желательных преобразованиях. Запрос этот всколыхнул церковную жизнь на местах, проникнув и в среду духовенства и церковного общества, но встретил он различное отношение. Архиерейские отзывы, составившие три обширных тома, дают интересный материал о взглядах русского епископата. Надо отметить, что епископат с большим вниманием отнесся к запросу и его ответ был единодушен в признании необходимости церковной реформы в России. Некоторые архиереи созвали даже особые совещания из местного духовенства, как напр. в Ярославле, Риге, и подробно обсуждали возбужденные синодом вопросы; были и такие, как епископ омский, запретив-

ший обсуждать запросы, а непокорных подвергавший преследованию. Только епископ туркестанский отнесся отрицательно к восстановлению патриаршества, остальные же признавали сие необходимым в интересах Русской Церкви.

Особенно заинтересовалось реформой московское духовенство, не встречая, правда, большой поддержки со стороны местного митрополита. В «Обществе любителей духовного просвещения», прозябавшего в безделии, началось оживленное обсуждение предполагаемых реформ; делались доклады для выяснения волнующих вопросов в историческом и канонических отношениях. Осенью 1905 года, когда образовалась партия «17 октября», при последней создалась даже «Комиссия по церковным и вероисповедным вопросам»; собрания последней не носили партийного характера и скоро стали центром обсуждения церковной реформы. В 1905-06 годах наши церковно-исторические журналы заполнились многими статьями по волнующим вопросам, давая читателю богатый материал и освещая спорные вопросы церковной истории и канонического права. Появился целый ряд брошюр и одна из них, «О Соборе» Льва Тихомирова, была представлена в Царское Село. Быть может, она и обратила внимание и 17 декабря в Царское Село были вызваны митрополиты Антоний, Владимир и Флавиан «для непосредственного им преподания царственных указаний к предстоящему созванию Поместного Собора Всероссийской Церкви», как гласило в «Церковных Ведомостях», а 27 декабря митрополит Антоний получил высочайший рескрипт, предлагавший трем высшим иерархам определить время для созыва совещания по обсуждению желательных реформ. 14 января 1906 года Св. Синод постановил учредить особое присутствие под председательством митр. Антония. Синодальное постановление получило 16 января высочайшее утверждение, и так возникло «Высочайше утвержденное Предсоборное Присутствие 1906 года», начавшее свою работу 8 марта и закончившееся 15 декабря 1906 года, и оставившее нам в наследие четыре тома «Журналов и протоколов» (СПБ. 1906-07).

***

В Предсоборном Присутствии, согласно высочайше утвержденного определения Св. Синода, приняли участие: председатель — митр. Антоний; члены: митр. Владимир Московский, митр. Флавиан Киевский, архиепископы: Дмитрий Херсонский, Никанор Литовский, Иаков Ярославский, Сергий Финляндский; епископы: Антоний Волынский (в том же году возве-

денный в сан архиепископа), Арсений Псковский, Стефан Могилевский; Обер-прокурору и его Товарищу было предоставлено также участие в Присутствии. Далее в состав его были приглашены целый ряд лиц — профессора, историки и канонисты, — некоторые из них из белого духовенства. Кроме того по докладу митрополита Антония в Присутствие были приглашены — ген. А. Киреев, князь Е.Н. Трубецкой, Д. Самарин, Д. Хомяков, Н. Аксаков, А. Папков, известные по своей «приверженности к православной Церкви» и могущие принести «существенную пользу», далее Лев Тихомиров, прис. повер. H. Кузнецов, игравший потом большую роль в Предсоборном Присутствии, как противник патриаршества, и несколько еще профессоров и лиц белого духовенства из провинции, — близко знакомых с нуждами церковно-приходской жизни.

Деятельность Предсоборного Присутствия была разделена на семь отделов. Первый — пред. арх. Дмитрий — о составе поместного собора, порядке рассмотрения и решения дел на соборе, о преобразовании центрального церковного управления; второй — предс. арх. Никанор — о разделении России на митрополичьи округа и о преобразовании местного церковного управления; третий — предс. арх. Иаков — об организации церковного суда и пересмотре законов о браках; четвертый — предс. еп. Стефан — о благоустроении приходской жизни, и о церковной школе и общественной деятельности священнослужителей; пятый — предс. еп. Арсений — о духовно-учебных заведениях и их преобразовании; шестой — предс. арх. Антоний — по делам веры: о единоверии, старообрядчестве и др.; седьмой — предс. арх. Сергий — о мерах к ограждению православной веры и христианского благочестия от неправых учений и толкований в виду укрепления начал веротерпимости в России. Вопросы из отделов должны были поступать на окончательное обсуждение общего присутствия. Однако, указом Св. Синода от 25 октября 1906 года было предписано вопросы по отделам первому, пятому и шестому передать прямо на обсуждение Св. Синода, чем плодотворность работы была сильно приуменьшена.

Прежде чем перейти к рассмотрению работы Предсоборного Присутствия, необходимо отметить, что, проделав большую работу по церковной реформе, Присутствие не смогло ее довести до благого конца. Деятельность его была остановлена на полпути, и верховной властью было признано преждевременным созвать Поместный Собор и произвести церковную реформу. Основания находили в напряженном общественном настроении и революционном движении тех годов.

Созыв Государственной Думы и вообще, события государственно-политического характера захватили общественное внимание, а церковные интересы отошли на второй план. Строй Русской Церкви остался неизмененным, пока в 1917 году пред лицом иерархии, духовенства и церковного общества снова не встал вопрос о церковной реформе.

В настоящей статье мы останавливаем наше внимание на работе первого отдела Предсоборного Присутствия, занятого разрешением главнейших вопросов предполагаемой реформы: о созыве Поместного Собора и восстановлении патриаршества.

Когда первый отдел Предсоборного Присутствия приступил к занятиям, то подготовляя основные положения церковной реформы, он должен был сразу натолкнуться на очень существенный вопрос о церковных канонах, т.е., об «обязательности» их в отношении вопросов не догматического порядка. Наметилось для понимания понятия «обязательности»: одно, так сказать, считающее каноны безусловными и другое небезусловными. Представителями второй точки зрения, главным образом светскими канонистами и церковными историками указывалось, что церковно-историческая обстановка времени принятия канонов и современности сильно разнится; кроме того каноны устанавливались отчасти казуально и многое, с чем теперь приходится иметь дело Церкви, тогда, во время их установления, нельзя было предусмотреть. Безусловность канонов, основываясь на 2 правиле VI Вселенского Собора, отстаивал в своем «Отзыве» о реформе арх. Антоний Волынский и его точка зрения находила также сторонников в среде Присутствия. Не высказываясь решительно по данному вопросу Предсоборное Присутствие в своем большинстве стояло на точке зрения неизменности канонов, что в общем и сказалось на проекте церковной реформы. Это настроение было особенно важно для вопроса о составе Поместного Собора. Предстояло решить, кто должен и имеет право быть членом его кроме епископата. Известная нам точка зрения Св. Синода, высказанная им в докладе поданном имп. Николаю II, где предлагалось созвать Поместный Собор только из епархиальных архиереев, конечно, не выдерживала никакой критики, так как все епископы, в силу канонов Православной Церкви, признаются членами Поместного Собора. Таким образом, Предсоборное Присутствие не имело желания становиться на синодскую точку зрения. Для Предсоборного Присутствия участие всего епископата, (на одинаковых правах), однако, тоже казалось не совсем приемлемым. Был поднят вопрос,

должны ли быть на соборе равноправны епископы правящие (епархиальные) и неправящие. В конце концов Присутствие постановило, что на Соборе присутствуют с правом голоса епископы правящие, или их заместители, остальные же принимают участие с правом голоса только по особому приглашению Св. Синода. Интересно отметить, что сию точку зрения особенно отстаивали сами епархиальные архиереи, не желающие, видно, упускать из рук право «вязать и разрешать».

Вопрос об участии клира и мирян вызвал очень горячие споры в Присутствии. Само духовенство и церковное общество очень интересовались им. Выше упомянутые заседания «Комиссии 17 октября» уделяли ему свое внимание. Среди епископата, участвовавшего в Предсоборном Присутствии, было очень сильное течение к недопущению, полному или частичному, клириков и мирян к работе Поместного Собора. Наметилось три точки зрения. Одна — категорическая, требовавшая вообще недопущения клира и мирян в состав Собора; ее представляли арх. Антоний Волынский и еп. Лаврентий Тульский (последний в отзыве на «Запрос» Св. Синода). Другая точка зрения, отстаиваемая арх. Сергием Финляндским в его статьях и «отзыве», считала возможным предоставить клирикам и мирянам только совещательный голос, что в конечном итоге, оставляя последнее решение за епископатом, практически мало отличалось от предыдущей. Обе эти точки зрения опирались на букву канонов и свидетельство церковных историков, где говорится о решающем значении голоса епископата. Третья точка зрения, руководствуясь практикой церковной во II и III столетиях, а также и авторитетом Апостольского Собора, указывала на необходимость привлечь и клир и мирян к работе в Поместном Соборе с правом решающего голоса. Сторонниками ее было белое духовенство и представители церковного общества. Особенно отстаивал эту точку зрения H.Д. Кузнецов в своих многочисленных речах и особых мнениях. Большинство канонистов и профессуры поддерживали эту же точку зрения. Сочувственно относился к ней и еп. Гермоген Саратовский, бывший сторонник также и допущения клира и мирян в Св. Синод. Совершенно ясно, что третья группа при обсуждении вопроса об организации реформированного синода считала обязательным ввести в его состав и представителей от клира и мирян. Первый отдел большинством голосов признал за клириками и мирянами только право совещательного голоса, с чем согласилось и общее Присутствие и утвердило его. Не менее горячие споры возникли и по

вопросу о порядке представительства и выбора на местах членов Поместного Собора от клира и мирян. Предсоборное Присутствие признало порядок одностепенных выборов, оставляя за епархиальным архиереем право утверждения, но при высочайшем утверждении положения о составе Поместного Собора они были заменены двухстепенными для клира (причем могут быть избираемы только священники), а для мирян трехстепенные.

Здесь мы останавливаем свое внимание только на вопросах принципиального характера, не входя в рассмотрение отдельных чисто технических сторон внутреннего распорядка Поместного Собора.

Существенным был также и вопрос о том, быть ли заседаниям Собора открытыми или закрытыми. Руководствуясь практикой вселенских соборов, было признано считать заседания открытыми и общедоступными. Председательство на Соборе было признано за первоприсутствующим членом Св. Синода, а местом Собора избрана древняя столица России — Москва.

Теперь мы должны обратиться к рассмотрению второго важного и принципиального вопроса о преобразовании высшего церковного управления. Согласно апостольским правилам и постановлениям вселенских и местных соборов древней церкви, высшая власть в поместной церкви принадлежит Поместному Собору, созываемому не менее одного раза в год. По чисто географическим и общественным причинам, применить это каноническое положение к России было крайне затруднительно. Присутствие признало, что Поместный Собор Всероссийской Церкви должен созываться не реже, чем один раз в десять лет. Сей Поместный Собор является высшей властью и обладает полнотой судебной, административной и законодательной власти в Русской Церкви. В промежуток между созывами Соборов его действующим и полномочным органом является Св. Синод. Присутствие признало, что Синод должен состоять только из епископов, числом 12 и председателя; последний постоянный, а епископы на одну треть постоянные, остальные же сменяющиеся.

Кому же быть предстоятелем Русской Церкви в ее повседневной жизни? Таковым должен быть патриарх. Вопрос о патриаршестве встречал сочувственное отношение русского епископата. Просматривая отзывы епархиальных архиереев, мы видим только один отрицательный по этому вопросу ответ, принадлежавший еп. туркестанскому. Главным сторонником восстановления патриаршества был

арх. Антоний Волынский, доказывающий необходимость этого даже до созыва Поместного Собора. Менее сочувственное отношение находим мы у светских богословов, канонистов и представителей клира. Не надо забывать, что это было время слишком большой популярности среди общества идей представительного строя. Государственное единовластие встречало отрицательное отношение. Восстановление единоличной власти патриарха, хотя бы и контролируемого периодическими поместными соборами, пугало многих. Приводились даже, правда необоснованные, доводы, что патриаршество противоречит идее соборности. Та же интеллигенция, которая возмущалась порядками синодального периода, теперь стремилась к «соборности» управления, подходя с светской, политиканствующей точки зрения. Главным представителем антипатриаршей стороны был Н.Д. Кузнецов, присяжный поверенный Московской Судебной Палаты, игравший большую роль в Предсоборном Присутствии.

Необходимо отметить, что среди сторонников восстановления патриаршества последнее понималось различно. Так арх. Антоний стоял на точке зрения более неограниченной власти патриарха, тогда, как другие (напр. проф. Заозерский, проф. Остроумов и др.), признавали полную его подчиненность периодически созываемым поместным соборам, от лица которого патриарх управляет и представляет церковь. Предсоборное Присутствие склонилось ко второй точке зрения. Также сложным являлся вопрос об отношениях предстоятеля Русской Церкви и Верховной власти. При самодержавном строе отношения эти были более ясными и понимались, как непосредственные. Между тем в 1906 года Верховная власть должна была действовать при помощи Государственного Совета и Государственной Думы. Сноситься через последних с Верховной Властью для Патриарха едва ли было удобно и практически и с точки зрения достоинства Православной Церкви. Предсоборное Присутствие после обсуждения формулировало эти отношения следующим образом: «Православная Церковь в своих внутренних делах управляется свободно своими учреждениями». Для основных законов Российской Империи предлагалась следующая редакция 65 статьи: «В отношении Православной Церкви Самодержавная Власть действует в согласии с признанным ею Всероссийским Церковным Собором, постоянным Св. Синодом и Предстоятелем Православной Российской Церкви — Патриархом». Необходимо отметить, что эти важные вопросы не были детально выяснены на Предсоборном Присутствии и Поместному Собору предстояло проделать трудную, от-

ветственную работу по выяснению важного вопроса об отношении Церкви и Государства в России. Неясен был и вопрос о функциях Св. Синода: их тоже должен был определить Поместный Собор.

Работа Предсоборного Присутствия была в полном разгаре, когда указом Св. Синода ему было предложено закончить таковую 15 декабря 1906 года и предоставить дальнейшую разработку материалов для Собора самому Св. Синоду. Последний в начале 1907 года представил предложения Предсоборного Присутствия на Высочайшее утверждение, которое, утвердив 25 апреля «деяния» Присутствия, правда, с некоторыми изменениями, признало созыв Поместного Собора несвоевременным из-за «тревожного времени».

Прошло десять лет, посвященных и правительством и обществом разрешению других государственных и общественных задач, — о церковной реформе говорили редко и глухо, пока в еще более тревожное время, в 1917 году, Русская Церковь сама не приступила к лечению своего строя. Всероссийский Собор 1917 года принужден был, однако, произвести, в силу изменившихся обстоятельств, всю подготовительную работу заново, но исторически он безусловно тесно связан с историей Предсоборного Присутствия (*).

И. Смолич.

Берлин.

Декабрь 1931 года.

_____________________

*) Материалы: Журналы и Протоколы Предсоборного Присутствия. 4 тт. СПБ, 1906-07. А.Р. Историческая переписка о судьбах Православной Церкви. Москва 1912. Н.Д. Кузнецов, По вопросам Церковных преобразований. Москва 1906. Труды Московской Комиссии по церковным вопросам. T. I. Москва 1906.

Литература: Верховский, Учреждение Духовной Коллегии и Духовный Регламент. Рн. Д 1916. Т. І-ІІ. Огнев, Церковный Собор, Москва 1905. Суетов. О Высочайше утвержденном. при Св. Синоде особом Присутствии для разработки вопросов, подлежащих рассмотрению Всероссийского Собора. Юрьев 1912. Кроме того много данных для освещения необходимости реформы дают статьи различных авторов в Богословском Вестнике и других церковно-историч. журналах за 1905-1906 годы.

Епархиальные реформы

Глава З

Начало предсоборного периода и дискуссий

Мы не будем подробно освещать историческую канву и хронологию записок, инициировавших реформу предсоборных работ и дискуссий, поскольку этот вопрос исчерпывающе рассмотрен в работе С. Л. Фирсова, вышедшей ранее в данной серии, посвященной Всероссийскому церковному собору 1917–1918 годов[182]. Напомним, что вопрос о положении Православной Церкви поднимается в начале 1905 года в Особом совещании министров и председателей департаментов Государственного совета под председательством председателя Комитета министров СЮ. Витте при обсуждении вопроса о введении веротерпимости. В связи с этой проблематикой Витте, по-видимому, предложил первоприсутствующему члену Святейшего Синода митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Антонию (Вадковскому) составить перечень вопросов, требующих скорейшего обсуждения. Таким образом, в конце февраля — начале марта 1905 года появляется записка митрополита Антония «Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви». Приблизительно в это же время Витте готовит и свою записку «О современном положении Православной Церкви»[183]. Несколько позднее К. П. Победоносцев сообщает в Комитет министров свои «Соображения по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви» (записка Победоносцева), которые являются полемическим ответом митрополиту Антонию и Витте. В дальнейшем Витте ответит Победоносцеву еще одной запиской «По поводу «Соображений статс-секретаря Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви»», которую мы рассматривать не будем, поскольку она не затрагивает проблему епархиального управления[184]. Вопрос об авторстве записок митрополита Антония и Витте был решен в исследовании священника Георгия Ореханова. Основываясь на свидетельстве дневника епископа Арсения (Стадницкого), отец Георгий показывает, что записка была отредактирована митрополитом Антонием на основе вопросов, подготовленных епископом Сергием (Страгородским), на то время ректором Санкт-Петербургской духовной академии, и иеромонахом Михаилом (Семеновым)[185]. Относительно авторства записки Витте мнения расходятся[186]. Наиболее обоснованное также приводится Орехановым: он ссылается на согласованное свидетельство дневников Витте и епископа Арсения (Стадницкого), согласно которому автор этой записки — Ф. Н. Белявский, служащий министерства финансов, затем переведенный в духовное ведомство. Белявский являлся также сотрудником журнала «Слово» и с сочувствием относился к записке «32‑х священников», к которой мы обратимся ниже[187].

* * *

Основная тематика записки митрополита Антония была связана с обсуждаемым в Комитете министров вопросом о веротерпимости и отталкивалась от того факта, что введение веротерпимости даст преимущества старообрядцам и сектантам, не состоящим, в отличие от Православной Церкви, в союзе с государством. В связи с этим, основной пафос данной записки — просьба о даровании Церкви свободы во внутреннем самоуправлении и о созыве с этой целью «особого совещания из представителей церковной иерархии, с участием сведущих лиц и мирян» для решения насущных вопросов, касающихся церковной жизни. В краткой записке лишь сжато затрагиваются проекты конкретных преобразований церковного управления, но эти преобразования предполагаются на всех уровнях церковного управления самим фактом отделения от опеки государства. Помимо этого, исходная точка преобразований видится авторам записки в «децентрализации церковного управления, когда инициатива во многих делах, а равно и окончательное вершение их будут перенесены из центра в области и епархии».

Эти перемены влекут за собой многие изменения в строе церковного управления, как центрального, так и
епархиального,
и во взаимных отношениях того и другого. <�…> С другой стороны и независимо от этого, существует настоятельная и в литературе давно уже признаваемая необходимость пересмотра некоторых сторон церковного управления, <�…> [в том числе]
прав и полномочий епархиальных съездов,
участия в них мирян, как представителей приходов[188].

Таким образом, в записке реформа епархиального управления признавалась необходимым условием оживления церковной жизни. Митрополит Антоний, в частности, ссылался на дискуссии в литературе, о которых шла речь в предыдущем параграфе. Анализируя эту записку, священник Георгий Ореханов видит ее основной недостаток в юридизме — представлении, согласно которому

церковные проблемы, часто очень сложные, многогранные, связанные с самыми глубокими вопросами духовной жизни, можно решать чисто внешним, административным, юридическим путем[189].

Признавая определенную справедливость этой критики, следует, однако, учесть, что решение внутренних вопросов церковной жизни не могло относиться к ведению Комитета министров, к которому была обращена настоящая записка. В компетенцию Комитета, в рамках проводимых тогда консультаций о веротерпимости, входили обсуждение и подготовка пересмотра связи церковного управления с государственным, к чему и была направлена записка митрополита Антония. Это касается и епархиального строя, который, как мы видели, наравне со строем других уровней церковного управления, во многом может быть охарактеризован как бюрократический, отвечающий государственным юридическим нормам. Если в записке митрополита Антония мы действительно не находим духовно-нравственного пафоса работы протоиерея A. M. Иванцова-Платонова, то, темнеменее, нельзя забывать, что эта работа, вчи еле других, вводилась запиской митрополита Антония в оборот официальных дискуссий.

Наконец, следует подчеркнуть тот факт, что одним из двух приведенных примеров необходимых преобразований в епархиальном управлении являлась реформа епархиальных съездов, их прав и полномочий, введение в их состав мирян. Возможно именно это замечание привело к тому, что в мартовском всеподданнейшем докладе Синода о созыве Собора при перечислении вопросов, подлежащих рассмотрению на Соборе, вопрос о епархиальных съездах выделен из общего вопроса о епархиальном управлении[190]. Впрочем, это выделение съездов в особую статью, возможно обусловлено тем, что на то время съезды не были частью епархиального управления,

но имели скорее хозяйственный, в лучшем случае — пастырско-совещательный характер. Вместе с тем, при постановке этого вопроса митрополит Антоний включает епархиальные съезды в число «некоторых сторон епархиального управления» и, кроме того, ссылается на «литературу», в которой, как мы видели, предполагалось введение съездов в состав епархиального управления, хотя бы и с совещательным характером.

Краткую записку митрополита Антония трудно сопоставлять с запиской Витте. Первая в основном акцентирует проблему государственной опеки над Церковью, не выявляя развернуто внутренних последствий такого положения для Церкви[191]. Записка Витте, имея своим основным выводом необходимость созыва Собора, подчеркивает «современный упадок церковной жизни», в том числе, «отчуждение [паствы] от своих духовных руководителей», «слабость пастырской деятельности духовенства»[192]. Причину такого положения Витте видел в отсутствии соборности.

Религиозное начало есть по преимуществу начало общественное; оно развивается и крепнет там, где общественной жизни предоставлена некоторая свобода. Естественно, поэтому, что «соборность» была основным началом церковной жизни и главным принципом церковного управления[193].

Записка Витте подробно описывает, каким представлялся ее автору древний церковный строй: при епископе состоял собор пресвитеров, в их совещаниях часто участвовала вся община. Затем, при увеличении численности каждой общины и числа общин, зависящих от одного епископа, присутствие всех членов на соборе при епископе было заменено представительством. «Таким публичным, общественно-совещательным было церковное управление апостольских времен и вообще первых веков христианства»[194]. По мнению Витте, эта соборность была Петром I подменена коллегиальностью, которая «есть лишь система внутренней бюрократической организации». Этой системе автор записки противопоставлял определение соборности, очевидно взятое им у П. В. Тихомирова: сущность соборности в том, что «каждое из лиц [составляющих правление — и.

С] является представителем целой общины»[195]. В частности, «в епархиальном управлении, в замену древнего собора пресвитеров, учреждены так называемые «консистории», представляющие бюрократические коллегии». То есть, указывал Витте, ныне уже нет и мысли о представительстве. Более того, если консисторию и считать «собором», то это — «собор безглавый»[196], ибо его глава — епископ — никогда не присутствует в нем, сносясь с ним через канцелярию:

В настоящее время, наше церковное управление носит замкнутый канцелярский характер: иерархия сносится с народом через посредство бумаг, редко входя с ним в непосредственное живое общение[197].

В связи с этим Витте развивал тематику соборности как общественного церковного союза, как выражения «лучших сил» Церкви (пафос Заозерского, которого он и цитировал)[198]. Как отмечал еще в 1906 году Н. Д. Кузнецов[199], «записка оказывается сшитой на живую нитку из разных обрывков, фактов, положений и выводов, в известном направлении заимствованных у разных лиц»[200]. Судя по всему, составитель записки не совсем ориентировался в тех постулатах, которые выставлял, стремясь защитить определенную идею церковной реформы. По мнению священника Георгия Ореханова, хотя записка Витте глубже записки митрополита Антония, однако она дальше от церковной жизни. А именно, пишет отец Георгий, «идея соборности в записке Витте прямо связывается с идеей представительства, более того, утверждается, что в этом ее сущность». По мнению Ореханова, Витте, стремясь сродниться с запросами Церкви, пользуется идеями «либерально-демократического лагеря», не понимая, что такой подход для Церкви неприемлем — он подменяет коллегиальность синодальной системы коллегиальностью парламентского характера. Не комментируя здесь данное мнение, заметим, что пафос Витте в этом случае совпадает с идеями П. В. Тихомирова[201]. Именно этот пафос, наряду со стремлением упразднить (или уменьшить) полномочия обер-прокурорской власти[202], является, очевидно, тем «известным направлением», в котором была составлена записка.

Обер-прокурор вскоре ответил на обвинения в сторону той системы, представителем которой он являлся. Основа его записки — возражение на обвинения церковно-государственной системы в том, что она является причиной существующих недостатков в церковной жизни, а также указание на далеко не идеальное состояние Церкви в досинодальный период. Относительно епархиального управления, оправдывая существование консистории, Победоносцев объяснял: это учреждение вызвано крайним усложнением переписки по делам того же церковного управления в соприкосновении их с делами общего гражданского управления, [которая] доходит в иных консисториях до 20 000 исходящих бумаг в год[203].

Победоносцев признает, что консистория имеет все недостатки присутственного места, но — как без нее обойтись? Ведь бумага необходима, ибо «физические условия жизни затрудняют непосредственное общение иерархии с народом». При этом Победоносцев несколько противоречит себе, утверждая затем, что епископ может «в бумаге не забывать человека и иметь по мере возможности живое общение с паствой». Наконец, снимая всякие нарекания с секретаря консистории указанием, что он лишь «занимает служебное положение при епископе», Победоносцев и здесь перекладывает вину на плечи архиерея. По мнению обер-прокурора,

от епископа во многом зависит вдохнуть жизнь своим личным отношением и участием в собрании пресвитеров, состоящих членами консистории и приходящих туда обычно лишь для подписания протоколов, которые затем представляются епископу.

Примечательно, что здесь Победоносцев, едва ли не наиболее подчеркнуто из всех трех составителей записок, говорит о необходимости живого общения, «живой жизни» епархиального управления. Но, в отличие от протоиерея A. M. Иванцова-Платонова, он не хочет увязывать это с борьбой против бюрократической формы правления, полученной от государства. «При чем же тут стеснение от государственной власти?» — вопрошает он. Конечно, в синодальный период бюрократический строй Церкви, связывающий архиерея во многом, неизбежно вытекал из связи Церкви с государством, предполагающей фактически включение системы церковного управления в систему государственного аппарата. Однако в определенном смысле замечание Победоносцева справедливо. Упразднение государственной опеки, равно как и создание соборности в виде «представительства», вовсе не предполагало непременного упразднения бюрократии в Церкви.

Итак, официальные дискуссии о реформах в Церкви, в том числе и в епархиальном управлении, начались с трех рассмотренных нами текстов. По мнению Ореханова, в записках Витте и Победоносцева были обозначены позиции и аргументы, которые потом будут воспроизводиться во всех статьях и книгах, посвященных реформе[204]. Следует, однако, заметить, что до 1906 года записка Победоносцева не была опубликована[205], поэтому нельзя говорить о прямых причинно-следственных связях между этой запиской и последовавшими публицистическими дискуссиями. Двумя первыми, «реформаторскими» записками поднимается вопрос о формах самоуправления Церкви, то есть правления, независимого от государства, в том числе и на епархиальном уровне. В записке митрополита Антония последний вопрос, впрочем, не оговаривается, говорится лишь о децентрализации управления, изменении отношений центра и епархий и необходимости реформирования некоторых сторон епархиального управления, в том числе епархиальных съездов. Записка Витте указывает на необходимость введения, в том числе и на епархиальном уровне, соборности, понимаемой им в смысле представительства паствы и мирян. Витте также указывает на проблему бюрократичности церковного управления. В частности, он считал консисторию подлежащей упразднению при восстановлении соборности-представительства. Однако Витте не дает указаний на то, как эта замена позволит устранить бюрократичность и при этом сохранить стабильность управления в епархии. И нельзя сказать, что Победоносцев полностью неправ, указывая на необходимость существования консистории. Ведь элемент формальности в любом случае присущ управлению, причем указанная им проблема («физические условия жизни») — реальна (размер епархий). Но, конечно, здесь Победоносцев уходит от факта чрезвычайной формализации канцелярских отношений и широко применявшейся им самим практики перемещений епископов, препятствовавшей развитию того личного отношения, к которому он призывает.

* * *

Обер-прокурор К. П. Победоносцев добился 13 марта 1905 года резолюции императора об изъятии вопроса о «желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви» из Совещания при Комитете министров и передаче его на рассмотрение Святейшего Синода[206]. На заседаниях 15,18 и 22 марта Синод подготовил доклад императору о созыве Собора, в котором среди предметов к обсуждению на предполагаемом Соборе указывалось на вопросы «о пересмотре законоположений о существующих органах епархиального управления и суда и преобразовании оных согласно с каноническими соборными началами» и, отдельно, «об епархиальных съездах духовенства»[207]. Несмотря на то, что Собор тогда созван не был, спустя несколько месяцев, 28 июня 1905 года, К. П. Победоносцев обратился к Синоду с предложением, в котором указывал «на необходимость ныне же, заблаговременно, приступить к подготовительным трудам», поскольку предполагаемая реформа «возбуждает множество самых разных вопросов, требующих предварительной обширной разработки»[208]. В предложении обер-прокурора достаточно подробно развивается каждый из вопросов, поставленных Синодом. В том, что касается епархиального управления, Победоносцев, указав, что «в настоящее время органом епархиального управления служит духовная консистория, представляющая административно-судебное учреждение», упоминал о работах, предпринятых в 1860‑х годах по выделению из нее суда. Обер-прокурор признавал ряд недостатков консисторий:

Как учреждения административные, консистории с их присутствиями из членов, постоянно отвлекаемых от епархиальных дел исполнением своих прямых священнослужительских обязанностей, и канцелярией из недостаточного числа скудно обеспеченных и большей частью мало подготовленных к службе чиновников, при соблюдении устаревших форм делопроизводства, обременены формальным письменным производством.

Упомянув о множестве возникших в епархиях учреждений, обер-прокурор замечал:

Все эти учреждения объединяются в лице епархиального епископа. Но, при разнообразии и обособленности сих учреждений, одному епископу без посредствующего органа, соображающего всю совокупность дел и интересов епархиальных учреждений, крайне затруднительно направлять их к правильному и согласному действию. Таким образом, возникает вопрос, требующий предварительной разработки, об организации такого действенного епархиального органа епископской власти, который объединил бы в своем ведении всю область епархиального
управления[209]·.

Обзор темы об епархиальном управлении завершался упоминанием о том, что ни о каком дополнительном финансировании со стороны государства не может быть и речи. Затем в ряду вопросов, предложенных Синодом, Победоносцев касался епархиальных съездов:

Настоит действительная надобность в установлении, на основании опыта, определенных границ для их деятельности и указания им надлежащего места и значения в ряду епархиальных учреждений.

Упомянув о зарождении съездов на основании семинарского устава 1867 года и с похвалой отзываясь об их трудах по созданию различных учреждений для удовлетворения нужд не только в учебной части, но и миссионерской и благотворительной, обер-прокурор замечал:

Но, вместе с тем, нельзя не указать на то, что по многим епархиям съезды, вовлеченные в сферу обще-епархиальных нужд, присвоили себе право полномочных хозяев, дозволяющих себе не только устанавливать разные обязательные сборы и облагать ими церковные доходы, но даже распоряжаться эксплуатацией церковных оброчных статей.

Наконец, Победоносцев указывал на то, что епархиальные преосвященные пользовались съездами как средством общения со священнослужителями: с одной стороны, для архипастырского воздействия, а с другой, — для ознакомления с жизнью приходов, которая архиереям не всегда хорошо известна.

Важность такого живого и взаимного обмена епископа с пастырями вообще для церковного управления в епархиях несомненна. Ввиду этого возникает вопрос о том, не следует ли присвоить епархиальным съездам значение вспомогательного при епископе органа не только по вопросам о материальных, но и о религиозно-нравственных нуждах
[210].

Примечательно в предложении обер-прокурора прежде всего то, что он признавал недостатки консистории, в частности, обремененность письменным производством, однако не ставил под сомнение сам консисторский строй и, наоборот, предполагал его усилить, объединив в одном органе (той же консистории? — а как иначе, если не предвидеть дополнительного финансирования?) все стороны епархиального управления. Более того, не на необходимость ли усиления чиновничьего элемента в консистории намекал К. П. Победоносцев, когда подчеркивал, что члены присутствия «отвлечены» своими священнослужительскими обязанностями? При этом если в синодальном предложении вопрос о епархиальном управлении связывался с «каноническими соборными началами» (хотя не уточнялось, что здесь имеется в виду), то в предложении обер-прокурора этот мотив уже не звучал.

Затем следует подчеркнуть, что вслед за запиской митрополита Антония в синодальном докладе, равно как и в предложении обер-прокурора, вопрос о епархиальных съездах выделялся особо. Здесь он, в отличие от записки митрополита Антония, подчеркнуто не связывался с проблематикой реформы епархиального управления.

На это указывает само перечисление вопросов в синодальном докладе: после вопроса о епархиальном управлении перечисляются вопросы о приходе, о духовной школе, о приобретении Церковью собственности, и лишь затем — о съездах: тема съездов оказывается ближе к школьной и хозяйственной, чем к управленческой[211]. В предложении обер-прокурора расширение полномочий съездов распространяется на пастырские вопросы, что фактически определяет съезды как совещательный орган при архиерее. Мы увидим в следующей части, что такая постановка вопроса нашла определенное отображение как в архиерейских отзывах, ставших ответом на предложение обер-прокурора, так и в организации работ Предсоборного присутствия.

* * *

Почти одновременно с передачей вопроса о церковных преобразованиях в Синод, 17 марта 1905 года в еженедельнике Санкт-Петербургской духовной академии «Церковный вестник» была опубликована записка «32‑х священников» под названием «О необходимости перемен в русском церковном управлении»[212]. Этой запиской инициировались публицистические дискуссии о реформе: по статистике, приводимой С. Л. Фирсовым, с 17 марта (дата публикации записки) по 17 апреля, в прессе было опубликовано 417 статей на тему о церковной реформе, а до июня — еще 573[213]. Обстоятельства подачи записки «32‑х» подробно разбираются С. Л. Фирсовым[214] и священником Георгием Орехановым[215]. Исследователи указывают на взаимосвязь официальных записок и публикации «32‑х священников», которые еще в феврале имели встречу с Петербургским митрополитом. Фирсов на основании архивного материала указывает, что записка была передана в редакцию «Церковного вестника» 10 марта. Учитывая, что цензором издания был ученик и викарий митрополита — епископ Сергий (Страгородский), исследователь рассматривает этот факт как косвенное указание на то, что священники не сомневались в одобрении митрополита, который еще с февраля хорошо знал их точку зрения. По мнению Фирсова, «Петербургский митрополит, давая разрешение на печатание записки, хотел «прозондировать почву» и узнать общественное мнение по вопросу о церковной реформе»[216]. Отец Георгий, считая, что для утверждения о поддержке «группы 32‑х» церковным руководством необходимы более веские данные[217], указывает, однако, что записка «вышла в свет в тот момент, когда борьба за инициативу в вопросе о реформе Церкви достигла своего апогея»[218]. Что касается авторства этой записки, то, по мнению священника Г. Ореханова, главным ее составителем был Н. П. Аксаков[219]. Среди подписавших ее можно назвать санкт-петербургских протоиереев М. И. Горчакова[220] и М. П. Чельцова, священников А. П. Рождественского (в 1905 г. — редактор «Церковного вестника»), В. Я. Колачева, ГС. Петрова, К. М. Аггеева, И. Ф. Егорова, и, по-видимому, иеромонаха (позднее — архимандрита) Михаила (Семенова), вероятного составителя записки митрополита Антония[221].

Записка «32‑х» представляется нам попыткой ответить на утверждения, выраженные, в частности, в опубликованной позднее записке Победоносцева, но, очевидно, «витавшие в воздухе»: об отсутствии зависимости между вопросом об отделении Церкви от государства и вопросом об ее обновлении. Основная мысль «32‑х» следующая: для того, чтобы возвратить Церкви «всю силу плодотворного влияния на все стороны жизни человеческой»[222], должна быть восстановлена «свободная самоуправляющаяся Церковь»[223] (имеется в виду свобода от государства). При этом авторы записки выступали в русле церковной традиции, когда указывали, что «свободный строй жизнедеятельности церковной не может подлежать усмотрению человеческому», ибо он определен в апостольском строе и в канонах[224]. Кратко описывая свои представления об этом церковном строе, авторы записки ставили на первый план именно епархиальное управление, реформа которого отражается на приходах и повторяется в церковной организации на высшем уровне: в системе окружного и всецерковного правления. Основные черты епархиального управления, по мнению авторов, следующие:

Епископ, засвидетельствованный при избрании от клира и народа местной Церкви, есть средоточие и образец пастырства в пределах Церкви, вверенной его попечению, центр всей жизнедеятельности и средоточие любви церковной[225].

Выше мы высказывали мнение, что одной лишь свободы от государства могло быть недостаточно для устранения бюрократичности в Церкви и восстановления соборности как живого общения. Авторы записки, очевидно, осознавали эту проблему и указывали:

Чтобы быть действительным, а не по имени лишь пастырем вверенного ему стада, [епископ] совершает пастырское служение свое <�…> совместно с сонмом пресвитеров, как своих советников, сотрудников и сослужителей, пред лицом народа, в общении всего тела Церкви[226].

В качестве вторичных выводов из этих основных положений, авторы обращали внимание на недопустимость практики перемещения епископов и предлагали сократить территории епархий до пределов уездов. Сравнивая записку «32‑х» с записками Витте и митрополита Антония, мы видим, что и здесь, и там прежде всего ставится вопрос об освобождении Церкви от опеки государства и о формах независимого от государства самоуправления Церкви, в том числе и на епархиальном уровне. Так же, как Витте, «32 священника» указывали на необходимость введения соборности, но, в отличие от «представительства» Витте, акцентировали внимание больше на взаимодействии епископа, клира и паствы. Как мы помним, стремясь упразднить консисторию, Витте не давал указаний на то, как сохранить стабильность управления в епархии. Записка «32‑х» пыталась заполнить этот пробел, подчеркивая пастырскую составляющую деятельности епископа, его единение с паствой, и при этом указывала на практическую меру — сокращение размера епархий. Вместе с тем, несомненно, что предложение «32‑х» в известной степени «наивно» и может быть охарактеризовано как «иллюзия быстрого разрешения сложных вопросов»[227].

* * *

Публикация записки «32‑х» и вскоре после этого записок митрополита Антония и Витте[228] спровоцировала широкие дискуссии в прессе и обществе. Дискуссии в прессе постепенно утихли к середине 1907 года[229], проявляя себя впоследствии отдельными всплесками[230]. Наряду с печатными выступлениями, значительную роль сыграли дискуссии в рамках благочиннических и епархиальных съездов и собраний духовенства, пик которых приходился на осень 1905 года. Об этом свидетельствует умножение публикаций их материалов в периодике[231]. «Вопросы о необходимости церковного обновления широко и свободно обсуждались на многих епархиальных съездах», свидетельствует «Церковный вестник», указывая, что «на них приглашались по местам и светские лица, не только пастыри, но и пасомые»[232]. Частично эти съезды созывались архиереями для консультаций по поводу вопросов, направленных Святейшим Синодом на их отзыв. Созыв съездов мог быть и личным почином архиерея или инициативой духовенства, одобренной епископом. Впрочем, были случаи и неодобрительного отношения архиереев к таким инициативам. Так, петербургская газета «Слово» писала в июне 1905 года:

Московское духовенство (разумеется, не все), несмотря на строгий запрет местного митрополита касаться вопроса о церковной реформе,
изложило свои pia desideria в интересной записке[233].

Инициативы по созыву съездов получили дополнительную поддержку в синодальном определении от 18 ноября 1905 года, предлагавшем к руководству архиереев правила по устроению приходов. При этом отмечалось, что эти правила «не могут не вызвать потребности в особых пастырских собраниях для обмена мыслей по этим предметам», в связи с чем было принято соответствующее решение:

Святейший Синод благословляет созываемые, по мере надобности, пастырские собрания в пределах благочинии, уездов и епархий <�…> с предоставлением, если представится надобность, приглашать и мирян[234].

Обязательную силу постановления таких съездов приобретали, тем не менее, лишь после утверждения их архиереем.

Еще одним направлением развития дискуссий стало создание общественных организаций, в рамках которых обсуждались вопросы о реформе. В основном это две организации: «Группа петербургских священников» (позднее — «Союз ревнителей церковного обновления», еще позднее — «Братство ревнителей…») и «Московская комиссия по церковным вопросам». Каждая из этих организаций проводила семинары, издавала под авторством того или иного своего члена статьи, и, наконец, каждая организация выпустила по сборнику статей, посвященных реформе[235]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст книги «Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)»

Глава 3. Прерванная реформа: попытки восстановления канонического строя церковной жизни и политические приоритеты православного государства

§ 1. Предсоборное Присутствие: задачи и перспективы

В самом конце 1905 г. – 27 декабря – произошло событие, которое в Русской Церкви ожидали уже давно: государь подписал обращение к первоприсутствующему члену Святейшего Синода митрополиту Антонию, вспомнив
о необходимости обновления церковного устройства и о своем обещании в «благоприятное время» дать движение делу созыва Поместного Собора. Как повод, заставивший его отложить это намерение, Николай II резонно упомянул войну на Дальнем Востоке. «Ныне же, – говорилось в рескрипте, – я признаю вполне благовременным произвести некоторые преобразования в строе нашей отечественной Церкви на твердых началах вселенских канонов, для вящего утверждения православия. А посему предлагаю вам, владыко, совместно с митрополитами: Московским Владимиром и Киевским Флавианом, определить время созвания этого, всеми верными сынами Церкви ожидаемого, Собора»[418]
418
К митрополиту Антонию. 2.

[Закрыть].

Итак, слово было сказано. С той поры митрополиты получили возможность решать вопросы церковного строительства, имея на то высочайшее разрешение. Уже через две с половиной недели, 14 января 1906 г., Святейший Синод принял решение о создании Предсоборного Присутствия для предварительного обсуждения всех намеченных к соборному рассмотрению вопросов. Быстро был определен и список лиц, призванных к работе в Присутствии. Его составили как архиереи и клирики, так и миряне – профессора духовных школ и знатоки различных богословских вопросов. В течение всего 1906 г. список неоднократно пополнялся и изменялся. «Церковные ведомости» регулярно сообщали об этом[419]419

См. подробно: [О приглашении для работы в Предсоборном Присутствии].

[Закрыть]. К работе Присутствия привлекались компетентные специалисты, которые могли разобраться в хитросплетениях церковно-государственных отношений и предложить осуществимый в России проект внутрицерковных изменений. Имена членов Предсоборного Присутствия были широко известны не только в церковных кругах империи, но и заграницей. Среди них были митрополиты Петербургский Антоний (Вадковский) – председатель Предсоборного Присутствия, Московский Владимир (Богоявленский), Киевский Флавиан (Городецкий); архиепископы Херсонский Димитрий (Ковальницкий), Литовский Никандр (Молчанов), Ярославский Иаков (Пятницкий), Финляндский Сергий (Страгородский); епископы Волынский Антоний (Храповицкий), Псковский Арсений (Стадницкий), Могилевский Стефан (Архангельский). В самом конце работ, 24 ноября 1906 г., в Присутствие был приглашен Сухумский епископ Кирион (Садзагелов). Впрочем, архиереи не имели в Присутствии большинства, большинство составляли священники (например, профессора-протоиереи Михаил Горчаков, Тимофей Буткевич, Федор Титов и др.) и богословы-миряне (например, профессора Н. А. Заозерский, Н. Н. Глубоковский, А. И. Бриллиантов и др.). В конце марта 1906 г. император повелел ввести в состав Присутствия светских ученых, известных своей приверженностью церковной реформе и глубокой религиозностью (например, «неославянофилов» А. А. Киреева, Д. А. Хомякова, Ф. Д. Самарина). Всего принять участие в работе было приглашено 49 человек. Не все приняли приглашение. Отказался работать в Присутствии выдающийся русский историк, профессор Московских университета и духовной академии В. О. Ключевский. Ученый полагал невозможным реформировать современную ему Православную Церковь и не находил смысла в созыве Поместного Собора. Примечательна его мотивация, изложенная в дневнике за 1906 г. Ключевский был убежден, что Собор имеет смысл лишь как «местный орган Собора Вселенского». Но такового очевидно не существует. Его «местный орган», следовательно, мертв. «Местные» Православные Церкви, по Ключевскому, «суть сделочные полицейско-политические учреждения, цель которых успокоить наивно верующие совести одних и зажать крикливо протестующие рты других. Обе эти цели, – считал он, – приводят к третьей, самой желанной для правящей церковной иерархии, это полное равнодушие мыслящей и спокойной части общества к делам своей местной Церкви: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Русской Церкви, как христианского установления, нет и быть не может; есть только рясофорное отделение временно-постоянной государственной охраны»[420]420
Ключевский (1).
Запись от 22 октября 1906 г.

[Закрыть]. Столь уничижительный взгляд на институциональную Церковь, разумеется, не разделялся большинством преподавателей духовных школ, однако, он чрезвычайно показателен. Профессор Московской духовной академии, выходец из духовного сословия, Ключевский считал бесполезным свое участие в подготовке реформ, ибо не верил в творческие силы Церкви и рассматривал ее лишь как ведомство государственного псевдосимфонического устройства.

Но его коллеги все-таки откликнулись на призыв Святейшего Синода, надеясь на перемены и понимая насущную необходимость скорейшего созыва Собора. Можно ли охарактеризовать политическое «лицо» членов Присутствия? Среди участников общей работы были и консерваторы, и либералы. Причем необходимо иметь в виду, что в то время в России продолжалась революция, и в заявлениях многих членов Присутствия опосредованно сказывалось настроение «улицы». Максимализм оценок, также как и неверие в церковное творчество, проиллюстрированное примером В. О. Ключевского, в тех условиях можно рассматривать как горький итог многолетней победоносцевского подстраивания «под мужика» (как этого «мужика» понимал Константин Петрович). Положением Церкви в России недовольны были многие, но причины церковных нестроений видели по-разному, как по-разному видели и способы их разрешения.

Так, сторонники либерализации церковного управления, выступавшие с позиций восстановления соборности

и усиления роли мирян и белого духовенства в жизни Церкви, заявляли, что состав Предсоборного Присутствия формировался по принципу «начальственного назначения», следовательно, оно – продукт «мертвенной, чисто бюрократической работы, энергично противодействующей всякому живому общественному почину»[421]
421
Перед церковным Собором. 287.

[Закрыть]. С этим трудно спорить: к участию в работе Предсоборного Присутствия назначали, а не выбирали. Но могло ли быть иначе? Совершенно очевидно, что в тех условиях это было невозможно.

С другой стороны, «консерваторы» были недовольны приглашением в Присутствие ученых, склонных защищать сословные интересы белого духовенства и не пользовавшихся репутацией строгих ревнителей веры. Епископ Антоний (Храповицкий), известный резкостью суждений, в феврале 1906 г. писал Киевскому митрополиту Флавиану, что скорбит о составе «поповской и профессорской части комиссии» (то есть Присутствия). Называя некоторых назначенных профессоров атеистами, дураками и пьяницами, он без стеснения резюмировал: «Все они – либералы ли, консерваторы ли – все кутейники.

Это не комиссия соборная, а комиссия сословная»[422]
422
Антоний (4). 209.

[Закрыть].

Разумеется, дело было не в сословности Присутствия и не в торжестве принципа назначения. Принципиальное значение имел тот факт, что со времен Петра Великого это была первая попытка

обсудить вопросы, необходимые для созыва Поместного Собора и проведения реформ в Русской Церкви. На этом пути избежать ошибок было практически невозможно, как невозможно было и уравновесить все интересы. Однако несмотря на трудности, Предсоборное Присутствие все-таки было созвано и успело обсудить многие актуальные для Церкви вопросы.

Итак, постановлением Святейшего Синода № 1065 от 21 февраля 1906 г. назначенные члены Присутствия вызывались в Петербург к 5 марта. При этом всем епархиальным преосвященным было поручено избрать для работы в Предсоборном Присутствии по одному иерею своей епархии. 4 марта члены Присутствия впервые встретились на торжественном «чае» у митрополита Антония (Вадковского). Встреча была неофициальной, хотя на нее пришли практически все члены Святейшего Синода и многие представители богословской академической науки. Описавший ее в своем дневнике генерал А. А. Киреев точно заметил, что будущее Присутствия напрямую зависит от того, сумеет ли оно выйти за пределы формально-административных вопросов. «Будут ли затронуты вопросы веры, а не только второстепенные… Почему вера падает? – задавался вопросом генерал. – Потому, что она отождествляется с неинтересными вопросами обрядов, привычек, просто пустяков… или суеверий – вот современное общество от них и отшатывается»[423]423
Киреев (2).
128–128 об. Запись от 4 марта 1906 г.

[Закрыть]. Убежденный в абсолютной правоте православия, Киреев полагал, что русское общество «не в версту нашим принципам». Успех работы Присутствия он связывал преимущественно с возможностью решения вопросов не только и не столько церковно-административных, сколько религиозно-нравственных. Итак, важно отметить, что современники, близко знавшие церковные дела, видели задачу не в демонтаже церковной реформы Петра Великого, а в усилении морального влияния Церкви.

Предсоборное Присутствие начало свою работу 8 марта 1906 г. в Александро-Невской лавре. Открывая заседания, митрополит Антоний выразил убежденность, что разработка даже такого материала, который не будет рассмотрен грядущим Собором, принесет Церкви пользу. Тогда же обер-прокурор Святейшего Синода князь А. Д. Оболенский, назвав себя «простым мирянином», заявил, что будет с надеждой ждать успешного окончания работ Предсоборного Присутствия. Слова, прозвучавшие из уст главы духовного ведомства, можно считать своеобразным знамением времени: представить подобное во времена К. П. Победоносцева было просто невозможно.

Казалось, все говорило в пользу грядущего Собора. Однако каким он будет, не мог предсказать никто. Разрабатывавшие материалы для его созыва члены Предсоборного Присутствия придерживались порой диаметральных взглядов на многие принципиальные вопросы (например, на вопрос о степени участия мирян в работе Собора). Деление членов Присутствия на либералов и консерваторов во многом условно: все зависело от отношения того или иного богослова к конкретному вопросу. Тем более некорректно говорить о епископской «партии», равно как и о «партии» обновленческой. Нельзя согласиться и с утверждением, что, «созывая Предсоборное Присутствие, правительство делало попытку добиться единения сил Церкви на общих конкретных задачах борьбы с революцией, укрепления самодержавия и усиления его идеологического влияния на народ»[424]424

Зырянов (2). 177.

[Закрыть]. Революция, разумеется, не могла поддерживаться Церковью и борьба с ней закономерно должна была стать одной из политических задач

духовного ведомства. Однако из этого вовсе не следовало, что Присутствие созывалось ради политических выгод: использовать Церковь как идеологическую силу светским властям было проще, не созывая никаких «присутствий»: ведь любое собрание – это обмен мнениями, следовательно, – дискуссия, спор.

Регулярные заседания начались 14 марта 1906 г. и продолжались до 13 июня, затем был объявлен перерыв и работа возобновилась лишь 1 ноября, чтобы окончательно прекратиться 15 декабря. Таким образом, Предсоборное Присутствие активно действовало лишь четыре с половиной месяца. Если принять во внимание то, что свою работу оно начинало в один из наиболее острых периодов борьбы с революцией, а завершило в то время, когда революция была почти полностью подавлена, станет ясно, почему интерес светских властей к созыву Собора за несколько месяцев резко понизился: в стране изменилась политическая обстановка. В условиях относительной стабилизации государственной машины у светских властей вызывало опасения дальнейшее укрепление церковной самостоятельности, влекущее за собой корректировку церковногосударственных отношений. Впрочем, первоначально никто не сомневался в эффективности предстоявших богословам трудов.

Работа происходила в отделах (их было семь) и в общем собрании. Предполагалось, что все рассмотренные в отделах вопросы будут затем «пропущены» через общее собрание Присутствия. Однако для этого не хватило времени. На общем собрании были полностью рассмотрены работы первого и второго отделов и лишь некоторые разработки отделов с третьего по седьмой.

Первый отдел Присутствия, которым руководил архиепископ Херсонский Димитрий, оказался наиболее представительным: 26 членов, подавляющее большинство – профессора духовных академий. Заседания проходили в зале Училищного совета при Святейшем Синоде (Кабинетская ул., 13). Задачей отдела было рассмотреть вопрос о составе Поместного Собора и порядке решения дел на нем, а также проблему преобразования центрального церковного управления. Главное, что удалось полностью рассмотреть первому отделу и представить на общее собрание, а затем и на утверждение императора, это проект положения о составе Собора (за исключением порядка выборов на Собор депутатов от клира и мирян).

Второй отдел, руководимый архиепископом Литовским Никандром, рассматривал вопрос о разделении России на митрополичьи округа, об их организации и о преобразовании местного церковного управления. В его состав входило 13 человек, причем некоторые их них были также и членами других отделов (например, первого). Работал второй отдел на Синодальном Преображенском подворье (Большая Подьяческая ул., 32).

Третий отдел под руководством архиепископа Ярославского Иакова занимался вопросами об организации церковного суда и пересмотре брачных законов, включая законы о смешанных браках. Заседания происходили в статистическом отделе Училищного совета на той же Кабинетской улице. Для работы в отделе записалось всего 9 человек.

Четвертый отдел (председатель – епископ Могилевский Стефан), в работе которого участвовало 13 человек, исследовал один из наиболее болезненных в русской церковной жизни вопрос о благоустроении прихода, а также вопросы о церковной школе, о порядке приобретения церковной собственности, о епархиальных съездах и участии священнослужителей в общественных и сословных учреждениях. Члены отдела собирались для заседаний в Синодальном архиве, располагавшемся в здании Святейшего Синода.

Пятый отдел под председательством епископа Псковского Арсения обсуждал вопрос о преобразовании духовно-учебных заведений. Участвовать в его работе изъявили желание 20 человек. Они собирались в зале заседаний Учебного комитета, в Святейшем Синоде.

В том же здании, в Синодальном архиве, проходили встречи шестого отдела, занятого делами веры: о единоверии, о старообрядчестве и некоторыми другими. Восемь членов под председательством Волынского епископа Антония пытались распутать сложный узел взаимоотношений главной конфессии империи с теми, кого еще совсем недавно называли «раскольниками» и с кем велась активная борьба.

Последний, седьмой отдел занимался анализом мер, необходимых «к ограждению православной веры и христианского благочестия от неправых учений и толкований ввиду укрепления начал веротерпимости в империи». Председателем этого небольшого отдела (в его работе принимали участие всего 7 человек) был архиепископ Финляндский Сергий. Заседания проходили в библиотеке Училищного совета на Кабинетской улице[425]425

См. подробно:
Подготовительные материалы.
5–6 об. Вышеприведенные данные характеризуют только
первоначальное
распределение участников по отделам. В ходе работы Предсоборного Присутствия некоторые его члены переходили из одного отдела в другой.

[Закрыть].

Рассмотрим по порядку, чем занимались перечисленные выше отделы и как проходило обсуждение.

Перед первым

отделом стоял сложный вопрос о соотношении церковной власти и власти светской. В российских условиях это был щекотливый вопрос, ведь затрагивались церковные права и обязанности верховного ктитора Церкви – императора. Необходимо было так составить положение, чтобы с одной стороны подчеркнуть самостоятельность Церкви во внутренних делах, а с другой – не ущемить самодержца, специально указав на его особые права в Церкви. Летом 1906 г. проект, состоящий из одиннадцати пунктов, был принят отделом. Уже в первой строке указано, что новые постановления Православная Церковь имеет право публиковать только с согласия императора. Церковь должна была управляться «свободно», но под императорской защитой. Собственно говоря, император мыслился как политический инициатор церковных начинаний, без которого нельзя было созвать Собор, придать законность его решениям, легализовать избрание патриарха (что также планировалось): «повременной Собор, – говорилось в шестом параграфе положения, – представляет на благоусмотрение государя императора о своем выборе патриарха; в случае суда над патриархом, приговор суда также представляется на благоусмотрение государя»[426]
426
Журналы и протоколы (1). 379.

[Закрыть].

Оговаривались положением и права обер-прокурора. Это, пожалуй, был самый больной вопрос: ведь сложившиеся в течение XIX столетия традиции государственного надзора за Церковью, инструментом чего и служила синодальная обер-прокуратура, трудно поддавались изменениям; чиновники рассматривали ведомство православного исповедания как часть государственной машины, слом которой мог иметь самые негативные последствия для всей системы управления страной.

Предсоборное Присутствие признало необходимость участия обер-прокурора в высших государственных установлениях. Вместе с тем, было предложено, чтобы он не входил в состав Совета Министров, «дабы смена министерства, вследствие колебания внутренней политики, не влекла за собой с необходимостью и смены обер-прокурора Священного Синода». Подобное предложение, впрочем, никак не ущемляло прав и полномочий членов Святейшего Синода, так как согласно положению обер-прокурор должен был лишь наблюдать за согласием синодальных решений с общегосударственными[427]427

См.: Журналы и протоколы (2). 673–674.

[Закрыть].

Показательно, что в июне 1906 г. при рассмотрении на общем собрании этих предложений отдела, они были несколько скорректированы добавлением слов о том, что обер-прокурор не только обсуждает, но и участвует в соответствующих случаях в решении церковно-общественных дел и вопросов. Члены Присутствия понимали, что светская власть может негативно отнестись к сужению властных полномочий обер-прокурора. Также общее собрание отредактировало и параграф о невхождении обер-прокурора в Совет Министров[428]428

См. подробно:
Сахаров.
76.

[Закрыть].

По предложению большинства членов Предсоборного Присутствия, Синод должен был состоять из председателя и двенадцати епископов. Треть членов предполагалось сделать постоянной, а две трети должны были регулярно сменяться. Собственно говоря, в Святейшем Синоде и ранее постоянными членами считались три митрополита: Петербургский, Московский и Киевский (теперь предполагалось добавить к ним архиереев Казани и Литвы). Остальные иерархи, назначавшиеся для работы в летнюю или в зимнюю сессии, назывались присутствующими. Некоторые из них заседали в Синоде годами, но это было связано не с традициями духовного ведомства, а с личностью конкретного епископа. Правда среди членов Святейшего Синода бывали не только архиереи, но и протопресвитеры придворного и военного духовенства, однако это можно считать скорее исключением из правила назначать в Святейший Синод представителей епископата.

При голосовании как в отделе, так и в общем собрании большинство высказалось против участия клира и мирян в работе Синода. Особенно активно возражал против этого архиепископ Антоний (Храповицкий). Он считал, что участие в Синоде клириков и мирян «есть оскорбление православного слуха». Полемизируя с оппонентами, владыка говорил, что подобные предложения вызваны уступками «духу времени» и представляют измену православию. На замечание, что грозить за такую измену до Собора – преждевременно, архиепископ лаконично ответил: «Это неверно. У нас есть и Библия, и каноны. Отрицающего Святую Троицу должно признать неправославным и до Собора. ‹…› Если бы Собор ввел в Синод в качестве членов мирян, то и сам Собор оказался бы неправославным»[429]429

Журналы и протоколы (2). 585.

[Закрыть].

Ранее, в мае 1906 г., общее собрание рассмотрело и подготовленное первым отделом положение о составе предстоявшего Собора и порядке производства дел на нем. Положение состояло из четырнадцати пунктов, и уже в первом заявлялось, что среди участников Собора будут и епископы, и клирики, и миряне.

Все действовавшие на тот момент архиереи обязывались явиться на Собор, в то время как находившиеся на покое могли принять участие в его работе только по приглашению. Клирики и миряне получали право обсуждения всех соборных дел и вопросов. Им не предоставлялось лишь право составления и утверждения соборных определений и постановлений, принадлежащее только епископам. Число предполагаемых участников Собора определялось тем, что от каждой епархии должно было являться не менее трех человек – епископ, священник и мирянин. Решающая роль, впрочем, сохранялась за епископом: после избрания на благочинническом собрании кандидатов от клира и мирян именно он своей властью утверждал кандидатов из представленного ему списка.

На усмотрение Святейшего Синода отдавался вопрос о приглашении на Собор, на правах членов, «представителей монастырей, духовно-учебных заведений и иных церковных учреждений, а равно и частных лиц, известных своей богословской ученостью или любовью к церковному просвещению и вообще своим усердием к Церкви»[430]430

Журналы и протоколы (2). 670.

[Закрыть]. Таким образом, члены Предсоборного Присутствия стремились максимально расширить круг компетентных лиц, которые сумели бы принять активное участие в деле реформирования Православной Церкви. Предусматривалось, что заседания Собора будут открытыми. Рассматривался в положении и вопрос о секретариате Собора. В его состав, по мнению членов Присутствия, могли быть включены ученые богословы и канонисты. Местом Собора предполагалось избрать Москву.

Другой вопрос, изучавшийся первым отделом, не вызвал особых споров: «Чести ради Российской Церкви, ее первосвятителю прилично носить титул патриарха». Титул первого иерарха, полагали участники Предсоборного Присутствия, должен принадлежать епископу столицы, то есть Петербурга. Другое дело – как этого первого епископа выбирать. Здесь возникли серьезные проблемы. В самом деле: относительно порядка избрания патриарха в канонах нет никаких конкретных указаний. Можно предположить, что каноны не делают различий между выборами епархиального архиерея и патриарха. Поэтому предлагалась следующая схема. В избрании патриарха участвуют и паства столичной епархии, и Святейший Синод, и Собор – ведь предстоятель будет и председателем Синода, и председателем Собора, и предстоятелем Церкви, и епископом Петербурга. Паства указывает одного своего кандидата, одного – Святейший Синод и трех – все русские епископы. Избрание принадлежит Собору, состоящему из правящих архиереев, который из пяти кандидатов путем тайного голосования избирает одного. Предложенный профессором И. С. Бердниковым, порядок избрания был принят большинством и в отделе, и в общем собрании[431]431

См. подробно:
Журналы и протоколы (1).
292–295.

[Закрыть].

В общем собрании Предсоборного Присутствия рассматривался и вопрос о правах будущего патриарха. Он должен был председательствовать в Синоде, руководить его заседаниями, наблюдать за исполнением его решений и правильным течением дел во всех синодальных учреждениях. К патриарху переходило право сноситься с иными поместными Церквами (по частным вопросам – от себя, по общим – от имени Синода) и с государственными органами. Оговаривалось право патриарха непосредственно ходатайствовать о церковных нуждах перед императором и давать ему ежегодный отчет о внутреннем состоянии Церкви, что ранее было прерогативой обер-прокурора. Именно патриарх должен был следить за правильным замещением архиерейских кафедр, быть арбитром при решении епископских дел, созывать Соборы «с ведома Синода и с соизволения государя императора». Имея «преимущества чести», патриарх в случае каких-либо правонарушений подлежал епископскому суду «по благоусмотрению государя императора»[432]432

Журналы и протоколы (2). 671–672.

[Закрыть].

Впрочем, высшее церковное управление не принадлежало патриарху единолично: приоритет сохранялся за Поместным Собором. Собору должна была принадлежать вся полнота власти в Церкви – законодательной, руководительной, ревизионной и высшей судебной. При этом Соборы должны были созываться не реже одного раза в десять лет[433]433

Журналы и протоколы (2). 672–673.

[Закрыть].

Члены Предсоборного Присутствия признали, что отношения Церкви к государству в России определяются принадлежностью императора к православию. Некоторые исследователи называли положенный в основу церковно-государственных отношений принцип «историческим», а не «отвлеченным» (вроде формулы Кавура о «свободной Церкви в свободном государстве»). Логика была проста: раз так было в Византии и в России, то менять ничего не следует. Но стремясь сохранить существовавшую модель отношений, трудно было надеяться на ослабление государственного контроля в церковных делах.

Члены Присутствия, предлагая свои изменения, были убеждены, что император поддержит своей властью Православную Церковь, разделив светское и церковное начала. Однако то, что хорошо в теории, часто трудно осуществляется на практике…

Даже такой трезвый знаток церковно-государственных отношений, как А. А. Киреев, участвовавший в работах первого отдела, следующим образом формулировал в своем дневнике желания членов Присутствия:

«I. Мир (государство) не должен вмешиваться во внутренние дела Церкви».

Генерал как будто не видел, что это вмешательство – вполне закономерный, естественный итог сложившихся церковно-государственных отношений, существовавших на «историческом принципе». Далее он продолжил свою мысль не менее непоследовательными предложениями.

«П. Щерковь] должна быть автономна, но и она не вмешивается в дела государства.

III. Патриарх сносится с царем.

IV Обер-прокурор (эпитроп??)[434]434

Под этим именем в византийском праве упоминались управители имуществом различных церковных учреждений, главным образом церквей и монастырей, устроенных ктиторами (так назывались лица, построившие храм или давшие материальные средства на его постройку; снабжавшие храм необходимыми принадлежностями и украшениями). Главной обязанностью эпитропа было исполнение воли ктитора, вы-ра женной в типиконе (церковной богослужебной книге, содержащей систе матическое указание порядка и образа совершения церковных служб). Как известно, император Всероссийский официально назывался Верховным ктитором Православной Церкви. Видимо поэтому, упоминая обер-прокурора, А.А. Киреев и употребил слово «эпитроп».

[Закрыть] нужен для того, чтобы наблюдать за действиями церковн[ого] правительства и не допускать незаконного вмешательства в дела государства (не допускать клерикализма очевидн[ая] нелепость, какой у нас клерикализм!!).

Нечего составлять себе „иллюзий“, – резюмировал генерал, – став на конституционную почву мы, конечно, должны идти (и придем скоро) к отделению Церкви от государства»[435]435
Киреев (2).
151 об. Запись от 30 мая 1906 г.

[Закрыть].

Сознавая грядущую перспективу отделения, иначе говоря, – победу «отвлеченного» принципа, А. А. Киреев, тем не менее, продолжал отстаивать союз Церкви с государством, думая, что он будет способствовать усилению влияния Церкви. Путь к такому усилению он видел в росте влияния мирян, а также в использовании «мощи царя» – «для того, чтобы закрепить отношения Церкви к государству (насколько возможно), внеся их в органические, основные законы

(наравне с законом о престолонаследии etc.)»[436]
436Киреев (2).
Запись от 30 мая 1906 г.

[Закрыть]

Государство, получалось, должно было помочь Православной Церкви разрушить прежний союз, но не отказать в создании союза нового, суть которого можно сформулировать так: у Церкви больше прав, у государства сохраняются старые обязанности. Предсоборное Присутствие выразило эту мысль в лаконичном заявлении: «Православная Российская Церковь в своих внутренних делах управляется свободно своими учреждениями под верховной защитой государя императора»[437]437

См.:
Суетов.
36.

[Закрыть].

Напомним, что деятельность обер-прокурора, входящего в Святейший Синод в качестве представителя власти Его Величества, ограничивалась внешним наблюдением. Составители проекта «Об отношении высшего правительства Православной Российской Церкви к верховной государственной власти» даже предложили изменить 43 статью Основных Законов. «В отношении Православной Церкви, – говорилось в предлагаемой (новой) редакции статьи, – самодержавная власть действует в согласии

с признанными ею Всероссийским церковным Собором, постоянным Священным Синодом и предстоятелем Православной Российской Церкви – патриархом»[438]
438
Журналы и протоколы (1). (Выделено мной. – С. Ф.)

[Закрыть]. Как это отличалось от первоначального текста статьи: «В управлении церковном самодержавная власть действует посредством

Святейшего Правительствующего Синода, ею учрежденного»[439]
439Свод Законов.
(Выделено мной.
– С. Ф.
)

[Закрыть]!

Положение, выработанное на заседаниях общего собрания и принятое в качестве официального документа Предсоборного Присутствия, предусматривало для императора право «решающего голоса»: новые постановления Церковь могла, как и раньше, издавать только с его разрешения, только с его разрешения могли созываться Соборы и ему же принадлежало право одобрения избранного Собором патриарха. Однако проект лишал царя его главного инструмента влияния на Церковь – обер-прокуратуры. К чему это могло привести на практике, годом ранее писал императору К. П. Победоносцев.

Победоносцев убеждал Николая II, что при самодержавном правительстве

в случае изменения прерогатив власти обер-прокурора не только иерархи, но и вся институциональная Церковь останется без защиты. «Освободившись от мнимой опеки – как они говорят – обер-прокурора, – писал Победоносцев о поднявших в марте 1905 г. вопрос о церковных реформах иерархах, – они попадут – уже беззащитно под длительную опеку – всякой власти, всякого министра и губернатора, под опеку каждого ведомства, под опеку бесчисленных газет и журналистов, которые наполняют свои страницы воплями и сказками, и сплетнями на Церковь и духовенство; они утратят действительного своего защитника, доверенного от царя, соединенного с Синодом церковного человека»[440]
440
Победоносцев (3). 186.

[Закрыть].

Невозможно с уверенностью сказать, вспомнил ли император в 1906 г. заявления своего старого учителя. Однако понимание значения обер-прокуратуры в церковно-государственных отношениях России у него, без сомнения, было. Николай II не мог не сознавать, что низведение власти обер-прокурора до уровня императорского юрисконсульта по церковным делам скажется и на уменьшении императорского влияния в Церкви. В этом, как представляется, и заключена основная причина того, что искренние пожелания членов Предсоборного Присутствия были выслушаны, но не были исполнены.

* * *

Второй

отдел Предсоборного Присутствия также обсуждал важные для судеб Русской Церкви вопросы. Одним из них был вопрос о возможности учреждения новых митрополичьих округов. Разумеется, дело было не в простом увеличении числа митрополитов с трех до семи. Проблема заключалась в том, чтобы наделить более широкими полномочиями архиереев крупных центров, освободив Синод от дел, которые возможно было рассматривать в церковном округе. Так как с канонической точки зрения возражать против учреждения таких округов было нельзя, а также учитывая насущные потребности русской церковной жизни, члены второго отдела в конце концов признали учреждение округов необходимым действием будущего Собора. Однако это признание не означало, что вопрос был решен без проблем. Например, член отдела академик Е. Е. Голубинский предлагал восстановить в России старую византийскую систему: учредить во всех уездных городах епископские, а во всех губернских – митрополичьи кафедры. Предложение ученого принято не было: Присутствие посчитало, что на его осуществление нет ни денег, ни кандидатов. Отвергли и второе предложение – возродить практику созыва окружных соборов, объединив несколько епархий в церковные округа. Ограничились утверждением о принципиальной необходимости создания округов, не разрешив «технического» вопроса: стоит ли восстанавливать церковный округ как судебно-административный центр или же реформа должна преследовать только пастырские цели.

Межсоборное присутствие Русской православной церкви – место для дискуссий

На фото открытие пленума Межсоборного присутствия в январе 2020-го года. Фото сайта patriarchia.ru

В зале церковных соборов храма Христа Спасителя под председательством святейшего патриарха Московского и всея Руси Кирилла 26 мая открывается пленум Межсоборного присутствия Русской православной церкви, на который съезжаются почти 200 архиереев, священников и диаконов, монахов и монахинь, мирян и мирянок. Не всех участников удалось собрать, но большинство изыскало возможность прибыть, в том числе из стран ближнего и дальнего зарубежья.

Идея создания Межсоборного присутствия была предложена нынешним патриархом в первые же месяцы после его избрания на московский патриарший престол. Могу предположить, что он вдохновлялся среди прочего примером деятельности многосоставной рабочей группы по написанию в 2000 году Основ социальной концепции Русской православной церкви, которой он же и руководил. В конце 1990-х годов будущему патриарху, тогда митрополиту Смоленскому и Калининградскому Кириллу удалось собрать множество экспертов самых разных церковных чинов и общественных взглядов, которые в продолжительных и, по свидетельству участников, порой даже жарких дискуссиях сумели подготовить упомянутый текст, являющийся до сего времени одним из самых ярких высказываний церкви по большинству тем общественной жизни.

На избирательном Поместном соборе 2009 года, неизбежно ограниченном во времени, делегатами затрагивались многие предметы, требующие обстоятельного обсуждения. По этой причине в итоговом документе Собора было сказано: «Священному синоду надлежит озаботиться созданием должного механизма общецерковного обсуждения вопросов, поставленных на заседаниях Поместного собора».

27 июля 2009 года Священный синод учредил Межсоборное присутствие Русской православной церкви, имеющее статус общецерковного совещательного органа. Свое название он получил по аналогии с Предсоборным присутствием, действовавшим в 1905–1906 годы, труды которого легли в основу решений знаменитого Священного собора 1917–1918 годов. Впрочем, в отличие от начала ХХ века, нынешние механизмы работы выходят далеко за рамки комиссий и рабочих групп, в которых члены Межсоборного присутствия обсуждают самые разные – порой очень внутренние для церкви, а порой общественно важные – темы, требующие церковного осмысления. Важнейшей составляющей работы присутствия является открытое обсуждение наиболее значимых предложений и проектов решений, которые не только рассылаются во все епархии Московского патриархата, но и публикуются в интернете для того, чтобы каждый желающий мог выразить свое мнение. Самые дискуссионные или сложные документы затем выносятся на обсуждение пленума, а по итогам могут быть представлены на каноническое утверждение Архиерейским собором. К примеру, в ближайшие дни пленум будет обсуждать сложный, но весьма нужный для работы церковных судов документ, касающийся наложения прещений на клириков за возможные проступки (со всей осторожностью можно провести аналогию с Уголовным кодексом). Обсуждаться будет также, быть может, еще не столь актуальный для нашей страны, но вполне вошедший в жизнь духовенства в дальнем зарубежье вопрос о том, какими светскими профессиями может, а какими не может заниматься священнослужитель. Острой и вызвавшей многостороннюю полемику в период публикации проекта станет тема, связанная с практикой «освящения оружий». В документе, к слову, обсуждается сама применимость этого выражения: авторы проекта настаивают на том, что церковь молится прежде всего о воинах, а не об их оружии. Наконец, если позволит время, планируется обсудить некоторые предложения, касающиеся еще более точного выражения церковью своего отношения к профилактике абортов.

Возвращаясь к работе, предварявшей пленум, стоит сказать о завершившемся недавно этапе обсуждения темы отношения церкви к экстракорпоральному оплодотворению. Благодаря публикации проекта, подготовленного одной из рабочих групп Межсоборного присутствия, удалось выявить не только идейные полярные мнения по этому поводу, но также целый ряд аргументов за или против, которые не вполне были учтены в ходе экспертной работы. Это стало поводом к давно назревшему созданию в церкви Синодальной комиссии по биоэтике, которой предстоит в том числе продолжить работу над этим весьма актуальным вопросом с учетом как научной, так и богословской, а также пастырской проблематики.

Ярким примером возможностей Межсоборного присутствия стал прошедший буквально на днях круглый стол, посвященный весьма волнующей многих церковных людей, наряду с другими членами общества, теме вакцинации. Круглый стол, организованный секретариатом Межсоборного присутствия, объединил священнослужителей, представителей научного мира, общественности и стал примером еще одного церковного совещательного формата. Его участники по итогам многочасовой дискуссии, порой споров сумели дать предварительный ответ на некоторые вопросы, которые волнуют рядового верующего человека и которые не находили ответа в документах Русской православной церкви. В частности, было подчеркнуто, что вакцинация не является предметом церковного вероучения: выбирать, вакцинироваться или нет – личное дело каждого. Важной обсуждаемой темой стало использование для разработки или тестирования вакцин (да и многих других медицинских препаратов) человеческих клеточных эмбриональных культур, то есть клеточных культур, происходящих от клеток абортированного когда-то младенца. Поскольку аборт для православного человека – это, безусловно, грех, возникала этическая коллизия. Члены круглого стола пришли к выводу, что в условиях отсутствия альтернативы использование человеком подобного медицинского препарата не делает его сопричастным к греху совершенного когда-то другими людьми аборта. Вместе с тем медицинские препараты, при разработке которых упомянутые технологии не использовались, рассматриваются как этически более приемлемые, то есть при наличии альтернативы их использование будет правильным.

В нынешнее время в условиях реализованной благодаря новым средствам коммуникации, социальным сетям и тому подобным инструментам возможности неограниченно высказываться, расхождения во взглядах могут становиться еще сильнее, чем в прошлые века, поводом к еще более частым и сильным разделениям и даже розни. А члены церкви являются членами того же человеческого общества, в котором одновременно с достижениями возникают подобные риски.

Без сомнения, есть в церкви вопросы, не предполагающие альтернативного мнения, это в первую очередь вопросы вероучительного характера. Но есть и множество таких предметов, которые нуждаются в обсуждении и рассуждении. Межсоборное присутствие – это то место для церковных дискуссий, в котором могут «повариться» и выкристаллизоваться такие темы, которые, казалось бы, могли бы привести к более или менее серьезным трениям. Главное при этом развивать в себе способность к честному и уважительному диалогу. А для христианина – к такому диалогу, при котором в собеседнике и даже оппоненте мы будем видеть в первую очередь брата или сестру во Христе.