Рождественская звезда. Стихи о Рождестве Христовом русских поэтов

Рождество открывает для поэта, да и для любого другого человека каждый раз что-то новое и необычное. В этом празднике есть некая христианская мистика. Поэтому каждый из нас стремится загадать желания, и чтобы они обязательно исполнились, как в детстве. Этот день говорит нам, что чудеса всё же случаются!

Сегодня мы подготовили статью про Рождество и Новый год русских поэтов-классиков. Отдельно выделены стихи И. Бродского. В своё время поэт дал клятву писать о Рождестве каждый год и несколько лет придерживался своего слова.

Снег идет на Рождество

Снег идет на Рождество, падает, как милость Божья. Снег идет — и волшебство в этот день случиться может.

Тишина и чистота, ничего их не нарушит. Верь: не даром красота, раз она спасает душу.

Свыше послана тебе, чудодейственная сила, это — смысл в твоей судьбе и разгадка тайны мира.

Снег идет — и, чуть дыша, смотрим мы на мир крылатый. Пробуждается душа, омертвевшая когда-то.

Снег идет, снимая боль, у земли обледенелой. Ты подставь ему ладонь: приземлится ангел белый.

Александр Вертинский

Короткие стихи и четверостишия на Рождество для детей

Скоро, скоро Рождество, Поскорей бы только — Будет в доме торжество, Засверкает елка!

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Снег идёт на Рождество, падает, как милость Божья. Снег идёт – и волшебство в этот день случиться может.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

В этот день мы говорим О рождении Христа. В этот день молчать не могут Наши детские уста.

И сердца желают славить, Не смолкая ни на миг. Прославляйте Бога с нами! Не молчите – Он велик.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Мальчик-Бог в яслях родился Среди осликов, ягнят. И звездою озарился Вифлеемский двор и сад.

И подумал ослик серый, Поглядев Младенцу в глазки: “Он пришел с добром и верой, Состраданием и лаской!”

А щеночек-лежебока Подглядел из конуры, Как пришли волхвы с Востока, Принесли свои дары.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Вдруг на ёлку прилетела Стая снегирей, Ёлка сразу заалела От живых огней. На её мохнатых ветках, Вместо мишуры, Инея сребрится сетка, Снежные шары. А венец – Звезда сияет, Чудо из чудес! Рождество, друзья, встречает Первозданный лес.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Пушистый снег Покрыл дремучий лес, Уснула тихим сном земля, Померкнул свод небес.

Сегодня отдых от труда, Забвенье всех забот… Зажжётся первая звезда — И к нам Христос сойдёт.

Сойдёт, чтоб в каждую семью Внести покой и мир, Всем благость проявить свою, Устроить детям пир.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Я ещё не умею читать И немножко умею считать, Но я знаю, что праздник настал – День рожденья Иисуса Христа!

И я слышал о том, что Христос Людям счастья и радость принёс. Хорошо, что ко всем Он пришёл, И что есть Рождество – хорошо!

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Меховые елочки Пахнут на весь дом, Каждая иголочка Шепчет: «С Рождеством!»

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Утром ёлку наряжали, И немножечко устали. Посидим под ней, сестрёнка, До чего ж прекрасна ёлка!

Позолочена верхушка, По всей ёлочке – игрушки, Огоньки гирлянд мерцают, Словно звездочки сияют.

А ещё у нашей ёлки Пахнут сказочно иголки, Наполняя миром дом Перед Светлым Рождеством.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Очень жду я Рождество — Это праздник сказочный. И встречаю я его Перед елкой красочной!

Я поздравлю всю семью С праздником хорошим. Очень сильно их люблю И ценю их тоже!

Пусть здоровье принесет Этот светлый праздник И метелью заметет Беды снег-проказник!

Рождество

Рождество в стране моей родной, Синий праздник с дальнею звездой, Где на паперти церквей в метели Вихри стелют ангелам постели.

С белых клиросов взлетает волчий вой… Добрый праздник, старый и седой. Мертвый месяц щерит рот кривой, И в снегах глубоких стынут ели.

Рождество в стране моей родной. Добрый дед с пушистой бородой, Пахнет мандаринами и елкой С пушками, хлопушками в кошелке.

Детский праздник, а когда-то мой. Кто-то близкий, теплый и родной Тихо гладит ласковой рукой. . . . . . . . . . . . Время унесло тебя с собой, Рождество страны моей родной.

1934 Париж

Афанасий Фет

***

Ночь тиха. По тверди зыбкой Звезды южные дрожат. Очи Матери с улыбкой В ясли тихие глядят.

Ни ушей, ни взоров лишних, Вот пропели петухи, И за ангелами в вышних Славят Бога пастухи.

Ясли тихо светят взору, Озарен Марии лик. Звездный хор к иному хору Слухом трепетным приник,

И над Ним горит высоко Та звезда далеких стран: С ней несут цари Востока Злато, смирну и ладан.

Александр Блок

Сочельник в лесу

Ризу накрест обвязав, Свечку к палке привязав, Реет ангел невелик, Реет лесом, светлолик. В снежно-белой тишине От сосны порхнет к сосне, Тронет свечкою сучок — Треснет, вспыхнет огонек, Округлится, задрожит, Как по нитке, побежит Там и сям, и тут, и здесь… Зимний лес сияет весь!

Так легко, как снежный пух, Рождества крылатый дух Озаряет небеса, Сводит праздник на леса, Чтоб от неба и земли Светы встретиться могли, Чтоб меж небом и землей Загорелся луч иной, Чтоб от света малых свеч Длинный луч, как острый меч, Сердце светом пронизал, Путь неложный указал.

Ирина Афонская

***

Сегодня будет Рождество, весь город в ожиданьи тайны, он дремлет в инее хрустальном и ждет: свершится волшебство.

Метели завладели им, похожие на сновиденье. В соборах трепет свеч и пенье, и ладана сребристый дым.

Под перезвон колоколов забьётся колоколом сердце. И от судьбы своей не деться – от рождества волшебных слов.

Родник небес – тех слов исток, они из пламени и света. И в мире, и в душе поэта, и в слове возродится Бог.

Колдуй же, вьюга-чародей, твоя волшебная стихия преобразит в миры иные всю землю, город, и людей.

Встречаться будут чудеса, так запросто, в толпе прохожих, и вдруг на музыку похожи людские станут голоса.

Великий князь Константин Романов

«Ангелочек», Л. А. Андреев

Сашка, которого аккурат к Рождеству исключили из гимназии, был драчуном, задирой, злым и гадким ребенком. Он грубил сверстникам и взрослым, был колюч и едок. Но ведь рассказ написан в рождественском жанре, а значит, преображение главного персонажа неизбежно. Восковая фигурка ангела, которую мальчик принес из богатого и чистого дома, где опрятные дети праздновали Рождество, словно изменила маленького сорванца. Всей душой можно приникнуть к этим волшебным строкам:

Но вдруг узенькие глаза Сашки блеснули изумлением, и лицо мгновенно приняло обычное выражение дерзости и самоуверенности. На обращенной к нему стороне елки, которая была освещена слабее других и составляла ее изнанку, он увидел то, чего не хватало в картине его жизни и без чего кругом было так пусто, точно окружающие люди неживые. То был восковой ангелочек, небрежно повешенный в гуще темных ветвей и словно реявший по воздуху. Его прозрачные стрекозиные крылышки трепетали от падавшего на них света, и весь он казался живым и готовым улететь. <…> Лицо ангелочка не блистало радостью, не туманилось печалью, но лежала на нем печать иного чувства, не передаваемого словами, не определяемого мыслью и доступного для понимания лишь такому же чувству. Сашка не сознавал, какая тайная сила влекла его к ангелочку, но чувствовал, что он всегда знал его и всегда любил, любил больше, чем перочинный ножичек, больше, чем отца, и больше, чем все остальное. Полный недоумения, тревоги, непонятного восторга, Сашка сложил руки у груди и шептал:
— Милый… милый ангелочек!

Рождество Христово

Благословен тот день и час, Когда Господь наш воплотился, Когда на землю Он явился, Чтоб возвести на Небо нас. Благословен тот день, когда Отверзлись вновь врата Эдема; Над тихой весью Вифлеема Взошла чудесная звезда! Когда над храминой убогой В полночной звездной полумгле Воспели «Слава в вышних Богу!» — Провозвестили мир земле И людям всем благоволенье! Благословен тот день и час, Когда в Христовом Воплощенье Звезда спасения зажглась!.. Христианин, с Бесплотных Ликом Мы в славословии великом Сольем и наши голоса! Та песнь проникнет в небеса. Здесь воспеваемая долу Песнь тихой радости души Предстанет Божию Престолу! Но ощущаешь ли, скажи, Ты эту радость о спасеньи? Вступил ли с Господом в общенье? Скажи, возлюбленный мой брат, Ты ныне так же счастлив, рад, Как рад бывает заключенный Своей свободе возвращенной? Ты так же ль счастлив, как больной, Томимый страхом и тоской, Бывает счастлив в то мгновенье, Когда получит исцеленье? Мы были в ранах от грехов — Уврачевал их наш Спаситель! Мы в рабстве были — от оков Освободил нас Искупитель! Под тучей гнева были мы, Под тяготением проклятья — Христос рассеял ужас тьмы Нам воссиявшей благодатью. Приблизь же к сердцу своему Ты эти истины святые, И, может быть, еще впервые Воскликнешь к Богу своему Ты в чувстве радости спасенья! Воздашь Ему благодаренье, Благословишь тот день и час, Когда родился Он для нас.

Саша Черный

Рождество в русской поэзии

Рождество Христово — величайший после Пасхи православный праздник, праздник прихода Бога в телесном облике в земную жизнь. Младенец родился в полутемном холодном хлеву в пригороде небольшого городка Вифлеема. На место Рождения Христа указывала яркая Вифлеемская звезда, за светом которой следовали три восточных царя (или волхва) Валтасар, Гаспар и Мельхиор, которые принесли в дар Божественному Младенцу золото, ладан и смирну. Золото — Царю, ладан — Богу, смирну — Человеку.

Рождественские образы и мотивы широко распространены в творчестве русских поэтов. Стихи русских поэтов о Рождестве в данной подборке проиллюстрированы рождественскими открытками.

Рождеству Христову

С нами Бог, разумейте языцы. Сиречь: Помаза нас Бог Духом, посла Духа Сына Своего в сердца наша.

Ангелы снижайтеся, Ко земле сближайтеся, Господь бо сотворивший веки, Живет ныне с человеки. Станьте хором, Вси собором, Веселитеся: яко с нами Бог! Се час исполняется!

Се Сын приближается! Се лета пришла кончина, Се Бог посылает Сына. День приходит, Дева родит, Веселитеся: яко с нами Бог!

Обещан пророками, Отчими нароками, Решит во последня лета — Печать новаго завета. Дух свободы Внутрь нас роди, Веселитеся: яко с нами Бог!

Даниилов каменю, Из купины пламеню Несеченный отпадаешь, Огнь сена не попаляешь. Се наш Камень, Се наш Пламень, Веселитеся: яко с нами Бог!

Расти ж благодатию Новый наш Ходатою, Расти да возможешь стати, Да попалишь супостаты. Се вселенну Зря спасенну, Веселитеся: яко с нами Бог!

Мы ж Тебе рожденному, Господеви блаженному, Сердца всех нас отверзаем, В душевный дом принимаем. Песня спевая, Восклицая, Веселитеся: яко с нами Бог!

Григорий Савич Сковорода (1722—1794)

На Рождество Господне

Христос раждается — народы! славьте с кликом, Христос низшел с небес — сретайте общим ликом, Христос в стране земной — неситесь выспрь умом; Христа возвеличай, вселенная! вовеки, Христа в веселии воспойте, человеки! Христос прославился в рождении самом. Бог Слово! Сын Отца! Незримаго зерцало! Твое во времени, Превечный! рождество Свет богознания вселенной возсияло, И веры Твоея настало торжество: Тогда, ея лучем, чудесно просвященны, Учились от звезды поклонники звездам, От буйства исхитив умы свои прелыценны, По новым шествовать к премудрости следам, И кланяться Тебе, о Солнце правды вечной! И знать Тебя и чтить, Восток от высоты! Господь! склонись и к нам — и дар хвалы сердечной От нашей приими словесной нищеты.

Ширинский-Шихматов Сергей Александрович (1783-1837) 1823

Рождество

Сей малый мир пред оными мирами, Которые бесчисленной толпой Парят и блещут в тверди голубой, Одна пылинка; мы же — что мы сами?

Но солнцев сонм, катящихся над нами, Вовеки на весах любви святой Не взвесит ни одной души живой; Не весит вечный нашими весами.

Ничто вселенна пред ее творцом; Вещал же так Творец и Царь вселенной: «Сынов Адама буду я Отцом; Избавлю род их, смертью уловленный, — Он не погибнет пред моим лицом!» — И Бог от Девы родился смиренной.

Вильгельм Кюхельбекер 1832 из цикла «Сонеты»

Ночь на Рождество Христово Светлое небо покрылось туманною ризою ночи; Месяц сокрылся в волнистых изгибах хитона ночного; В далеком пространстве небес затерялась зарница; Звезды не блещут. Поля и луга Вифлеема омыты вечерней росою; С цветов ароматных лениво восходит в эфир дым благовонный; Кипарисы курятся. Тихо бегут сребровидные волны реки Иордана; Недвижно лежат на покате стада овец мягкорунных; Под пальмой сидят пастухи Вифлеема.

Первый пастух

Слава Седящему в вышних пределах Востока! Не знаю, к чему, Нафанаил, а сердце мое утопает в восторге; Как агнец в долине, как легкий олень на Ливане, как ключ Элеонский, — Так сердце мое и бьется, и скачет.

Второй пастух

Приятно в полудни, Аггей, отдохнуть под сенью Ливанского кедра; Приятно по долгой разлуке увидеться с близкими сердцу; Но что я теперь ощущаю… Словами нельзя изъяснить… Как будто бы небо небес в душе у меня поместилось; Как будто бы в сердце носил я всезрящего Бога.

Первый пастух

Друзья! воспоем Иегову, Столь мудро создавшего землю, Простершего небо шатром над водами; Душисты цветы Вифлеема, Душист аромат кипариса; Но песни и гимны для бога душистей всех жертв и курений. И пастыри дружно воспели могущество Бога И чудо творений, и древние лета…

Как звуки тимпана, как светлые воды — их голоса разливались в пространстве. Вдруг небеса осветились, — И новое солнце, звезда Вифлеема, раздрав полуночную ризу небес, Явилась над мрачным вертепом, И ангелы стройно воспели хвалебные гимны во славу рожденного бога, И, громко всплеснув, Иордан прокатил сребровидные воды…

Первый пастух

Я вижу блестящую новую звезду!

Второй пастух

Я слышу хвалебные гимны!

Третий пастух

Не Бог ли нисходит с Сиона?.. И вот от пределов Востока является ангел: Криле позлащены, эфирный хитон на раменах, Веселье во взорах, небесная радость в улыбке, Лучи от лица, как молнии, блещут.

Ангел

Мир приношу вам и радость, чада Адама!

Пастухи

О, кто ты, небесный посланник?.. Сиянье лица твоего ослепляет бренные очи… Не ты ль Моисей, из Египта изведший нас древле В землю, кипящую млеком и медом?

Ангел

Нет, я Гавриил, предстоящий пред Богом, И послан к вам возвестить бесконечную радость. Свершилась превечная тайна: Бог во плоти днесь явился.

Пастухи

Мессия?.. О радостный вестник, приход твой от Бога! Но где, покажи нам, небесный младенец, да можем ему поклониться?

Ангел

Идите в вертеп Вифлеемский. Превечное слово, его же пространство небес не вмещало, покоится в яслях.

И ангел сокрылся!

И пастыри спешно идут с жезлами к вертепу. Звезда Вифлеема горела над входом вертепа. Ангелы пели: «Слава сущему в вышних! мир на земли, благодать в человеках!» Пастыри входят — и зрят непорочную матерь при яслях, И Бога-младенца, повитого чистой рукою Марии, Иосифа-старца, вперившего очи в превечное слово… И пастыри, пад, поклонились.

Петр Павлович Ершов 1834

В эту ночь Земля была в волнении

В эту ночь Земля была в волнении: Блеск большой, диковинной звезды Ослепил вдруг горы и селенья, Города, пустыни и сады.

А в пустыне наблюдали львицы, Как, дарами дивными полны, Двигались бесшумно колесницы, Важно шли верблюды и слоны.

И в челе большого каравана, Устремивши взоры в небосклон, Три волхва в затейливых тюрбанах Ехали к кому-то на поклон.

А в пещере, где всю ночь не гасли Факелы, мигая и чадя, Там ягнята увидали в яслях Спящее прекрасное Дитя.

В эту ночь вся тварь была в волнении, Пели птицы в полуночной мгле, Возвещая всем благоволенье, Наступленье мира на земле.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860)

В этот светлый праздник

В этот светлый праздник — Праздник Рождества Мы друг другу скажем Теплые слова.

Тихо снег ложится: За окном зима, Чудо здесь свершится И зажжет сердца.

Пусть улыбки ваши В этот дивный день Будут счастьем нашим И подарком всем.

Льются звуки жизни, Счастья и добра, Озаряя мысли Светом Рождества.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860)

На Рождество

Верь завету Божьей ночи! И тогда, за гранью дней, Пред твои предстанет очи Сонм неведомых царей,

Сонм волхвов, объятых тайной, Пастухов Святой Земли, Тех, что вслед необычайной, Ведшей их звезде пошли!

Тех, что некогда слыхали Песню неба… и, склонясь, Перед яслями стояли, Богу милости молясь!

Подле, близко, с ними рядом, Обретешь ты право стать И своим бессмертным взглядом Созерцать и познавать!

Константин Случевский (1843-1904)

***Ночь тиха. По тверди зыбкой Звезды южные дрожат. Очи Матери с улыбкой В ясли тихие глядят.

Ни ушей, ни взоров лишних, — Вот пропели петухи — И за ангелами в вышних Славят Бога пастухи.

Ясли тихо светят взору, Озарен Марии лик. Звездный хор к иному хору Слухом трепетным приник, —

И над Ним горит высоко Та звезда далеких стран: С ней несут цари Востока Злато, смирну и ливан.

Афанасий Фет 1842

Явление ангела пастырям

Встаньте и пойдите В город Вифлеем; Души усладите И скажите всем: «Спас пришел к народу, Спас явился в мир! Слава в вышних Богу, И на земли мир! Там, где отдыхает Бессловесна тварь, В яслях почивает Всего мира Царь!»

Афанасий Фет *** Звезда сияла на востоке, И из степных далеких стран Седые понесли пророки В дань злато, смирну и ливан.

Изумлены ее красою, Волхвы маститые пошли За путеводною звездою И пали до лица земли.

И предо мной, в степи безвестной, Взошла звезда твоих щедрот: Она свой луч в красе небесной На поздний вечер мой прольет.

Но у меня для приношенья Ни злата, ни ливана нет, — Лишь с фимиамом песнопенья Падет к стопам твоим поэт.

Афанасий Фет 1887

*** Есть страны, где люди от века не знают Ни вьюг, ни сыпучих снегов; Там только нетающим снегом сверкают Вершины гранитных хребтов… Цветы там душистее, звезды крупнее, Светлей и нарядней весна, И ярче там перья у птиц, и теплее Там дышит морская волна… В такой-то стране ароматною ночью, При шепоте лавров и роз Свершилось желанное чудо воочью: Родился Младенец Христос.

Надсон Семен Яковлевич (1862-1887)

Рождество Христово

Благословен тот день и час, Когда Господь наш воплотился, Когда на землю Он явился, Чтоб возвести на Небо нас. Благословен тот день, когда Отверзлись вновь врата Эдема; Над тихой весью Вифлеема Взошла чудесная звезда! Когда над храминой убогой В полночной звездной полумгле Воспели «Слава в вышних Богу!» — Провозвестили мир земле И людям всем благоволенье! Благословен тот день и час, Когда в Христовом Воплощенье Звезда спасения зажглась!.. Христианин, с Бесплотных Ликом Мы в славословии великом Сольем и наши голоса! Та песнь проникнет в небеса. Здесь воспеваемая долу Песнь тихой радости души Предстанет Божию Престолу! Но ощущаешь ли, скажи, Ты эту радость о спасеньи? Вступил ли с Господом в общенье? Скажи, возлюбленный мой брат, Ты ныне так же счастлив, рад, Как рад бывает заключенный Своей свободе возвращенной? Ты так же ль счастлив, как больной, Томимый страхом и тоской, Бывает счастлив в то мгновенье, Когда получит исцеленье? Мы были в ранах от грехов — Уврачевал их наш Спаситель! Мы в рабстве были — от оков Освободил нас Искупитель! Под тучей гнева были мы, Под тяготением проклятья — Христос рассеял ужас тьмы Нам воссиявшей благодатью. Приблизь же к сердцу своему Ты эти истины святые, И, может быть, еще впервые Воскликнешь к Богу своему Ты в чувстве радости спасенья! Воздашь Ему благодаренье, Благословишь тот день и час, Когда родился Он для нас.

К.Р. (великий князь Константин Константинович) 1894

Царь Иудейский (отрывок)

И о а н н а: На память мне приходит ночь одна На родине моей. Об этой ночи Ребенком малым слышала нередко Я пастухов бесхитростную повесть. Они ночную стражу содержали У стада. Ангел им предстал; [и слава Господня осияла их. И страх Напал на пастухов. И ангел Божий, Их ободряя, молвил им: «Не бойтесь! Великую я возвещаю радость И вам, и людям всей земли: родился Спаситель вам. И вот вам знак: в пещере Найдете вы Младенца в пеленах; Он в яслях возлежит». И появилось На небе много ангелов святых; Они взывали: «Слава в вышних Богу, Мир на земле, благоволенье людям!» И смолкло все, и в небе свет погас, И ангел Божий отлетел.] По слову Его они пошли и увидали И ясли, и спеленатого в них Прекрасного Младенца Иисуса, И радостную Мать Его, Марию.

К. Р. (великий князь Константин Константинович) 1912

Рождественская ночь

Как тиха эта ночь… как прозрачна она! Вдохновенно глядят небеса, И в объятьях глубокого зимнего сна Ожиданием дышат леса…

В эту тихую ночь беззакатной звездой В мрачной бездне утраченных лет Загорелся впервые над грешной землей Христианства божественный свет.

В эту ночь улыбнулся Младенец-Христос С бесконечною лаской любви Людям – братьям Своим, утомлённым от слёз, Утонувшим в грехе и в крови…

В эту ночь легкокрылых небесных гостей Будто слышится пенье вдали… И лучистые звёзды сияют светлей Над снегами холодной земли…

Николай Борисович Хвостов (1849-1924)

Сочельник в лесу

Ночь. Мороз. Сверкают звезды С высоты небес. Весь в снегу, как в горностаях, Дремлет тихий лес.

Тишина вокруг, поляна Спит в объятьях сна. Из-за леса выплывает На дозор луна.

Звезды гаснут. С неба льются Бледные лучи, Заискрился снег морозный Серебром парчи.

Широко раскинув ветви, В шубе снеговой, Посреди поляны елка Ввысь ушла стрелой.

На красавицу лесную Лунный свет упал, И огнями лед кристаллов В ветках заиграл.

Бриллиантовые нити В хвое заплелись, Изумруды и рубины На снегу зажглись.

Ясной звездочкой у елки — Светится глава… Наступает день великий — Праздник Рождества.

Николай Борисович Хвостов (1849-1924)

*** Еще те звезды не погасли, Еще заря сияет та, Что озарила миру ясли Новорожденного Христа… Тогда, ведомые звездою, Чуждаясь ропота молвы, Благоговейною толпою К Христу стекалися волхвы… Пришли с далекого Востока, Неся дары с восторгом грез,- И был от Иродова ока Спасен Властительный Христос!.. Прошли века… И Он, распятый, Но все по-прежнему живой, Идет, как истины Глашатай, По нашей пажити мирской; Идет, по-прежнему обильный Святыней, правдой и добром, И не поборет Ирод сильный Его предательским мечом.

Фофанов Константин Михайлович (1862-1911)

Рождество Христово

Благословен тот день и час, Когда Господь наш воплотился, Когда на землю Он явился, Чтоб возвести на Небо нас. Благословен тот день, когда Отверзлись вновь врата Эдема; Над тихой весью Вифлеема Взошла чудесная звезда! Когда над храминой убогой В полночной звездной полумгле Воспели «Слава в вышних Богу!» — Провозвестили мир земле И людям всем благоволенье! Благословен тот день и час, Когда в Христовом Воплощенье Звезда спасения зажглась!.. Христианин, с Бесплотных Ликом Мы в славословии великом Сольем и наши голоса! Та песнь проникнет в небеса. Здесь воспеваемая долу Песнь тихой радости души Предстанет Божию Престолу! Но ощущаешь ли, скажи, Ты эту радость о спасеньи? Вступил ли с Господом в общенье? Скажи, возлюбленный мой брат, Ты ныне так же счастлив, рад, Как рад бывает заключенный Своей свободе возвращенной? Ты так же ль счастлив, как больной, Томимый страхом и тоской, Бывает счастлив в то мгновенье, Когда получит исцеленье? Мы были в ранах от грехов — Уврачевал их наш Спаситель! Мы в рабстве были — от оков Освободил нас Искупитель! Под тучей гнева были мы, Под тяготением проклятья — Христос рассеял ужас тьмы Нам воссиявшей благодатью. Приблизь же к сердцу своему Ты эти истины святые, И, может быть, еще впервые Воскликнешь к Богу своему Ты в чувстве радости спасенья! Воздашь Ему благодаренье, Благословишь тот день и час, Когда родился Он для нас.

Е. Львова Сер. 19 века.

***То были времена чудес, Сбывалися слова пророка: Сходили ангелы с небес, Звезда катилась от Востока, Мир искупленья ожидал — И в бедных яслях Вифлеема, Под песнь хвалебную Эдема, Младенец дивный воссиял, И загремел по Палестине Глас вопиющего в пустыне…

Лев Мей 1855

Рождество Христово

«Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит. Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют…»

Пустыня спит. Горят светила На ризе ночи голубой. Чья мысль их властно превратила В завет, начертанный судьбой?

Кто поспешает в мраке зыбком За звездным факелом во след? К каким восторгам и улыбкам? К каким виденьям юных лет?

То мудрецы, цари Востока, Провидцы в жизни и во снах, Рожденье нового Пророка Прочли в небесных письменах.

Они чеканные сосуды Везут с дарами… Путь далек. Идут, колеблются верблюды, Вздымая облаком песок…

Святое всех роднит со всеми, — Как смерть, как совесть, как грехи. Под утро, в горном Вифлееме, Проснулись в страхе пастухи.

Как озарилась их обитель! Само вещает Божество: «Рожден для смертных Искупитель, Идите,— узрите Его!»

Смиренных духом сочетало Преданье с мудрыми земли: Одно их чувство волновало, Одни надежды их влекли.

Для них Избранник неизвестный Уже идет и в этот час На подвиг Свой — на подвиг Крестный Во искупление за нас!

Константин Льдов 1890-е

Волхвы

В сиянье звёздном к дальней цели Спешит усердный караван; И вот, леса зазеленели, Засеребрился Иордан, Вот, башни стен Ерусалима, Громады храмов и дворцов, — Но горний свет неугасимо Зовёт всё дальше мудрецов. Струит звезда над Палестиной Лучи прозрачные свои… Вот, над уснувшею долиной Гора пророка Илии. Всё ниже, ниже свет небесный, Вот, Вифлеем — холмов гряда… И над скалой пещеры тесной Остановилася звезда. Лучи небесные погасли; Янтарный отблеск фонаря Чуть озаряет ложе — ясли Новорожденного Царя. Волхвами вещий сон разгадан, Открылся Бог Своим рабам. И смирну, золото и ладан Они несут к Его стопам. Младенец внемлет их рассказам. Небесный луч им светит вновь: В очах Христа — предвечный разум, В улыбке — вечная любовь.

Константин Льдов 1906

С нами Бог (Имману-эль)

Во тьму веков та ночь уж отступила, Когда, устав от злобы и тревог, Земля в объятьях неба опочила И в тишине родился С-нами-Бог.

И многое уж невозможно ныне: Цари на небо больше не глядят, И пастыри не слушают в пустыне, Как ангелы про Бога говорят.

Но вечное, что в эту ночь открылось, Несокрушимо временем оно, И Слово вновь в душе твоей родилось, Рожденное под яслями давно.

Да! С нами Бог,— не там, в шатре лазурном, Не за пределами бесчисленных миров, Не в злом огне, и не в дыханье бурном, И не в уснувшей памяти веков.

Он здесь, теперь,— средь суеты случайной, В потоке мутном жизненных тревог Владеешь ты всерадостною тайной: Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог!

Владимир Соловьев 1892

Ночь на Рождество

Пусть все поругано веками преступлений, Пусть незапятнанным ничто не сбереглось, Но совести укор сильнее всех сомнений, И не погаснет то, что раз в душе зажглось.

Великое не тщетно совершилось; Не даром средь людей явился Бог; К земле недаром Небо преклонилось, И распахнулся вечности чертог.

В незримой глубине сознанья мирового Источник истины живет, не заглушен, И над руинами позора векового Глагол ее звучит, как похоронный звон.

Родился в мире Свет, и Свет отвергнут тьмою, Но светит он во тьме, где грань добра и зла, Не властью внешнею, а правдою самою Князь века осужден и все его дела.

Владимир Соловьев 1894

Поклонение волхвов

Даровал Господь Младенца Деве, Пресвятой Божественной Марии Не в палатах царственных, а в хлеве. Встретил мир явление Мессии.

В нищете Рожденный не угадан, Но пришли к Нему волхвы с Востока, Злато, смирну и душистый ладан Принесли с собою издалека.

И сложили дар свой многоценный, Пред Младенцем, опускаясь долу, И в страну свою толпой смиренной Отошли, по Божьему глаголу.

Глинка Федор Николаевич (1786-1880) Отрывок из поэмы «Таинственная капля: Народное предание», 1861- 1871

24 декабря

Восторженный канон Дамаскина У всенощной сегодня пели, И умилением душа была полна, И чудные слова мне душу разогрели. «Владыка в древности чудесно спас народ…» О верю, верю. Он и в наши дни придет И чудеса свершит другие. О Боже! не народ — последний из людей Зовет Тебя, тоскою смертной полный… В моей душе бушуют также волны Воспоминаний и страстей. Он волны осушил морски О, осуши же их своей могучей дланью! Как солнцем освети греховных мыслей тьму… О, снизойди к ничтожному созданью! О, помоги неверью моему!

Алексей Апухтин (1840-1893)

Благовестие

Веют в темном мире Скорби и бессилья Ангельские хоры, Ангельские крылья.

Озарились ясно Песнью благостыни И холмы, и долы В скудной Палестине.

Слышится та песня В шири небосклона От вершин Ливана До струи Кедрона…

Мудрецы с Востока, К радости всемирной, Держат путь с дарами — С ладаном и смирной…

Под святые звуки Горнего напева Озарился сумрак Каменного хлева.

А в забытых яслях Ярче век от века Светит лик Младенца — Богочеловека…

Двадцати столетий Пронеслась громада, Но душа все так же Вдохновенно рада.

Но на сердце так же При воспоминаньи Легче груз заботы И светлей страданье.

И парит над миром Скорби и бессилья Ангельские хоры, Ангельские крылья!

Коринфский Аполлон Аполлонович (1868 — 1937)

Христос-младенец

I То не льется ли к долинам Дальний говор волн морских, Не домчал ли песню моря Вольный ветер и затих? То не шепчут ли деревья В полуночной тишине, Или полночь голубая Замечталась обо дне? То не птицы ли запели — Зазвенели по кустам, Голоса ли чуткой ночи Раздаются здесь и там? Или, может быть, с цветами Сговорилися цветы — Разсказать далеким звездам Все желанья, все мечты? Или, может быть, и звезды С высоты своих небес Шлют земле, объятой мглою, Вести, полныя чудес?!. Нет, не звезды, нет, не волны, Нет, не хоры птиц звенят; Это — сонмы сил небесных, Это — ангелы летят!..

II За строем строй, За клиром клир — Летят они В подлунный мир. Они летят, И шелест крыл Немую даль Заворожил. С полей небес — Как с выси гор — Спустился вниз Их звонкий хор. Небесный гимн Они поют, Завет небес Земле несут; Поют о том, Что в мир тревог Пришел Христос — Младенец-Бог, Что с Ним сошли Любовь и мир В обитель слез, В мятежный мир.

III А Он — божественный Младенец, А Он заснул и видит сон; И первый сон Христа-Младенца Крылами тайны осенен. Небесных звуков сочетанье, Земных мелодий чудный строй Лелеет слух Христа-Младенца Своей волшебною игрой. Он видит: три безплотных брата, Перед собой развеяв тьму, Пришли к Нему, к Христу-Младенцу, Царю и Богу своему. Он слышит, — первый молвил: «Слава — И на земле, и в небесах — Той, что в Своем Христе-Младенце Мессию держит на руках!..» Второй промолвил: «В темном мире Не льется в эту полночь слез, — Земле Собой Христос-Младенец Свет чистых радостей принес!..» И молвил третий — ангел скорби: «Он в мир пришел — за мир страдать!..» Но не слыхал Христос-Младенец, Но не внимала даже Мать… А ночь плыла над Вифлеемом Под гимны ангелов святых, Венчая сон Христа-Младенца Венцом созвездий золотых…

Коринфский Аполлон Аполлонович (1868 — 1937)

* * * Вот, вот она опять, сметая злые годы, Как в отдаленные от наших дней века, На землю сходит ночь — светла и глубока, Как чудо — высшее из всех чудес природы; И в сердце льется вновь могучая река — Река любви, надежд, и веры, и свободы… «Христос рождается!» — звенят в душе слова, — И полнится она отрадой безграничной, Она — оторвалась от суеты обычной, Чужда ей черных дум докучная молва, — Как будто для нея нет больше жизни личной, Как будто скорбь ея безсонная мертва… О, ночь священная! Ночь тайны безконечной, Непостижимая холодному уму!.. Как властно говоришь ты сердцу моему О том, что — волею Судьбы судеб Предвечной — Свет Воплотившийся разсеет жизни тьму, Сотрет главу змеи — дух мысли человечной… Христос — рождается… О, ночь волшебных грез!.. Проснитесь, спящие! Свет Разума — сияет! Пред Солнцем Правды — весь мрак лжи и злобы тает!.. Изсякнет навсегда поток кровавых слез, — Всё — славу Небесам, всё — мир земле вещает… Воспряньте, падшие! — Рождается Христос!.. Обременённые! Легко вам станет бремя, — Грядите вслед за Ним уверенной стопой! Приникни ты к Нему воскресшею душой, Ты — всех униженных, всех угнетенных племя!.. Смиритесь, гордые! — ударил час святой: Звезда Любви взошла, исполнилося время!.. Умолкни навсегда, потёмной злобы пир! — Звезда Любви горит над безднами порока… Погрязший в слепоте страстей своих глубоко, Стряхни ярмо вражды с себя, безумный мир!.. Христос — рождается! Он — с высоты Востока — Несет на землю к нам уже не меч, а мир!..

Коринфский Аполлон Аполлонович (1868 — 1937)

Звезда Вифлеема

И вот свечерело… И ночь голубая Раскинула плащ над снегами… И вспыхнуло небо от края до края, И вспыхнуло небо звездами. Алмазы – не звезды! Но в россыпи звездной Одна всех ясней, всех заметней, Зажглась, как светильник над темною бездной, И светит теплей и приветней. Во мраке веков над далеким Востоком Она в первый раз засияла, Царям и рабам, и вождям, и пророкам Дорогу к любви указала. Все тленно, все временно в суетном мире: Погибнет и мудрость седая, Погибнет богатство в кичливой порфире, И сила погибнет живая. Одно лишь, одно не изменится вечно, Одно не погибнет на свете – Любовь, та любовь, что, как Бог, бесконечна. Что знают и старцы, и дети… Она родилась в Вифлеемской пещере, Зажглась, как звезда золотая, Весь мир укрепляет в надежде и вере, Зажглась и не меркнет, сияя… Без этой любви жизнь могилы темнее, А светит она между нами. И радость, и счастье рождаются с нею, Над жизнью мерцая звездами.

Коринфский Аполлон Аполлонович (1868 — 1937)

Поклонение волхвов

Тихо полночь плывет над уснувшей землей. Ночь безмолвна, пустыня тиха. В эту ночь на земле безмятежный покой, В эту ночь на земле нет греха… И горит и сияет на небе звезда, Льет лучи, словно солнце вдали… Не светили так звезды нигде никогда С сотворения самой Земли… Знать рождается в мире Владыка царей — Кроткий вождь поколений земных: Как маяк на просторе мятежных морей Для усталых, гонимых, больных… Тихо полночь плывет над пустыней немой, И к звезде, воссиявшей вдали, Днем и ночью спешат, позабывши покой, От востока волхвы-короли… Скоро кончится путь их пред звездным лучом, И придут до прихода зари — И в пещере глухой пред Небесным Царем Преклонятся земные цари… В небе звезды и Ангелы стройно поют: «Слава в вышних и мир на земли!» И к Неведомой Тайне с дарами идут От востока волхвы-короли…

Г. Аркашов

Вечерний ангел

В вечерний час над степью мирной, Когда закат над ней сиял, Среди небес, стезей эфирной, Вечерний ангел пролетал, Он видел сумрак предзакатный, Уже седел вдали восток… И вдруг услышал он невнятный Во ржах ребенка голосок. Он шел, колосья собирая И васильки, и пел в тиши, И были в песне звуки рая Невинной, неземной души. «Дитя,- сказал посланник Бога, И грусть и радость затая,- Куда ведет твоя дорога, И где сложилась песнь твоя?» Ребенка взор был чист и светел, Но он в смущении стоял. «Не знаю…» — робко он ответил. «Благослови меньшого брата,- Сказал Господь,- благослови Младенца в тихий час заката На путь и правды и любви!» И осенил дитя с улыбкой Вечерний ангел,- развернул Свои воскрылья в сумрак зыбкий И на закате потонул. И как алтарь весенней ночи, Заря сияла в вышине, И долго молодые очи Ей любовались в тишине. И в созерцании впервые Дитя познало красоту, Лелея грезы золотые И чистой радости мечту.

Иван Бунин 1891

В сочельник Канун великий Рождества… Темнеют краски небосвода… Все тихо… близость торжества Невольно чувствует природа. Как будто менее тревог, Как будто менее страданья — В подлунный мир Младенец-Бог Приносит сладость упованья. Вот в небе вспыхнула звезда; Она зажглась, играя нежно… Как счастлив тот, кто день труда Сегодня кончит безмятежно, Кто, отложив дела свои, Забудет рой забот тяжелый И отдохнет в кругу семьи Спокойный, кроткий и веселый… И не с нахмуренным челом, Но, отрешась от дум унылых, Он встретит праздник за столом Среди своих родных и милых, Услышит он святую весть, Когда раздастся звон вечерний, Но мир велик,- в нем много есть И тех, чей путь исполнен терний… О Боже! В этот день святой И им пошли благословенье, Утешь их радостью земной, Житейских бед пошли забвенье… Пускай для них суровых дней Смирится вечная тревога, Пусть ценят в этот день сильней Святой приход Младенца-Бога.

Лев Медведев (1865 — 1904)

Ночь в сочельник

Ночь близка, и робко Зажигают небеса, И под снегом, притаившись, Дремлют темные леса.

Не встречает ночь, как прежде, — Сумрак ласковой весны, Шорох трав и блеск зарницы, Лепет листьев и волны.

Все молчит в пустыне снежной, Ночь блестящая мертва, — И плывет в мерцанье ночи — Светлый праздник Рождества…

И как будто издалека, В этот радостный канун, Слышны песни сил небесных, Точно звуки райских струн.

И сулят святые звуки Мир озлобленным сердцам И земли благословенье; И святыню — небесам!..

Александр Федоров (1868-1949)

Звезда Рождественская песнь

На широком небосводе, В звездном ярком хороводе, Светит дивная звезда. Всюду луч она заронит, Где людское горе стонет, — В села, рощи, города. Луч доходит до светлицы И крестьянки, и царицы, И до птичьего гнезда. Он вскользнет и в дом богатый, И не минет бедной хаты Луч волшебный никогда. Всюду ярче радость блещет, Где тот звездный луч трепещет, И не страшна там беда, Где засветится звезда. Изабелла Аркадьевна Гриневская (1854-1942) — русский драматург, прозаик, поэтесса, переводчица, критик

Рождественское утро

Льется звучными волнами Звон колоколов, В Божий храм валит толпами Люд со всех концов,

И богатый и убогий, Пробудясь от сна, — Все спешат одной дорогой, Мысль у всех одна.

Звон торжественный почуя, Все во храм идут. И с молитвой трудовую Лепту в дар несут,

В дар Тому, кто в ночь родился И средь пастухов В яслях, Кроткий, приложился, Принял дар волхвов.

Кто пришел на землю худших Грешных оправдать, И Своих овец заблудших К Пастырю собрать.

Фёдор Пестряков (1862-1911), священник

Святая ночь

Давно померк закат огнистый, Последний луч зари погас: Мерцают звёзды, ночь чиста. И близится полночи час.

За дни грядущие спокоен, Одетый ризой световой Мир весь молитвенно настроен Пред Чудом тайны мировой…

Плывёт Святая ночь незримо, Свершая мира торжество, И славословят Херувимы Младенца-Бога Рождество.

Фёдор Пестряков (1862-1911), священник

Волхвы

Едет всадник вперед. Полон верою взор Устремил на звезду весь седой Мельхиор: Воле Божьей предался он с перового дня Не спеша, погоняет вперед он коня. А за ним – за звездою – чернокудрый Гаспар Волхв надежды святой – той, что скорбному дар: Он науке отдал ум и силы, и дни… Равномерно вперёд погоняют они. Третий следом идёт… волоса словно жар; Взор любовью горит; это маг Валтасар; Своё сердце он предал добру, говорят… Едут бодро вперед и на небо глядят. Там на небе горит золотая звезда; Не видали такой никогда – никогда: Она в небе горит, перед ними идёт, Она к Богу зовёт, она манит вперёд!.. И вся трепета, счастья и жизни полна, Над одним из домов опустилась она. И вступают туда, ускоряют свой шаг, Видят – Чудо ребёнок – у девы в руках. — «Вот мой Бог» – опустился седой Мельхиор и, воскурил перед ним фимиам дальних гор. — «Это Царь», и царю чернокудрый Гаспар опустил золотые изделия в дар. — «Человека искал я весь юный свой век, — Вижу, вот он лежит предо мной человек!.. Он беспомощен, слаб, на руках он лежит И зараней об нём моё сердце болит! Вижу скорбной душою позор твой и суд, — И на тело твоё принёс смирны сосуд!» Молодой Валтасар головою поник … И сказал Мельхиор, поднимая свой лик: — «Вижу небо отверсто и Старец в лучах, Вижу милость к страдальцу в предвечных очах. А кругом их поют хоры ангельских сил И возносится дым от небесных кадил» – И закончил Гаспар речь волхва своего: — «Да приидет скорее к нам Царство Его».

У яслей Христовых

Перед счастливою Марией Младенец в яслях возлежал: — «Ты тот, о ком во дни иные Архангел с неба мне вещал!»

Взирает трепетно Иосиф … И, мир забыв, всему глухи, Склонившись к яслям, стадо бросив, С молитвой смотрят пастухи.

Рассказу странному внимала, Мария, в счастье неземном, И в сердце бережно слагала Слова о Господе своём…

Николай Васильевич Реморов(1875–1919), священник с 1904 г. Печатался в Тамбовских епархиальных ведомостях

Вифлеемские пастыри

Звездами блещут небеса Луна плывет меж облаками И как алмазный дождь роса Легла над сонными полями. Холмов песчаные вершины Во мгле белеются ночной; Клубясь, плывет на дне долины Туман сребристою волной, П над долиной Вифлеем Спит тихим сном и глух и нем. Кругом покрыты скаты горо Его тенистыми садами; За ними стелется ковер Лугов с пугливыми стадами. Все тихо… Чуден вид природы! Легко вдыхает воздух грудь; Светил полночных хороводы Свершают стройно вечный путь, И пастухи в тиши ночной Ведут беседу меж собой… Вдруг слышат из-за облаков Несутся звуки песнопенья, То Богу Вышнему хваленье Поет незримый сонм духов. Звучат в той песни вдохновенной Слова неведомые им: «Господь дарует мир вселенной Благоволением своим; Ему и слава, и хвала!» И вот развеялася мгла: Небесным светом озаренный Крылатый вождь святых духов Перед толпою изумленной Стал вифлеемских пастухов. «Не бойтесь,— кротко он вещал, — Настало время жизни новой; Греха расторгнутся оковы, — Уж час спасения настал: Спаситель мира днесь рожден, Лежит в вертепе в яслях Он». Исчезло райское виденье, Как миммолетный чудный сон, — Лишь оглашает небосклон С высот небесных песнопенье. И вновь настала тишина… И пастухи порой ночною (Им гор нестрашна крутизна) Спешат знакомою тропою К пещерам, где приют дневной Стада находят в летний зной. Пришли… Вертеп могилой темной Всегда казался издали. — Теперь из двери его скромной Лучи таинственно текли. Незримый светоч его своды Лучом чудесным освещал И Царь небес и всей природы В убогих яслях там лежал. Но где под кровлею земной Дышал бы райский мир такой! На лик Божественно-прекрасный Младенца-Бога в пеленах Смотрела Мать с улыбкой ясной, Как солнце в радостных лучах. И непонятное волненье Объяло пастырей сердца: И страх, и радость, умиленье, И мир, и счастье без конца… Они, склонившись до земли, Христу дань сердца принесли И снова прежнею тропою, Спеша к стадам своим, идут И о виденьи меж собою Беседу тихую ведут… А ночь торжественно блистала И в даль небесную звала, Где нет страдания и зла; И так светло и мирно стало В их торжествующих сердцах, Как в этих чудных небесах.

Свящ. А. Ушаков Богословский вестник. 1895 г. Т.1. № 1. С.79–81 (2-я пагин.)

Священник Алексей Дмитриевич Ушаков (1864–20 окт. 1943) 40 лет служил настоятелем храма святого Георгия Победоносца в селе Юрьевское Старицкого района Тверской области. Это был необычайно талантливый человек, пытливый исследователь и краевед, замечательный писатель, писал стихи и занимался переводом с французского стихов Ламартина.

Рождественское

В яслях спал на свежем сене Тихий крошечный Христос. Месяц, вынырнув из тени, Гладил лен Его волос…

Бык дохнул в лицо Младенца И, соломою шурша, На упругое коленце Засмотрелся, чуть дыша.

Воробьи сквозь жерди крыши К яслям хлынули гурьбой, А бычок, прижавшись к нише, Одеяльце мял губой.

Пес, прокравшись к теплой ножке, Полизал ее тайком. Всех уютней было кошке В яслях греть Дитя бочком…

Присмиревший белый козлик На чело Его дышал, Только глупый серый ослик Всех беспомощно толкал:

«Посмотреть бы на Ребенка Хоть минуточку и мне!» И заплакал звонко-звонко В предрассветной тишине…

А Христос, раскрывши глазки, Вдруг раздвинул круг зверей И с улыбкой, полной ласки, Прошептал: «Смотри скорей!»

Валентин Берестов

Федор Михайлович Достоевский (1821—1881)

Мальчик у Христа на елке

Рождественский рассказ

I. Мальчик с ручкой

Дети странный народ, они снятся и мерещатся. Перед елкой и в самую елку перед Рождеством я все встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьем – значит, его все же кто-то снаряжал, посылая. Он ходил «с ручкой»: это технический термин, значит – просить милостыню. Термин выдумали сами эти мальчики. Таких, как он, множество, они вертятся на вашей дороге и завывают что-то заученное; но этот не завывал и говорил как-то невинно и непривычно и доверчиво смотрел мне в глаза – стало быть, лишь начинал профессию. На расспросы мои он сообщил, что у него сестра, сидит без работы, больная; может, и правда, но только я узнал потом, что этих мальчишек тьма-тьмущая: их высылают «с ручкой» хотя бы в самый страшный мороз, и если ничего не наберут, то наверно их ждут побои. Набрав копеек, мальчик возвращается с красными, окоченевшими руками в какой-нибудь подвал, где пьянствует какая-нибудь шайка халатников, из тех самых, которые, «забастовав на фабрике» под воскресенье в субботу, возвращаются вновь на работу не ранее как в среду вечером. Там, в подвалах, пьянствуют с ними их голодные и битые жены, тут же пищат голодные грудные их дети. Водка, и грязь, и разврат, а главное, водка. С набранными копейками мальчишку тотчас же посылают в кабак, и он приносит еще вина. В забаву и ему иногда нальют в рот косушку и хохочут, когда он, с пресекшимся дыханием, упадет чуть не без памяти на пол.

…и в рот мне водку скверную Безжалостно вливал…

Когда он подрастет, его поскорее сбывают куда-нибудь на фабрику, но все, что он заработает, он опять обязан приносить к халатникам, а те опять пропивают. Но уж и до фабрики эти дети становятся совершенными преступниками. Они бродяжат по городу и знают такие места в разных подвалах, в которые можно пролезть и где можно переночевать незаметно. Один из них ночевал несколько ночей сряду у одного дворника в какой-то корзине, и тот его так и не замечал. Само собою, становятся воришками. Воровство обращается в страсть даже у восьмилетних детей, иногда даже без всякого сознания о преступности действия. Под конец переносят все – голод, холод, побои – только за одно, за свободу, и убегают от своих халатников бродяжить уже от себя. Это дикое существо не понимает иногда ничего: ни где он живет, ни какой он нации, есть ли Бог, есть ли государь; даже такие передают об них вещи, что невероятно слышать, и однако же, все факты.

II. Мальчик у Христа на елке

Но я романист и, кажется, одну «историю» сам сочинил. Почему я пишу: «кажется», ведь я сам знаю наверно, что сочинил, но мне все мерещится, что это где-то и когда-то случилось, именно это случилось как раз накануне Рождества, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз.

Мерещится мне, был в подвале мальчик, но еще очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо рта и забавлялся, смотря, как он вылетает. Но ему очень хотелось кушать. Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала со своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Хозяйку углов захватили еще два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика, так что он уже стал бояться подходить к ее углу близко. Напиться-то он где-то достал в сенях, но корочки нигде не нашел и раз в десятый уже подходил разбудить свою маму. Жутко стало ему, наконец, в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. «Очень уж здесь холодно», – подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала. Он еще бы и раньше пошел, да все боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу.

Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откудова он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется – никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь – Господи, кабы покушать! И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются, и, господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика.

Вот и опять улица, – ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то! А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие – миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ. Подкрался мальчик, отворил вдруг дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. Как он испугался! А копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать ее. Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится, и бежит, бежит и на ручки дует. И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко, и вдруг, господи! Да что ж это опять такое? Стоят люди толпой и дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые! Какой-то старичок сидит и будто бы играет на большой скрипке, два других стоят тут же и играют на маленьких скрипочках, и в такт качают головками, и друг на друга смотрят, и губы у них шевелятся, будто говорят, совсем говорят, – только вот из-за стекла не слышно. И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, – вдруг рассмеялся. Никогда он не видал таких куколок и не знал, что такие есть! И плакать-то ему хочется, но так смешно-смешно на куколок. Вдруг ему почудилось, что сзади его кто-то схватил за халатик: большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой. Покатился мальчик наземь, тут закричали, обомлел он, вскочил и бежать-бежать, и вдруг забежал сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, – и присел за дровами: «Тут не сыщут, да и темно».

Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху, и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть. «Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок, – подумал мальчик и усмехнулся, вспомнив про них, – совсем как живые!..» И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. «Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!»

– Пойдем ко мне на елку, мальчик, – прошептал над ним вдруг тихий голос.

Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и… и вдруг – о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом все куколки, – но нет, это все мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.

– Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! – кричит ей мальчик и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. – Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? – спрашивает он, смеясь и любя их.

– Это «Христова елка», – отвечают они ему. – У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки… – И узнал он, что мальчики эти и девочки все были все такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей, во время самарского голода, четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей… А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо…

А внизу наутро дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла еще прежде его; оба свиделись у Господа Бога в небе.

И зачем же я сочинил такую историю, так не идущую в обыкновенный разумный дневник, да еще писателя? А еще обещал рассказы преимущественно о событиях действительных! Но вот в том-то и дело, мне все кажется и мерещится, что все это могло случиться действительно, – то есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке у Христа – уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться или нет? На то я и романист, чтоб выдумывать.

1876 г.

Перед Рождеством

«И зачем ты, мой глупый малыш, Нос прижимая к стеклу, Сидишь в темноте и глядишь В пустую морозную мглу Пойдем-ка со мною туда, Где в комнате блещет звезда,

Где свечками яркими, Шарами, подарками Украшена елка в углу!» —

«Нет, скоро на небе зажжется звезда. Она приведет этой ночью сюда, как только родится Христос (Да-да, прямо в эти места! Да-да, прямо в этот мороз!), Восточных царей, премудрых волхвов, Чтоб славить младенца Христа. И я уже видел в окно пастухов! Я знаю, где хлев! Я знаю, где вол! А ослик по улице нашей прошел!»

Иосиф Бродский

Рождественская звезда

В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре, чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе, младенец родился в пещере, чтоб мир спасти: мело, как только в пустыне может зимой мести. Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар из воловьих ноздрей, волхвы — Балтазар, Гаспар, Мельхиор; их подарки, втащенные сюда. Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда. Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака, на лежащего в яслях ребенка издалека, из глубины Вселенной, с другого ее конца, звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.

***

Волхвы пришли. Младенец крепко спал. Звезда светила ярко с небосвода. Холодный ветер снег в сугроб сгребал. Шуршал песок. Костер трещал у входа. Дым шел свечой. Огонь вился крючком. И тени становились то короче, то вдруг длинней. Никто не знал кругом, что жизни счет начнется с этой ночи. Волхвы пришли. Младенец крепко спал. Крутые своды ясли окружали. Кружился снег. Клубился белый пар. Лежал младенец, и дары лежали.

В Рождество все немного волхвы…

В Рождество все немного волхвы. В продовольственных слякоть и давка. Из-за банки кофейной халвы производит осаду прилавка грудой свертков навьюченный люд: каждый сам себе царь и верблюд.

Сетки, сумки, авоськи, кульки, шапки, галстуки, сбитые набок. Запах водки, хвои и трески, мандаринов, корицы и яблок. Хаос лиц, и не видно тропы в Вифлеем из-за снежной крупы.

И разносчики скромных даров в транспорт прыгают, ломятся в двери, исчезают в провалах дворов, даже зная, что пусто в пещере: ни животных, ни яслей, ни Той, над Которою – нимб золотой.

Пустота. Но при мысли о ней видишь вдруг как бы свет ниоткуда. Знал бы Ирод, что чем он сильней, тем верней, неизбежнее чудо. Постоянство такого родства – основной механизм Рождества.

То и празднуют нынче везде, что Его приближенье, сдвигая все столы. Не потребность в звезде пусть еще, но уж воля благая в человеках видна издали, и костры пастухи разожгли.

Валит снег; не дымят, но трубят трубы кровель. Все лица, как пятна. Ирод пьет. Бабы прячут ребят. Кто грядет – никому непонятно: мы не знаем примет, и сердца могут вдруг не признать пришлеца.

Но, когда на дверном сквозняке из тумана ночного густого возникает фигура в платке, и Младенца, и Духа Святого ощущаешь в себе без стыда; смотришь в небо и видишь – звезда.

Константин Фофанов

Поздравления в стихах в светлый праздник Рождества

Светлый праздник Рождества! Нет счастливей торжества! В ночь рождения Христова Над землёй зажглась Звезда.

С той поры через столетья Нам она, как солнце светит. Согревает верой души, Чтобы мир стал краше, лучше.

Дарит искры волшебства Светлый праздник Рождества! Мир приходит в каждый дом… Поздравляем с Рождеством!

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Вот и снова Рождество — Сил небесных торжество: В этот день Христос пришел, Чтоб спасти наш мир от зол.

Слава вечная Ему, Побеждающему тьму. Поздравляем всей душой С этой радостью большой.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Поздравляем с благодатью В светлый праздник Рождества. В эту ночь мы все, как дети, Ждём от неба волшебства. Ожиданиям в награду Вифлеемская звезда Путь к спасению укажет И поможет нам всегда.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Пусть обиды и потери Улетают, как листва! Пусть войдёт удача в двери В светлый праздник Рождества!

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Давай простим друг другу мы обиды, Давай посмотрим в неба высоту, Оставим сердце для любви открытым, Дождемся Вифлеемскую звезду.

Давай мы встретим Рождество Христово В торжественной и доброй тишине, И вслушаемся в каждое мы слово, С которым Он идет к тебе и мне…

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Неслышно ступая по белому снегу, Спешит Рождество одарить всех добром. Заглянет оно в каждый двор или дом — И счастье к любому придет человеку.

И сразу от сердца отступит мороз, Глаза засияют, как яркие звезды. Пусть праздник наступит.

И станет возможно, Чтоб самое важное вскоре сбылось.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Открою я тебе большой секрет – Конца у сказок в нашей жизни нет. А если наступает Рождество, Оно нам дарит сказок торжество!

Для них ты в сердце дверцу отвори, Иди навстречу счастью и любви, Рождественские свечи зажигай И в гости радость скромно приглашай!

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Рождество уж на пороге, Ярко светятся огни. Вам желаю в этом доме Много счастья и любви.

Пусть с Рождественской звездою Ангел спустится в ваш дом, И божественной рукою Поможет лаской и добром.

Чтобы сквозь снежную лавину Вы чувствовали солнца свет, Тепло чтоб вас не покидало И не было ни зла, ни бед.

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

В Святую Ночь Христова Рождества В своей душе ты ясли приготовь Младенцу, И пригласи Невинное Дитя Навечно поселиться в твоём сердце…

∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞∞

Только лучшего всего На Христово Рождество Близким следует желать! Я тебе хочу сказать —

Счастье пусть с тобой живет Каждый час и каждый год, И успехи чтоб во всем Ждали на пути твоем!

***

Еще те звезды не погасли, Еще заря сияет та, Что озарила миру ясли Новорожденного Христа Тогда, ведомые звездою, Чуждаясь ропота молвы, Благоговейною толпою К Христу стекалися волхвы… Пришли с далекого Востока, Неся дары с восторгом грез, И был от Иродова ока Спасен властительный Христос. Прошли века… И Он распятый, Но все по-прежнему живой Идет, как истины глашатай, По нашей пажити мирской; Идет, по-прежнему обильный Святыней, правдой и добром, И не поборет Ирод сильный Его предательским мечом…

Борис Пастернак

Рождественская звезда

Стояла зима. Дул ветер из степи. И холодно было Младенцу в вертепе На склоне холма. Его согревало дыханье вола. Домашние звери Стояли в пещере, Над яслями теплая дымка плыла. Доху отряхнув от постельной трухи И зернышек проса, Смотрели с утеса Спросонья в полночную даль пастухи. Вдали было поле в снегу и погост, Ограды, надгробья, Оглобля в сугробе, И небо над кладбищем, полное звезд. А рядом, неведомая перед тем, Застенчивей плошки В оконце сторожки Мерцала звезда по пути в Вифлеем. Она пламенела, как стог, в стороне От неба и Бога, Как отблеск поджога, Как хутор в огне и пожар на гумне. Она возвышалась горящей скирдой Соломы и сена Средь целой вселенной, Встревоженной этою новой звездой. Растущее зарево рдело над ней И значило что-то, И три звездочета Спешили на зов небывалых огней. За ними везли на верблюдах дары. И ослики в сбруе, один малорослей Другого, шажками спускались с горы. И странным виденьем грядущей поры Вставало вдали все пришедшее после. Все мысли веков, все мечты, все миры, Все будущее галерей и музеев, Все шалости фей, все дела чародеев, Все елки на свете, все сны детворы. Весь трепет затепленных свечек, все цепи, Все великолепье цветной мишуры… … Все злей и свирепей дул ветер из степи… … Все яблоки, все золотые шары. Часть пруда скрывали верхушки ольхи, Но часть было видно отлично отсюда Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи. Как шли вдоль запруды ослы и верблюды, Могли хорошо разглядеть пастухи. — Пойдемте со всеми, поклонимся чуду, — Сказали они, запахнув кожухи. От шарканья по снегу сделалось жарко. По яркой поляне листами слюды Вели за хибарку босые следы. На эти следы, как на пламя огарка, Ворчали овчарки при свете звезды. Морозная ночь походила на сказку, И кто-то с навьюженной снежной гряды Все время незримо входил в их ряды. Собаки брели, озираясь с опаской, И жались к подпаску, и ждали беды. По той же дороге чрез эту же местность Шло несколько ангелов в гуще толпы. Незримыми делала их бестелесность, Но шаг оставлял отпечаток стопы. У камня толпилась орава народу. Светало. Означились кедров стволы. — А кто вы такие? — спросила Мария. — Мы племя пастушье и неба послы, Пришли вознести Вам Обоим хвалы. — Всем вместе нельзя. Подождите у входа. Средь серой, как пепел, предутренней мглы Топтались погонщики и овцеводы, Ругались со всадниками пешеходы, У выдолбленной водопойной колоды Ревели верблюды, лягались ослы. Светало. Рассвет, как пылинки золы, Последние звезды сметал с небосвода. И только волхвов из несметного сброда Впустила Мария в отверстье скалы. Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба, Как месяца луч в углубленье дупла. Ему заменяли овчинную шубу Ослиные губы и ноздри вола. Стояли в тени, словно в сумраке хлева, Шептались, едва подбирая слова. Вдруг кто-то в потемках, немного налево От яслей рукой отодвинул волхва, И тот оглянулся: с порога на Деву, Как гостья, смотрела звезда Рождества.

Михаил Кузмин

Николай Семенович Лесков (1831—1895)

Христос в гостях у мужика

Рождественский рассказ

Посвящается христианским детям

Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, – я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.

* * *

Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время из России, а я тут и родился. Имели достатки по своему положению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую. Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду. И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осипова, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было.

Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение – об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел. Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все его наследство. А Тимофей Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию Создателя грех сего безумия не до конца совершился – Тимофей только ранил дядю в руку насквозь. По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из первогильдейных купцов сослан он к нам на поселение.

Именье Тимошино хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился. Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою. Пришли мы друг другу по сердцу.

* * *

Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пускали. Он им мудрен казался. Говорили: «Неизвестно, какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил». Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим, как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ Создателя в себе не уронить и не обесславить. Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хороший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Воспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, – весь побледнеет и после ходит смутный и руки опустит. Тогда и читать не хочет, да и в глазах вместо всегдашней ласки – гнев горит. Честности он был примерной и умница, а к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный человек. Дом вывел, как хоромы хорошие: всем полно, всего вдоволь, и от всех в уважении, и жена добрая, а дети здоровые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, я его спросил:

– Как, брат Тимоша, всем ли ты теперь доволен?

– В каком, – спрашивает, – это смысле?

– Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился?

А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, только молча лошадью правил. Тогда я извинился.

– Ты, – говорю, – брат, меня прости, что я так спросил… Я думал, что лихое давно… минуло и позабылось.

– Нужды нет, – отвечает, – что оно давно… минуло – оно минуло, да все-таки помнится…

Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Святое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит. Значит, его святое слово не пользует.

Я и задумался, так как во всем его умнее себя почитал и от него думал добрым рассуждением пользоваться, а он зло помнит… Он это заметил и говорит:

– Что ты теперь думаешь?

– А так, – говорю, – думаю что попало.

– Нет: ты это обо мне думаешь.

– И о тебе думаю.

– Что же ты обо мне, как понимаешь?

– Ты, мол, не сердись, я вот что про тебя подумал. Писание ты знаешь, а сердце твое гневно и Богу не покоряется. Есть ли тебе через это какая польза в Писании?

Тимофей не осерчал, но только грустно омрачился в лице и отвечает:

– Ты святое слово проводить не сведущ.

– Это, – говорю, – твоя правда, я не сведущ.

– Не сведущ, – говорит, – ты и в том, какие на свете обиды есть.

Я и в этом на его сдание согласился, а он стал говорить, что есть таковые оскорбления, коих стерпеть нельзя, – и рассказал мне, что он не за деньги на дядю своего столь гневен, а за другое, чего забыть нельзя.

– Век бы про это молчать хотел, но ныне тебе, – говорит, – как другу моему откроюсь.

Я говорю:

– Если это тебе может стать на пользу – откройся.

И он открыл мне, что дядя смертно огорчил его отца, свел горем в могилу его мать, оклеветал его самого и при старости своих лет улестил и угрозами понудил одних людей выдать за него, за старика, молодую девушку, которую Тимоша с детства любил и всегда себе в жену взять располагал.

– Разве, – говорит, – все это можно простить? Я его в жизнь не прощу.

– Ну да, – отвечаю, – обида твоя велика, это правда, а что Святое Писание тебя не пользует, и то не ложь.

А он мне опять напоминает, что я слабже его в Писании, и начинает доводить, как в Ветхом Завете святые мужи сами беззаконников не щадили и даже своими руками заклали. Хотел он, бедняк, этим совесть свою передо мной оправдать.

А я по простоте своей ответил ему просто.

– Тимоша, – говорю, – ты умник, ты начитан и все знаешь, и я против тебя по Писанию отвечать не могу. Я что и читал, откроюсь тебе, не все разумею, поелику я человек грешный и ум имею тесный. Однако скажу тебе: в Ветхом Завете все ветхое и как-то рябит в уме двойственно, а в Новом – яснее стоит. Там надо всем блистает «Возлюби да прости», и это всего дороже, как злат ключ, который всякий замок открывает. А в чем же прощать, неужели в некоей малой провинности, а не в самой большой вине?

Он молчит.

Тогда я положил в уме: «Господи! Не угодно ли воле Твоей через меня сказать слово душе брата моего?» И говорю, как Христа били, обижали, заплевали и так учредили, что одному Ему нигде места не было, а Он всех простил.

– Последуй, – говорю, – лучше сему, а не отомстительному обычаю.

А он пошел приводить большие толкования, как кто писал, что иное простить якобы все равно что зло приумножить.

Я на это упровергать не мог, но сказал только:

– Я-то опасаюсь, что «многие книги безумным тя творят». Ты, – говорю, – ополчись на себя. Пока ты зло помнишь – зло живо, – а пусть оно умрет, тогда и душа твоя в покос жить станет.

Тимофей выслушал меня и сильно сжал мне руку, но обширно говорить не стал, а сказал кратко:

– Не могу, оставь – мне тяжело.

Я оставил. Знал, что у него болит, и молчал, а время шло, и убыло еще шесть лет, и во все это время я за ним наблюдал и видел, что все он страдает и что, если пустить его на всю свободу да если он достигнет где-нибудь своего дядю, – забудет он все Писание и поработает сатане мстительному. Но в сердце своем я был покоен, потому что виделся мне тут перст Божий. Стал уже он помалу показываться, ну так, верно, и всю руку увидим. Спасет Господь моего друга от греха гнева. Но произошло это весьма удивительно.

* * *

Теперь Тимофей был у нас в ссылке шестнадцатый год, и прошло уже пятнадцать лет, как он женат. Было ему, стало быть, лет тридцать семь или восемь, и имел он трех детей и жил прекрасно. Любил он особенно цветы розаны и имел их у себя много и на окнах, и в палисаднике. Все место перед домом было розанами покрыто, и через их запах был весь дом в благовонии.

И была у Тимофея такая привычка, что, как близится солнце к закату, он непременно выходил в свой садик и сам охорашивал свои розаны и читал на скамеечке книгу. Больше, сколь мне известно, и то было, что он тут часто молился.

Таким точно порядком пришел он раз сюда и взял с собою Евангелие. Пооглядел розаны, а потом присел, раскрыл книгу и стал читать. Читает, как Христос пришел в гости к фарисею и Ему не подали даже воды, чтобы омыть ноги. И стало Тимофею нестерпимо обидно за Господа и жаль Его. Так жаль, что он заплакал о том, как этот богатый хозяин обошелся со святым гостем. Вот тут в эту самую минуту и случилося чуду начало, о котором Тимоша мне так говорил:

– Гляжу, – говорит, – вокруг себя и думаю: какое у меня всего изобилие и довольство, а Господь мой ходил в такой ценности и унижении… И наполнились все глаза мои слезами, и никак их сморгнуть не могу; и все вокруг меня стало розовое, даже самые мои слезы. Так, вроде забытья или обморока, и воскликнул я: «Господи! Если б Ты ко мне пришел – я бы Тебе и себя самого отдал».

А ему вдруг в ответ откуда-то, как в ветерке в розовом, дохнуло:

– Приду!

Тимофей с трепетом прибежал ко мне и спрашивает:

– Как ты об этом понимаешь: неужели Господь ко мне может в гости прийти?

Я отвечаю:

– Это, брат, сверх моего понимания. Как об этом, можно ли что усмотреть в Писании?

А Тимофей говорит:

– В Писании есть: «Все тот же Христос ныне и вовеки», – я не смею не верить.

– Что же, – говорю, – и верь.

– Я велю что ни день на столе ему прибор ставить.

Я плечами пожал и отвечаю:

– Ты меня не спрашивай, смотри сам лучше, что к Его воле быть может угодное, а впрочем, я и в приборе Ему обиды не считаю, но только не гордо ли это?

– Сказано, – говорит, – «сей грешники приемлет и с мытарями ест».

– А и то, – отвечаю, – сказано: «Господи! Я недостоин, чтобы Ты взошел в дом мой». Мне и это нравится.

Тимофей говорит:

– Ты не знаешь.

– Хорошо, будь по-твоему.

* * *

Тимофей велел жене с другого же дня ставить за столом лишнее место. Как садятся они за стол пять человек – он, да жена, да трое ребятишек, – всегда у них шестое место в конце стола почетное, и перед ним большое кресло.

Жена любопытствовала: что это, к чему и для кого? Но Тимофей ей не все открывал. Жене и другим он говорил только, что так надо по его душевному обещанию «для первого гостя», а настоящего, кроме его да меня, никто не знал.

Ждал Тимофей Спасителя на другой день после слова в розовом садике, ждал в третий день, потом в первое воскресенье – но ожидания эти были без исполнения. Долгодневны и еще были его ожидания: на всякий праздник Тимофей все ждал Христа в гости и истомился тревогою, но не ослабевал в уповании, что Господь Свое обещание сдержит – придет. Открыл мне Тимофей так, что «всякий день, говорит, я молю: “Ей, гряди, Господи!” – и ожидаю, но не слышу желанного ответа: “Ей, гряду скоро!”»

Разум мой недоумевал, что отвечать Тимофею, и часто я думал, что друг мой загордел и теперь за то путается в напрасном обольщении. Однако Божие смотрение о том было иначе.

* * *

Наступило Христово Рождество. Стояла лютая зима. Тимофей приходит ко мне на сочельник и говорит:

– Брат любезный, завтра я дождусь Господа.

Я к этим речам давно был безответен и тут только спросил:

– Какое же ты имеешь в этом уверение?

– Ныне, – отвечает, – только я помолил: «Ей, гряди, Господи!» – как вся душа во мне всколыхнулася и в ней словно трубой вострубило: «Ей, гряду скоро!» Завтра Его святое Рождество – и не в сей ли день Он пожалует? Приди ко мне со всеми родными, а то душа моя страхом трепещет.

Я говорю:

– Тимоша! Знаешь ты, что я ни о чем этом судить не умею и Господа видеть не ожидаю, потому что я муж грешник, но ты нам свой человек – мы к тебе придем. А ты если уповательно ждешь столь великого гостя, зови не своих друзей, а сделай Ему угодное товарищество.

– Понимаю, – отвечает, – и сейчас пошлю услужающих у меня и сына моего обойти села и звать всех ссыльных – кто в нужде и в бедствии. Явит Господь дивную милость – пожалует, так встретит все по заповеди.

Мне и это слово его тоже не нравилось.

– Тимофей, – говорю, – кто может учредить все по заповеди? Одно не разумеешь, другое забудешь, а третье исполнить не можешь. Однако если все это столь сильно «трубит» в душе твоей, то да будет так, как тебе открывается. Если Господь придет, Он все, чего недостанет, пополнит, и если ты, кого Ему надо, забудешь, Он недостающего и сам приведет.

Старинная рождественская открытка

Пришли мы в Рождество к Тимофею всей семьей, попозже, как ходят на званый стол. Так он звал, чтобы всех дождаться. Застали большие хоромы его полны людей всякого нашенского, сибирского, засыльного роду. Мужчины и женщины и детское поколение, всякого звания и из разных мест – и российские, и поляки, и чухонской веры. Тимофей собрал всех бедных поселенцев, которые еще с прибытия не оправились на своем хозяйстве. Столы большие, крыты скатертями и всем, чем надобно. Батрачки бегают, квасы и чаши с пирогами расставляют. А на дворе уже смеркалося, да и ждать больше было некого: все послы домой возвратилися и гостям неоткуда больше быть, потому что на дворе поднялась метель и вьюга, как светопреставление.

Одного только гостя нет и нет – который всех дороже.

Надо было уже и огни зажигать да и за стол садиться, потому что совсем темно понадвинуло, и все мы ждем в сумраке при одном малом свете от лампад перед иконами.

Тимофей ходил и сидел, и был, видно, в тяжкой тревоге. Все упование его поколебалось: теперь уже видное дело, что не бывать «великому гостю».

Прошла еще минута, и Тимофей вздохнул, взглянул на меня с унылостью и говорит:

– Ну, брат милый, вижу я, что либо угодно Господу оставить меня в посмеянии, либо прав ты: не умел я собрать всех, кого надо, чтоб Его встретить. Будь о всем воля Божия: помолимся и сядем за стол.

Я отвечаю:

– Читай молитву.

Он стал перед иконою и вслух зачитал: «Отче наш, Иже еси на небеси», а потом: «Христос раждается, славите. Христос с Небес, срящите. Христос на земли…»

И только он это слово вымолвил, как внезапно что-то так страшно ударило со двора в стену, что даже все зашаталось, а потом сразу же прошумел шум по широким сеням, и вдруг двери в горницу сами вскрылися настежь.

* * *

Все люди, сколько тут было, в неописанном страхе шарахнулись в один угол, а многие упали, и только кои всех смелее, на двери смотрели. А в двери на пороге стоял старый-престарый старик, весь в худом рубище, дрожит и, чтобы не упасть, обеими руками за притолки держится; а из-за него, из сеней, где темно было, – неописанный розовый свет светит, и через плечо старика вперед в хоромину выходит белая, как из снега, рука, и в ней длинная глиняная плошка с огнем – такая, как на беседе Никодима пишется… Ветер с вьюгой с надворья рвет, а огня не колышет… И светит этот огонь старику в лицо и на руку, а на руке в глаза бросается заросший старый шрам, весь побелел от стужи.

Тимофей, как увидал это, вскричал:

– Господи! Вижду и приму его во имя твое, а Ты сам не входи ко мне: я человек злой и грешный. – Да с этим и поклонился лицом до земли. А с ним и я упал на землю от радости, что его настоящей христианской покорностью тронуло; и воскликнул всем вслух:

– Вонмем: Христос среди нас!

А все отвечали:

– Аминь, – то есть истинно.

* * *

Тут внесли огонь; я и Тимофей восклонились от полу, а белой руки уже не видать – только один старик остался.

Тимофей встал, взял его за обе руки и посадил на первое место. А кто он был, этот старик, может быть, вы и сами догадаетесь: это был враг Тимофея – дядя, который всего его разорил. В кратких словах он сказал, что все у него прошло прахом: и семьи, и богатства он лишился, и ходил давно, чтобы отыскать племянника и просить у него прощения. И жаждал он этого, и боялся Тимофеева гнева, а в эту метель сбился с пути и, замерзая, чаял смерти единой.

– Но вдруг, – говорит, – кто-то неведомый осиял меня и сказал: «Иди, согрейся на Моем месте и поешь из Моей чаши», взял меня за обе руки, и я стал здесь, сам не знаю отколе.

А Тимофей при всех отвечал:

– Я, дядя, твоего провожатого ведаю: это Господь, который сказал: «Аще алчет враг твой – ухлеби его, аще жаждет – напой его». Сядь у меня на первом месте – ешь и пей во славу Его и будь в дому моем во всей воле до конца жизни.

С той поры старик так и остался у Тимофея и, умирая, благословил его, а Тимофей стал навсегда мирен в сердце своем.

Ёлка (отрывок)

С детства помните сочельник, Этот детский день из дней? Пахнет смолкой свежий ельник Из незапертых сеней.

Все звонят из лавок люди, Нянька ходит часто вниз, А на кухне в плоском блюде Разварной миндальный рис.

Солнце яблоком сгорает За узором льдистых лап. Мама вещи прибирает Да скрипит заветный шкап.

В зале все необычайно, Не пускают никого, Ах, условленная тайна! Все – известно, все ново!

Тянет новая матроска, Морщит в плечиках она. В двери светлая полоска Так заманчиво видна!

В парафиновом сиянье Скоро ль распахнется дверь? Это сладость ожиданья Не прошла еще теперь.

Алексей Плещеев

Скоро вновь настанут Святки – снова Новый год

Стихи про Рождество и Новый год русских поэтов-классиков

Ёлка (отрывок)

С детства помните сочельник, Этот детский день из дней? Пахнет смолкой свежий ельник Из незапертых сеней.

Все звонят из лавок люди, Нянька ходит часто вниз, А на кухне в плоском блюде Разварной миндальный рис.

Солнце яблоком сгорает За узором льдистых лап. Мама вещи прибирает Да скрипит заветный шкап.

В зале все необычайно, Не пускают никого, Ах, условленная тайна! Всё – известно, всё ново!

Тянет новая матроска, Морщит в плечиках она. В двери светлая полоска Так заманчиво видна!

В парафиновом сиянье Скоро ль распахнется дверь? Это сладость ожиданья Не прошла еще теперь. Михаил Кузьмин

Новый год

Как рыбарь в море запоздалый Среди бушующих зыбей, Как путник, в час ночной, усталый В беспутной широте степей, Так я в наземной сей пустыне Свершаю мой неверный ход. Ах, лучше ль будет мне, чем ныне? Что ты сулишь мне, новый год? Но ты стоишь так молчаливо, Как тень в кладбищной тишине, И на вопрос нетерпеливый Ни слова, ни улыбки мне… Фёдор Глинка

К зиме

Лес совсем уж стал сквозистый, Редки в нём листы Падать с высоты. Опушит нам окна наши, В детской и везде. Загорятся звёзды краше Лед прильнет к воде. На коньках начнем кататься Мы на звонком льду. Будет смех наш раздаваться В парке на пруду. А в затишье комнат – прятки, В чёт и нечет – счёт. А потом настанут Святки, Снова Новый год. Константин Бальмонт

В ночь под Новый год

Минут годы. Станет наше время Давней сказкой, бредом дней былых; Мы исчезнем, как былое племя, Но с заутри будут звёзды те же Снег декабрьский серебрить во мгле; Те же звоны резать воздух свежий, Разнося призыв церквей земле; Будет снова пениться в бокалах, Искры сея, жгучее вино; В скромных комнатах и пышных залах, С боем полночи – звучать одно: «С Новым годом! С новым счастьем!» – Дружно Грянет хор весёлых голосов… Будет жизнь, как пена вин, жемчужна, Год грядущий, как любовный зов. Валерий Брюсов

На Новый год (отрывок)

Рассекши огненной стезею Небесный синеватый свод, Багряной облечен зарею, Сошел на землю Новый год; Сошел — и гласы раздалися, Мечты, надежды понеслися Навстречу божеству сему… Гавриил Державин

Поистине, это Рождество делает с людьми чудеса! Аркадий Аверченко

Елка в школе

В школе шумно, раздается Беготня и шум детей… Знать, они не для ученья Собрались сегодня в ней.

Нет, рождественская елка В ней сегодня зажжена; Пестротой своей нарядной Деток радует она.

Детский взор игрушки манят: Здесь лошадки, там волчок, Вот железная дорога, Вот охотничий рожок. А фонарики, а звезды,

Что алмазами горят! Орехи золотые! Прозрачный виноград! Будьте ж вы благословенны,

Вы, чья добрая рука Выбирала эту елку Для малюток!.. Редко, редко озаряет Радость светлая их дни, И весь год им будут сниться Елки яркие огни.

Алексей Хомяков

«Дары волхвов», О`Генри

Чтобы подарить близкому человеку сокровище, необязательно быть баснословно богатым: истинная ценность дара измеряется силой любви, которая в него вложена. О`Генри рассказал рождественскую историю «про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими».

Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра рождество. Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.

***

В эту ночь Земля была в волненье: Блеск большой диковинной звезды Ослепил вдруг горы и селенья, Города, пустыни и сады.

А в пустыне наблюдали львицы, Как, дарами дивны и полны, Двигались бесшумно колесницы, Важно шли верблюды и слоны.

И в челе большого каравана, Устремивши взоры в небосклон, Три царя в затейливых тюрбанах Ехали к кому-то на поклон.

А в пещере, где всю ночь не гасли Факелы, мигая и чадя, — Там ягнята увидали в яслях Спящее прекрасное Дитя.

В эту ночь вся тварь была в волненье, Пели птицы в полуночной мгле, Возвещая всем благоволенье, Наступленье мира на земле.