Три дивеевские старицы причислены к лику местночтимых святых

Три дивеевские старицы причислены к лику местночтимых святых

ДИВЕЕВО (Нижегородская область), 31 июл — РИА «Новости». Три дивеевские блаженные старицы — Параскева (более известная как Паша Саровская), Пелагея (Серебрянникова) и Мария Ивановна — причислены к лику местночтимых святых. Как передает РИА «Новости», об их прославлении объявил епископ Нижегородский и Арзамасский Георгий в субботу в Серафимо-Дивеевском женском монастыре. Чествование дивеевских блаженных приурочено к 250-летию со дня рождения покровителя этого монастыря — преподобного Серафима Саровского.

«Отныне следует именовать их останки святыми мощами и воздавать их должное почитание», — отметил епископ в своем обращении к верующим.

Для каждой из нынепрославленных святых, будет составлена отдельная служба, написано житие святой.

Иконы святых Параскевы, Пелагеи и Марии уже написаны и продаются в Дивеево.

К украшенным цветами могилам святых стариц уже подходят со свечами и становятся на колени многие верующие.

Блаженная Паша Саровская (в миру — Ирина) родилась в начале XIX века в селе Никольском Спасского уезда Тамбовской губернии в семье крепостного крестьянина. Она стала экономкой, и однажды прислуга ложно обвинила ее в краже. Господа отдали Ирину на истязание солдатам. Не выдержав несправедливости, она бежала в Киев и тайно постриглась в схимницы с именем Параскевы, после чего стала называть себя Пашей.

30 лет блаженная прожила в пещерах в Саровском лесу. А в 1884 году поселилась в Дивееве. Все ночи она проводила в молитве, а днем после церковной службы жала серпом траву, вязала чулки и выполняла другие работы, непрестанно творя Иисусову молитву.

Видя ее подвижническую жизнь, люди стали обращаться к ней за советами и молитвой и замечали, что она обладает даром прозорливости. Кого-то блаженная Паша обличала в тайных грехах, кому-то в точности предсказывала будущее.

Именно в дом Паши Саровской в 1903 году, после канонизации преподобного Серафима, приехали император Николай II и императрица Александра Федоровна. Перед приходом гостей блаженная Паша велелавынести все стулья и усадила императорскую чету на ковер. Блаженная предсказала надвигавшуюся на Россию катастрофу: гибель династии, гонения на Церковь и море крови. Предсказала и рождение наследника, подарив царской семье куклу.

Скончалась Паша Саровская 5 октября 1915 года в возрасте примерно 120 лет, а в ее доме поселилась другая дивеевская блаженная — Мария Ивановна.

Блаженная Параскева Дивеевская (1795-1915 гг.) Блаженная Паша Саровская (в миру — Ирина) родилась в 1795 г. в селе Никольском Спасского уезда Тамбовской губернии в семье крепостного крестьянина. В семнадцать её выдали замуж. Родные мужа любили её за кроткий нрав и трудолюбие. Прошло пятнадцать лет. Помещики Булгины продали Ирину с мужем господам Шмидтам.

Вскоре умирает муж Ирины. Господа Шмидты пытались выдать Ирину замуж вторично, но услышав слова: «Хоть убейте меня, замуж больше не пойду», решили оставить её у себя дома. Не долго пришлось работать Ирине экономкой, она была оклеветана прислугой, хозяева, заподозрив Ирину в краже, отдали её на истязание солдатам. После жестоких побоев, не выдержав несправедливости, Ирина ушла в Киев.

Беглянку обнаружили в монастыре. За побег крепостной крестьянке долгое время пришлось томиться в остроге, прежде чем её по этапу отправили на родину. Наконец Ирину вернули хозяевам. Проработав два года огородницей у Шмидтов, Ирина опять решилась на побег. Следует отметить, что во время второго побега Ирина тайно приняла постриг с именем Параскевы, получив благословение старцев на юродство Христа ради.) Вскоре блаженную задержали стражи порядка и вернули хозяевам, которые вскоре сами выгнали Ирину.

Пять лет Ирина полураздетая, голодная бродила по селу, затем 30 лет жила в вырытых ею пещерах в Саровском лесу. Окрестные крестьяне и паломники, приходившие в Саров, глубоко чтили подвижницу, просили её молитв. Ей приносили еду, оставляли деньги, а она раздавала всё неимущим.

Жизнь отшельницы была сопряжена с большими опасностями, не столько соседство с дикими зверями в лесу осложняло жизнь Ирины, сколько встреча с «недобрыми людьми». Однажды она была жестоко избита разбойниками, требующими у неё денег, которых у неё не было. Целый год она была между жизнью и смертью.

В Дивеевский монастырь она пришла осенью 1884 г., подойдя к воротам монастыря, она ударила по столбу и предрекла: «Вот как сокрушу этот столб, так и начнут умирать, успевай только могилы копать». Вскоре умерла блаженная Пелагея Ивановна Серебренникова (1809-1884 гг.), которой сам преп. Серафим вверил своих сирот, за ней умер монастырский священник, потом одна за другой несколько монахинь…

Архимандрит Серафим (Чичагов), автор «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» рассказывал: «Во время своего житья в Саровском лесу, долгого подвижничества и постничества она имела вид Марии Египетской. Худая, высокая, совсем сожженная солнцем и поэтому черная и страшная, она носила в то время короткие волосы, так как ранее все поражались ее длинным до земли волосами, придававшими ей красоту, которая мешала ей в лесу и не соответствовала тайному постригу. Босая, в мужской монашеской рубашке — свитке, расстегнутой на груди, с обнаженными руками, с серьезным выражением лица, она приходила в монастырь и наводила страх на всех, не знающих ее»…

Современники отмечали, что внешность блаженной Паши Саровской менялась от её настроения, она была то чрезмерно строгой, сердитой и грозной, то ласковой и доброй: « Детские, добрые, светлые, глубокие и ясные глаза её поражают настолько, что исчезает всякое сомнение в её чистоте, праведности и высоком подвиге. Они свидетельствуют, что все странности её, — иносказательный разговор, строгие выговоры и выходки, — лишь наружная оболочка, преднамеренно скрывающая смирение, кротость, любовь и сострадание»…

Все ночи блаженная проводила в молитве, а днем после церковной службы жала серпом траву, вязала чулки и выполняла другие работы, непрестанно творя Иисусову молитву. С каждым годом возрастало число страждущих, обращавшихся к ней за советами, с просьбами помолиться за них.

Очевидцы рассказывали, что Прасковья Ивановна жила в небольшом домике, слева от монастырских ворот. Там у нее была одна просторная и светлая комнатка, в которой вся стена напротив двери « была закрыта большими иконами»: в центре – Распятие, справа Божия Матерь, слева – ап. Иоанн Богослов. В этом же домике, в правом от входа углу, имелась крохотная келья – чуланчик, служащая спальной комнаткой Прасковьи Ивановны, там ночи напролет она молилась. Изнемогая под утро, Прасковья Ивановна ложилась и дремала…

Под окнами ее домика целыми днями толпились богомольцы. Имя Прасковьи Ивановны было известно не только в народе, но и в высших кругах общества. Почти все из высокопоставленных лиц, посещая Дивеевский монастырь, считали своим долгом побывать у Прасковьи Ивановны.

Блаженная чаще отвечала на мысли, чем на вопросы. Люди шли к блаженной за советом и утешением нескончаемой вереницей, и Господь через Свою верную рабу открывал им будущее, врачевал недуги душевные и телесные. Приведём отрывок из воспоминаний одного Московского корреспондента, которому посчастливилось побывать у блаженной старицы: «…Мы были поражены и обрадованы тем, что эта блаженная с чистым взором ребенка молилась за нас, грешных. Радостная и довольная она отпустила нас с миром, благословив на дорогу. Сильное впечатление произвела она на нас. Это цельная, не тронутая ничем внешним натура, всю свою жизнь, все свои помыслы отдавшая во славу Господа Бога. Она редкий человек на земле, и надо радоваться, что такими людьми еще богата земля Русская».

Из воспоминаний монахини Серафимы (Булгаковой): «В конце Х1Х столетия начал ездить к нам в Саров будущий митрополит Серафим, тогда ещё блестящий гвардейский полковник Леонид Чичагов… Когда Чичагов приехал в первый раз, Прасковья Ивановна встретила его, посмотрела из-под рукава и говорит: «А рукава-то ведь поповские. Тут же вскоре он принял священство. Прасковья Ивановна настойчиво говорила ему: «Подавай прошение Государю, чтобы нам мощи открывали. Чичагов стал собирать материалы, написал «Летопись…» и поднёс её Государю. Когда Государь её прочитал, он возгорелся желанием открыть мощи»…

О своей первой встрече с блаженной старицей Архимандрит Серафим (Чичагов) рассказывал следующее: «Меня проводили к домику, где жила Паша. Едва я вошёл к ней, как Паша, лежавшая на постели (она была старая и больная), воскликнула: «Вот хорошо, что ты пришёл, я тебя давно поджидаю: преподобный Серафим велел тебе передать, чтобы ты доложил Государю, что наступило время открытия его мощей и прославления. Я ответил Паше, что по своему общественному положению не могу быть принят Государем, и передать ему в уста то, что она мне поручает…

В смущении я покинул келию старицы… Вскоре я уехал из Дивеевского монастыря и, возвращаясь в Москву, невольно обдумывал слова… И вдруг однажды меня пронзила мысль, что ведь можно записать всё, что рассказывали о преподобном Серафиме помнившие его монахини, разыскать других лиц из современников преподобного и расспросить их о нем, ознакомиться с архивами Саровской пустыни и Дивеевского монастыря… Привести весь этот материал в систему и хронологический порядок, затем этот труд… напечатать и поднести Императору, чем и будет исполнена воля Преподобного, переданная мне в категорической форме Пашей»…

В дом блаженной Паши Саровской в 1903 году, после канонизации преподобного Серафима, приехали император Николай II и императрица Александра Федоровна. Перед приходом гостей блаженная Паша велела вынести все стулья и усадила императорскую чету на ковер. Блаженная старица предсказала рождение наследника, предупредила о предстоящих гонениях на Церковь, о гибели династии Романовых. После этого Государь часто обращался к блаженной Параскеве Ивановне, посыл к ней великих князей за советом. Незадолго до своей кончины блаженная часто молилась перед портретом Государя, предвидя скорую его мученическую смерть.

Из воспоминаний Игумена Серафима Путятина: «Великая подвижница-прозорливица, Саровская Прасковья Ивановна… предсказывала надвигающуюся на Россию грозу. Портреты Царя, Царицы и Семьи она ставила в передний угол с иконами и молилась на них наравне с иконами, взывая: «Святые Царственные мученики, молите Бога о нас».

В 1915 году, в августе, я приезжал с фронта в Москву, а затем в Саров и Дивеево, где сам лично в этом убедился. Помню, как я служил Литургию в праздник Успения Божией Матери в Дивееве, а затем прямо из церкви зашёл к старице Прасковье Ивановне, пробыв у неё больше часа, внимательно слушая её грядущие грозные предсказания, хотя выражаемые притчами, но все мы с её келейницей хорошо понимали и расшифровывали неясное. Многое она мне тогда открыла, которое я тогда понимал не так, как нужно было, в совершающихся мировых событиях. Она мне ещё тогда сказала, что войну затеяли наши враги с целью свергнуть Царя и разорвать Россию на части. За кого сражались и на кого надеялись, те нам изменят и будут радоваться нашему горю, но радость их будет ненадолго, ибо и у самих будет то же горе.

Прозорливица при мне несколько раз целовала портреты Царя и семьи, ставила их с иконами, молясь им как святым мученикам. Потом горько заплакала… Затем старица взяла иконки Умиления Божией Матери, пред которой скончался преподобный Серафим, заочно благословила Государя и Семью, передала их мне и просила переслать. Благословила она иконки Государю, Государыне, Цесаревичу, Великим Княжнам Ольге, Татьяне, Марии и Анастасии, Великой Княгине Елисавете Феодоровне и А. А. Вырубовой. Просил я благословить иконку Великому Князю Николаю Николаевичу, она благословила, но не Умиления Божией Матери, а преподобного Серафима. Больше никому иконок не благословила… В настоящее время для меня это ясно: она знала, что все они кончат жизнь кончиной праведников-мучеников. Целуя портреты Царя и Семьи, прозорливица говорила, что это её родные, милые, с которыми скоро будет вместе жить. И это предсказание исполнилось. Она через месяц скончалась, перейдя в вечность, а ныне вместе с Царственными мучениками живёт в небесном тихом пристанище.(1920 г.)»

Скончалась блаженная схимонахиня Параскева 5 октября 1915 года в возрасте 120 лет. Похоронили блаженную старицу Параскеву Ивановну у алтаря Троицкого Собора Дивеевского монастыря рядом с блаженной Пелагией Ивановной. Перед своей кончиной блаженная Параскева благословила жить в Дивеевской обители свою преемницу — блаженную Марию Ивановну.

Блаженная Мария Дивеевская (+1931) Блаженная Мария (Мария Захаровна Федина) родилась в селе Голеткове Елатомского р-на Тамбовской губернии в крестьянской семье. С детства Мария любила уединение и молитву. Отец Марии умер, когда ей исполнилось тринадцать лет, через год умерла и её мать Пелагея. Осиротев в 14 лет, она скиталась между Дивеевом и Саровом голодная, полунагая, позже поселилась в Дивеевском монастыре.

Блаженная Прасковья Ивановна, предчувствуя кончину, говорила: «Я ещё сижу за станом, а другая уже снуёт, она ещё ходит, а потом сядет».

В день смерти блаженной Параскевы Саровской, монахини выгнали блаженную Марию из монастыря, раздосадованные её странностями.

Однако, услышав рассказ крестьянина, свидетельствующий о прозорливости блаженной Марии, (она рассказала ему всю его жизнь и указала на все его грехи), прислушались к просьбе последнего: « Вернуть рабу Божию в монастырь». За Марией Ивановной тотчас послали посыльных.

В монастыре блаженная Мария первые годы жила в холодной, сырой комнате. Здесь, как и предсказывала блаженная Прасковья Ивановна, она лишилась ног – «заработала ревматизм». За блаженной Марией ухаживала монахиня Дорофея. Однажды, когда мать Дорофея ушла в кладовую за молоком, блаженная обварилась кипятком «до костей» — попробовала сама себе налить чаю, открыла кран самовара, а завернуть не смогла. Страдания больной усугубила жара, это случилось в жаркий июньский день.

По свидетельству современников блаженной Марии, никто никогда не слышал от неё ни жалобы, ни стона, должно быть именно за терпение и смирение подвижница удостоилась Даров Святого Духа.

По свидетельству современников, Мария Ивановна, не только предсказывала, обличала, по её молитвам, Господь многократно исцелял страждущих, о чем сохранились свидетельства очевидцев. Приведём лишь некоторые их них.

Одна монахиня, страдающая от заболевания кожи, после многочисленных визитов к врачам, пришла в уныние: руки покрылись язвами, мази не помогали. Мария Ивановна предложила помазать раны маслом от лампады, после того как монахиня дважды помазала руки, раны зажили, исчезли даже следы.

Сохранилось аналогичное свидетельство об исцелении женщины по имени Елена от болезни глаз.

Из воспоминаний монахиня Серафимы: «Когда я поступила в монастырь в 1924 г., у меня от худосочия появились нарывы на руках. Пробовала мазать их лампадным маслом от мощей, а исцеления всё не получала. Пошла к Марии Ивановне рассказать об этом. Она в ответ: « А как ты мажешь? Просто так? Мажь крестиком и окружай». Намазала, так и всё прошло»…

В годы тяжелых революционных испытаний для России увеличился поток нуждающихся в наставлении и молитвенной помощи. Пророчества и предсказания блаженной старицы помогли многим людям избежать гибели, найти верный путь в непростых обстоятельствах.

Из воспоминаний монахини Серафимы (Булгаковой):

— Блаженная Мария Ивановна была родом тамбовская. При жизни старицы Параскевы Ивановны ходила оборванная, грязная, ночевала под мостом. Настоящее её имя было Захаровна, а не Ивановна. Мы спрашивали, почему же она Ивановной называется? Отвечала: «Это мы все, блаженные, Ивановны — по Иоанну Предтече»… Блаженная Мария очень много и быстро говорила, и складно так, даже стихами… Замечу, что Мария Ивановна, как человек находчивый, обладала ещё и острым умом, причём любила удивить людей. Вот раз приехал к Марии Ивановне какой-то военный чин, хочет войти. Время было советское, мать Дорофея предупреждает Марию Ивановну: — Человек строгий приехал, ты чего–нибудь при нём зря не скажи! Про Царя не скажи… Только «строгий» вошёл, как ее прорвало, понесло: — Когда правил Николашка, то была крупа и кашка… А сейчас новый режим – все голодные лежим… Михаил П. Арцыбушев был предан блаженной всей душой, и будучи директором Астраханских рыбных промыслов, ничего без её благословения не делал. Так, врачи прописали ему йод. Он возьми и спроси Марию Ивановну, как быть? Она ответила: «Йод прожигает сердце, пей йодистый калий». Как-то после его отъезда… сёстры … надоедали блаженной, приступая к ней с одним и тем же вопросом: как он живёт, как себя чувствует? На что она сказала: « Мишенька наш связался с цыганкой»…. Когда он через год опять приехал в Дивеево, сёстры решили спросить Михаила Петровича о «цыганке». В ответ Мишенька залился смехом. Потом рассказал: — Ну и блаженная! Я много лет не курил, а тут соблазнился и купил в ларьке папиросы «Цыганка»… Ещё в монастыре я слышала от блаженной: — А ты и по Москве поскитаешься. А тебя, мать, вышлют.

И когда я после разгона монастыря скиталась по Москве, то хорошо знала: скоро вышлют. Так и получилось…

По свидетельству монахини Серафимы, Владыка Серафим Звездинский почитал блаженную Марию как «великую рабу Божию»…

Блаженная старица в 1926 году говорила: «Какой год наступает, какой тяжёлый год! Уже Илья и Енох на земле ходят». А когда после Пасхи в монастыре начались обыски, на вопрос монахини Серафимы: « Поживём ли мы ещё спокойно?» Ответила, что осталось только три месяца.

7/20 сентября 1927 г. монахиням предложили уйти из монастыря. После закрытия монастыря Мария Ивановна жила в домах верующих. Представители власти запрещали блаженной принимать посетителей. Однажды блаженную старицу арестовали, однако после допроса, признав ее ненормальной, отпустили.

Следует отметить, что хотя Мария Ивановна, предупреждала сестёр о будущие испытаниях в годы безбожия: лагерях, ссылках, она вместе с тем, уверенно предсказывала и возрождение Серафимо-Дивеевского монастыря, что и исполнилось в 1991 г.

Скончалась блаженная старица в 1931 г. в возрасте около 70 лет, её похоронили на кладбище села Большое Череватово.

Сохранились многочисленные свидетельства о чудесных исцелениях по молитвам блаженных стариц, происходивших и в наши дни.

Синодальная комиссия по канонизации святых, ознакомившись с богоугодной жизнью Христа ради блаженных стариц Пелагии, Параскевы и Марии Дивеевских, постановила причислить к лику святых Христа ради юродивых, блаженных стариц Пелагию Дивеевскую, Параскеву Дивеевскую и Марию Дивеевскую для местного церковного почитания в Нижегородской епархии. Святые старицы были прославлены как местночтимые святые в июле 2004 года в ходе торжеств, посвященных 250-летию со дня рождения преподобного Серафима Саровского. (22 сентября/5 октября — день памяти)

Блаженные старицы Дивеевского монастыря, Москва, Изд-во: «Паломник», 2004 г.

Блаженная старица Наталия Дмитриевна Дивеевская

10 / 23 Февраля

В «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» о блаженной Наталии Дмитриевне сообщается: «О ней имеются весьма скудные сведения, так как она из смирения никогда ничего не рассказывала о себе, но, по собранным показаниям от современниц ее в обители, была родом из Оренбургской губернии, принадлежала к крестьянам казенного ведомства… В 1848 году весной она пришла в Дивеевскую обитель на богомолье со странниками и осталась в ней по благословению начальницы Ирины Кочеуловой и с согласия казначеи Юлии Маккавеевой и благочинной Татьяны Бучумовой.

С начала своего вступления она знала всегда только одну церковь, в которой находилась ежедневно у всякой службы; никогда не ходила по кельям, кроме своей, и имела сестру для присмотра за ней. Послушание ее было: читать по ночам Псалтирь и потом в полночь ударять в колокол на полунощницу. …Преосвященный Иеремия, посещая обитель, каждый раз приказывал ей одеться в черное платье, чтобы быть в числе сестер обители, но она не переменяла своего пути и говорила: «Я от рождения дурочка и недостойна носить что монашки носят».

Как говорят, она приняла тайный постриг в Киеве, где получила весьма тяжелое послушание от старца, которое и исполняет свято. Можно догадываться, что обет, данный ею, чрезвычайно строг. …В келье своей она живет не всегда, а периодами; большей частью сидит в сенках (род шалаша), под крышей, но на открытом воздухе, зимой, летом, осенью и во всякую погоду и непогоду.

Здесь она постоянно молится, исполняет монастырские правила, беседует с приходящим народом и по ночам читает и пишет. Пища ее чрезвычайно скудная, и в постные дни совершенно ничего не вкушает. Ежедневно она получает частицу антидора с теплотой, что и составляет ее отраду и пищу. Если же она ест кашицу или молоко с лепешкой, то раз в день, до вечерни, но бывает так, что народ не дает ей пообедать до вечерни, и тогда она уже не вкушает вовсе в тот день.

Для самоумерщвления плоти ее послушание, видимо, обязывает не снимать белья и платья до тех пор, пока оно не истлеет на ней и не спадет само. Также она никогда не умывается, не расчесывает волосы. Затем она никогда не ложится, и если дремлет, то сидя. Также редко она допускает подходить к себе приходящих к ней за советом и благословением; большей частью народ останавливается за 5 – 6 сажен, и слова Наташи, говорящей довольно тихо, передает публике послушница, стоящая на середине расстояния от народа до нее.

Она никогда не берет ничего в руки, кроме священных предметов, бумаги и карандаша; ее кормят послушницы и все делают за нее, перелистывают страницы книг, собирают деньги, оставляемые народом, и проч. В послушание ее входит также тяжелая обязанность двигаться всегда боком и непременно по той же дороге или половице пола и туда, и назад. Странности эти, непривычные для свободных людей, кажутся неразумными, скучными, пожалуй, бессмысленными, но поэтому-то они и даны ей мудрым старцем, чтобы побороть разум и волю и при помощи подобных тяжелых послушаний, даже невыносимых для большинства, заставить отречься от мира, находящегося не в окружающей человека обстановке, а внутри него, в сердце.

Наташа обладает даром совета. Речь ее прямая, ясная, не иносказательная. Премудрость и начитанность ее велика, и не лишена она прозорливости. В молодых годах Наташа несколько юродствовала, но под старость перестала».

В последние годы жизни старица Наталия основала свою, отдельную от Серафимо-Дивеевской, женскую обитель. В 1899 году почитателями было приобретено для этой обители 200 десятин земли на Меляевской поляне в Ардатовском уезде. Сама блаженная без согласия настоятельницы не решилась оставить Дивеевскую обитель.

Незадолго до смерти блаженная Наталия подняла звон не как обычно, к полунощнице, а во время обедни. На вопрос игумении Марии, почему она так звонит, ответила: «Правду на небо провожаю. Правды на земле больше нет!»

22 февраля 1900 года на Отдание праздника Сретения Господня около полуночи тихо и мирно отошла ко Господу верная раба Христова блаженная старица Серафимо-Дивеевского монастыря Наталия Дмитриевна.

Могила блаженной Наталии находится за алтарем Троицкого собора, слева от места захоронения святой блаженной Пелагии. В Серафимо-Дивеевском монастыре в день памяти блаженной Наталии служится литургия и панихида об упокоении ее души. Крест на ее могиле украшается цветами.

LiveInternetLiveInternet

Господь возложил на блаженных стариц дивеевских Пелагею, Параскеву и Марию один из тяжелейших подвигов – подвиг юродства, а преподобный Серафим, по велению Богородицы, поручил им молитвенно хранить обитель. На этом поприще три блаженные жены подвизались, сменяя друг друга, на протяжении целого столетия.

Святые блаженные Пелагея, Параскева и Мария Дивеевские

Христа ради юродство – подвиг особый. На него Господь призывает людей незаурядной духовной силы – настоящих гигантов духа.

Будущей женской лавре необходимо было надежное духовное ограждение. Сначала монастырь охраняла молитва самого преподобного, а по его кончине эта миссия перешла на трех блаженных стариц.

«Я – Серафимова». Пелагея Дивеевская.

Первой была Пелагея Ивановна Серебренникова, которую впоследствии стали называть вторым Серафимом.

Задолго до своего преставления батюшка Серафим позаботился о преемнике-молитвеннике. Господь привел такого человека прямо к нему. Это была молодая женщина весьма тяжелой судьбы, которую все считали «дурочкой». Однако преподобный прозрел в ее юродстве настоящее стремление к Богу и раскрыл ей смысл ее жизненного пути.

Пелагея Ивановна родилась в купеческой семье в 1809 году и рано осталась без отца. Мать вышла замуж вторично, и отчим падчерицу невзлюбил. Мы не знаем, в силу ли подросткового протеста или по некоему откровению Божию, но девочка стала вести себя странно. Как только представилась возможность, ее постарались сбыть с рук и выдали замуж (в 1828 году).

Вскоре после брака Пелагея Ивановна поехала с мужем и матерью в Саровскую пустынь. Преподобный Серафим ласково принял их и, благословив мать и мужа, отпустил их в гостиницу, а Пелагею Ивановну ввел в свою келью и долго-долго беседовал с ней. О чем был разговор, – осталось тайной. Между тем муж, ожидавший в гостинице, понимая, что им пора ехать домой, а жены все нет и нет, потерял терпение и, рассерженный, пошел вместе с матерью разыскивать ее. Подойдя к Серафимовой келье, они увидели, что старец, выводя Пелагею Ивановну из кельи за руку, до земли поклонился ей и сказал: «Иди, матушка, иди, не медля, в мою-то обитель, побереги моих сирот-то; многие тобою спасутся, и будешь ты свет миру. Ах, и позабыл было, – прибавил батюшка, – вот четки-то тебе, возьми ты, матушка, возьми».

Когда Пелагея Ивановна удалилась, отец Серафим обратился к свидетелям события и сказал: «Эта женщина будет великим светильником!» Муж Пелагеи, услыхав столь странные речи старца, да вдобавок еще видя четки в руках жены, обратился к теще с насмешкой: «Хорош же Серафим! Вот так святой человек, нечего сказать! И где эта прозорливость его? И в уме ли он? На что это похоже? Девка она, что ль, что в Дивеево-то ее посылает, да и четки дал?».

Вид Саровской пустыни с северной стороны. Литография 1876 года

Тайная продолжительная духовная беседа с дивным старцем оказала решительное влияние на дальнейшую жизнь блаженной Пелагеи. Вскоре подружилась она в Арзамасе с одной купчихой по имени Прасковья Ивановна, тоже подвизавшейся в подвиге юродства Христа ради, и под ее руководством научилась непрерывной молитве Иисусовой, которая начала в ней благодатно действовать и сделалась постоянным ее занятием на всю жизнь.

Пелагея Ивановна проводила в молитве целые ночи. Одна старушка, бывшая ее сверстницей и подругой в молодых летах, рассказывала, что в ночное, от всех сокрытое время блаженная почти всю ночь, стоя на коленях лицом к востоку, молилась в холодной стеклянной галерее, пристроенной к дому. И это хорошо было известно старушке, потому что жила она напротив Серебренниковых. «Ну, и судите сами, – прибавляла она в простоте сердца, – весело ли было ее мужу? Понятно, не нравилось. Эх, да что говорить? Я ведь хорошо знаю весь путь-то ее; великая она была – раба Божия».

С молитвенными подвигами Пелагея вскоре стала соединять подвиг юродства, с каждым днем как будто все больше теряя рассудок. Бывало, наденет на себя самое дорогое платье, шаль, а голову обернет грязной тряпкой и пойдет так или в церковь, или на гулянье, где собирается побольше народу, чтобы ее все видели, осуждали, высмеивали, оскорбляли. Это искренне радовало ее душу, презревшую все блага мира сего.

Вид Дивеевского монастыря с левой стороны. Фотография конца XIX века

Для Пелагеи Ивановны теперь имела смысл только та цель, которую указал ей преподобный Серафим, и она шла к ней. Отсюда ее безразличное отношение к детям, мужу и родным. Да и людьми-то они, по большому счету, были чужими. Но, конечно, боль в душе оставалась. Однако чем больше она юродствовала, тем сильнее возмущался муж: бил ее, даже посадил на цепь и, в конце концов, выгнал из дома. Она вернулась к родным, но и там жизнь ее складывалась не легче, ведь Пелагея продолжала юродствовать.

Мать Пелагеи Ивановны решила отправить дочь с богомольцами по святым местам в надежде на исцеление. Прежде всего «дурочку» повели в Задонск к святителю Тихону, затем – в Воронеж к святителю Митрофану. Прибыв в Воронеж, арзамасские богомольцы пошли с Пелагеей к преосвященному Антонию, известному в то время святостью жизни и даром прозорливости.

Владыка Антоний ласково принял Пелагею Ивановну с богомолками, благословил всех, а блаженной сказал: «А ты, раба Божия, останься». Три часа беседовали они наедине. Спутницы Пелагеи разобиделись, что преосвященный занялся «дурочкой», а не ими. Прозорливый владыка угадал их мысли и, провожая Пелагею Ивановну, заметил: «Ну, уже ничего не могу говорить тебе более. Если Серафим начал твой путь, то он же и докончит». Затем, обратившись к ее спутницам, гордившимся, что они в состоянии сделать ему пожертвование, произнес: «Не земного богатства ищу я, а душевного». И всех отпустил с миром.

Наконец, увидев, что и святые угодники «не помогают» Пелагее Ивановне, и услышав, что преосвященный Антоний упомянул о старце Серафиме, измученная мать блаженной решилась еще раз съездить в Саровскую пустынь. Она жаловалась отцу Серафиму: «Вот, батюшка, дочь-то моя, с которой мы были у тебя, замужняя-то, с ума сошла; то и то делает; и ничем не унимается; куда-куда мы ни возили ее, совсем отбилась от рук, так что на цепь посадили». «Как это можно?! — воскликнул старец. — Как это могли вы?! Пустите, пустите, пусть она на воле ходит, а не то — будете вы страшно Господом наказаны за нее, оставьте, не трогайте ее, оставьте!» Напуганная мать стала было оправдываться: «Ведь у нас вон девчонки, замуж тоже хотят; ну, зазорно им с дурою-то. Ведь и ничем-то ее не уломаешь, не слушает. А больно сильна, без цепи-то держать, с нею и не сладишь. Возьмет это, да с цепью-то по всему городу и бегает, срам, да и только».

Невольно рассмеялся батюшка Серафим, услышав, по-видимому, справедливые и резонные оправдания матери, и сказал: «На такой путь Господь и не призывает малосильных, матушка; избирает на такой подвиг мужественных и сильных телом и духом. А на цепи не держите ее и не могите, а не то Господь грозно за нее с вас взыщет».

Благодаря словам старца домашние несколько улучшили жизнь Пелагеи Ивановны: не держали более на цепи и дозволяли выходить из дома. Получив свободу, она почти все время проводила на паперти церкви. Здесь видели, как она ночами молилась под открытым небом, с воздетыми горе руками, со многими воздыханиями и слезами, а днем юродствовала, бегала по улицам, безобразно кричала и всячески безумствовала, покрытая лохмотьями, голодная и холодная. Так провела она четыре года до переезда в Дивеевский монастырь.

В 1837 году Пелагея, наконец, оказалась в Дивееве. И зажила «безумная Палага», как называли ее в обители, но отнюдь не радостной жизнью. Приставили к ней сначала молодую, но до крайности суровую и бойкую девушку Матрену Васильевну, впоследствии монахиню Макрину, известную своей строгостью и суровостью. Она так била блаженную, что смотреть нельзя было без жалости. А Пелагея Ивановна не только не жаловалась, но радовалась такой жизни.

Она словно специально вызывала всех в общине на оскорбления и побои по отношению к себе, ибо по-прежнему бушевала, бегала по монастырю, бросая камни, била стекла в кельях, колотилась головой и руками о стены монастырских построек. В келье своей бывала редко, большую часть дня проводила на монастырском дворе, сидя или в яме, выкопанной ею и наполненной навозом, который она всегда носила в пазухе платья, или же в сторожке в углу, где и занималась Иисусовой молитвой.

И летом и зимой блаженная ходила босиком. Нарочно становилась на гвозди, прокалывая ноги насквозь, всячески старалась истязать свое тело. В трапезную монастырскую не ходила никогда, питалась только хлебом и водой, да и того порой не было. Случалось, вечером проголодается и идет просить хлеба по кельям именно тех сестер, которые не были расположены к ней. Вместо хлеба они давали ей толчки и пинки и выгоняли вон. Пелагея возвращалась домой, а тут Матрена Васильевна встречала ее побоями.

Только после смерти настоятельницы Ксении Михайловны? блаженной дали (не сразу) другую послушницу, с которой она прожила 45 лет. Тут уж послушнице с Пелагеей Ивановной было нелегко – девушка, видимо, была чистоплотной, а матушка Пелагея постоянно носила в келью камни и всякий мусор.

Она почти не спала, разве немного задремлет сидя, а ночью уйдет и стоит где-нибудь в обители, невзирая на дождь и стужу. При этом больна никогда не бывала. Ногтей Пелагия Ивановна не обрезала и не ходила в баню. Однажды ночью, года за три до смерти, она упала в огороде во время снежного бурана, примерзла к земле и девять часов провела на холоде в одном сарафане и рубашке.

В Дивееве к Пелагее стал стекаться народ разных званий и сословий, все спешили увидеть блаженную и услышать от нее мудрое слово назидания, утешения, совета духовного или обличения и укора, смотря каждый по своей потребе. И она, обладая даром прозорливости, говорила всякому, что для него было нужно и спасительно.

Однажды к ней пришла высокая худая женщина, подвизавшаяся в землянке в саровском лесу. Она была босая, в мужской монашеской рубашке (свитке), расстегнутой на груди, с обнаженными руками, с серьезным выражением лица. Наверное, у подвижницы возникли какие-то духовные проблемы. Она молча села возле Пелагеи Ивановны. Долго смотрела на нее блаженная Пелагея и, выражая всю любовь свою к дивеевским «сиротам», сказала: «Да! Вот тебе-то хорошо, нет заботы, как у меня: вон детей-то сколько!» Встала отшельница, низко поклонилась Пелагее и ушла, не проронив ни слова. В сущности, ответ Пелагеи Ивановны на молчаливый вопрос был прост: «Это у тебя цветочки, вот у меня – ягодки». Гостья выказала понятливость, потому что обе были одного духа. Этой посетительницей оказалась преемница блаженной Пелагеи – Паша Саровская.

Пелагея Ивановна как молнией освещала свой путь, когда при разных обстоятельствах жизни твердила: «Я – Серафимова», «Серафим меня испортил», «Старичок-то (Серафим) ближе к нам». До конца своих дней она неусыпно бодрствовала над Дивеевской обителью. Все яснее проявлялось в ней верное и точное исполнение просьбы великого старца: «Поди, поди в Дивеево, побереги моих сирот». И она берегла и сберегла их для вечности. Бережет и теперь – своей молитвой и ходатайством пред Богом.

Блаженная Пелагея прожила в Дивееве 47 лет и 30 января 1884 года отошла ко Господу. Ей было 75 лет. Отпевание состоялось на девятый день при громадном стечении народа. Похоронили Пелагию Ивановну на монастырском кладбище у алтаря Троицкого собора.

Монастырская «маменька». Параскева Дивеевская.

Судьба блаженной Параскевы Дивеевской складывалась еще более трагично, чем у ее предшественницы. Происходила Прасковья Ивановна (в миру Ирина) из крепостных крестьян. Ее выдали замуж в 17 лет против воли, но мужа она полюбила, жили они дружно, однако детей Господь не дал. Прасковья оказалась примерной женой и хозяйкой, и семья мужа полюбила ее за кроткий нрав, трудолюбие, усердную молитву дома и в храме. Она избегала гостей и общества, не выходила на деревенские игры.

Овдовев, Прасковья Ивановна продолжила трудиться у господ кухаркой, служа им верой и правдой. Однажды ее несправедливо обвинили в краже, за что она претерпела немало издевательств. Позже Прасковья была оправдана, но убежала от хозяев в Киев на богомолье. Обстановка и дух киевских Печор и, видимо, беседы с кем-то из старцев помогли ей обрести цель в жизни. Она вернулась к господам, но ненадолго, а вскоре стала юродствовать.

Пять лет Прасковья вела себя как помешанная, бродила по селу, служа посмешищем не только для детей, но и для всех крестьян, а затем пропала. Она выработала привычку жить под открытым небом в любое время года, голодать, терпеть лютые морозы. Неизвестно, где она жила до переселения в саровский лес, возможно, сразу удалилась туда из господской деревни. Несомненно одно – в Киеве блаженная приняла тайный постриг с именем Параскевы и с этого момента стала называть себя Пашей.

В саровском лесу Паша пребывала, по свидетельству монашествующих в пустыни, около 30 лет в пещере, которую сама вырыла. Говорят, у нее было несколько пещер в разных местах обширного непроходимого леса, переполненного хищными зверями и медведями. За время долгого подвижничества и постничества она стала похожа на преподобную Марию Египетскую: худая, почерневшая от солнца.

Временами подвижница ходила в Саров и Дивеево, ее часто видели на саровской мельнице, где она работала на живущих там иноков. Однажды Пашу избили до полусмерти бандиты, хотевшие ее ограбить, и с тех пор здоровье блаженной было сильно подорвано: головные боли и опухоль под ложечкой мучили ее постоянно.. После побоев и под старость она начала набирать вес.

В Дивеевской обители Паша появилась при следующих обстоятельствах. Как-то во время обедни Ксения Кузьминична, старица прежних, серафимовских, времен, осталась одна с блаженной Пелагеей Ивановной и, сидя на лавке у окна, тихонько расчесывала ей волосы, пока Пелагея спала. Вдруг блаженная вскочила, точно кто-то ее разбудил, бросилась к окну, открыла его и, высунувшись наполовину, стала глядеть вдаль и кому-то грозить. Старица Ксения подошла к окну и увидела, как отворилась обительская калитка (что у Казанской церкви), вошла Паша Саровская с узелком за плечами и направилась прямо к Пелагее Ивановне, что-то бормоча про себя.

Подойдя ближе и заметив, что блаженная Пелагея ей что-то говорит, Паша остановилась и спросила: «Что, матушка, или нейти?» «Нет», — ответила Пелагея Ивановна. «Стало быть, рано еще? Не время?» «Да», — подтвердила Пелагея. Низко поклонилась ей Паша и тотчас, не заходя в монастырь, молча ушла обратно через калитку. После этого года полтора она в обители не появлялась.

Келейница Пелагеи Ивановны рассказывала, что лет за шесть до преставления блаженной Пелагеи пришла опять Паша в Дивеево, с детской куклой. Еще немного погодя и со многими куклами. Нянчится, бывало, с ними, ухаживает, называя детьми. И стала Паша по нескольку недель, а потом уже и месяцев, проживать в монастыре. За год до смерти Пелагеи Ивановны почти весь год прожила в Дивеево, а после ее кончины осталась насовсем.

«Нет сомнений, блаженная Пелагея поставила на свое место Прасковью Ивановну с той же целью, что и батюшка Серафим в свое время послал ее саму в Дивеево, – писал митрополит Серафим (Чичагов). – Их назначение в обители – спасать души монашествующих от натисков врага человечества, от искушений и страстей, им ведомых, по прозорливости. Если дивная и блаженная раба Божия Прасковья Семеновна (Милюкова) называла Пелагею Ивановну вторым Серафимом, то мы не ошибемся, если скажем, что за вторым стал в Дивееве и третий, по духу и страданиям, испытавший в течение 30 лет пустынножительство в саровском лесу, строжайшее постничество, наконец, телесные истязания в миру, как и Пелагея Ивановна, и избиение, как отец Серафим, врагом, который вооружил против нее разбойников».

Уже живя в Дивееве, поздней осенью 1884 года Паша проходила мимо ограды кладбищенской церкви Преображения Господня и, ударив палкой о столб ограды, сказала: «Вот как этот столб-то повалю, так и пойдут умирать – только поспевай могилы копать!» Слова эти вскоре сбылись: как «повалился» столп – блаженная Пелагея, – так за нею преставился священник Феликсов, а потом столько монахинь, что сорокоусты не прекращались целый год. Случалось, по двое за раз отпевали.

Паша блаженная поселилась временно в клиросном корпусе у Татьяны Никифоровны Сахаровой, хотя прежде всегда отказывалась, когда ее звали к себе сестры. Через неделю после смерти Пелагеи Ивановны она стала роптать, что ей холодно спать у двери, у порога, где для нее нашлось единственное свободное место. Игумения Мария распорядилась переместить клиросных, дабы дать ей собственную маленькую келью. Келью убрали, оклеили, устроили: поставили постель, комодик, стол и сундук. Повесили иконы, лампаду, подарили подушку, одеяло, самовар, чашку, чай, сахар и все необходимое. Паша еще на крыльце встретила посланных с вещами келейниц: «Милости просим!» Уж так она была рада, когда ей устроили келью: стала весело распевать и восторгаться, что теперь у нее «свой чуланчик».

Блаженная Паша Саровская за трапезой. Фото нач. XX в.

Митрополит Серафим, составляя свою летопись, лично познакомился с блаженной и был под большим впечатлением от ее личности: «Типичная наружность ее бывает весьма разнохарактерна, смотря по настроению внутреннего духа, то чрезмерно строгая, сердитая и грозная, то ласковая и добрая, то горько-горько грустная. Но от доброго взгляда ее каждый человек приходит в невыразимый восторг. Детские добрые, светлые, глубокие и ясные глаза ее поражают настолько, что исчезает всякое сомнение в ее чистоте, праведности и высоком подвиге. Они свидетельствуют, что все эти странности ее, иносказательный разговор, строгие выговоры и выходки — лишь наружная оболочка, преднамеренно скрывающая величайшее смирение, кротость, любовь и сострадание. Тому, кто испытает ее взор на себе, так и хочется броситься, обнять и расцеловать ее».

«Облекаясь в сарафаны, она, как превратившаяся в незлобивое дитя, любит яркие, красные цвета и иногда надевает на себя несколько сарафанов сразу, — как, например, когда встречает почетных гостей или в предзнаменование радости и веселия для входящего к ней лица. На голове носит старушечий чепец и крестьянский платок. Летом ходит в одной рубахе. Чрезвычайно чистоплотная, порядочная, любит, чтобы в келье было опрятно».

После смерти блаженной Пелагеи Паша Саровская периодически меняла места жительства, и ее келья часто пустовала. Обстановка кельи была несравненно лучше, чем у Пелагеи Ивановны, сидевшей на полу у печки между тремя дверьми. Деревянная, прочная кровать Паши с громадными подушками редко занималась ею, а больше на ней покоились куклы. Да и некогда ей было лежать, так как ночи напролет она молилась перед большими иконами в кивотах. Изнемогая под утро, ложилась и дремала, но чуть брезжил рассвет, уже мылась, прибиралась или выходила на прогулку для молитвы.

От живущих с ней и от тех, у кого она ночевала иногда в клиросном корпусе по старой привычке, блаженная требовала, чтобы в полночь вставали помолиться, и если кто не исполнял этого монашеского правила, то она начинала так сильно шуметь, воевать и браниться, что поневоле все поднимались ее унимать. Строго следила Паша также, чтобы сестры ежедневно ходили на службы. Если она оставалась в келье, то, выпив чаю после обедни, садилась за работу: вязала чулки или делала пряжу. Это занятие сопровождалось Иисусовой молитвой. Пашина пряжа так ценилась в обители, что из нее плели пояски и четки. В иносказательном разговоре блаженная называла вязанием чулок упражнение в непрестанной Иисусовой молитве.

Так, однажды приезжий подошел к ней с мыслью, не переселиться ли ему поближе к дивному Дивееву, и она сказала ему в ответ: «Ну, что ж? Приезжай к нам в Саров, будем вместе грузди собирать и чулки вязать!» – то есть класть земные поклоны и учиться молитве Иисусовой.

Привычка Паши жить на природе, в лесу, заставляла ее летом и весной удаляться в поле, в рощи и там проводить в молитве и созерцании по нескольку дней. Молилась она своими словами, но некоторые молитвы знала и наизусть. Богородицу называла «Маменькой за стеклышком». Иногда останавливалась как вкопанная перед иконой или становилась на колени, где придется – в поле, в горнице, посреди улицы – и усердно, со слезами молилась.

Не забывала блаженная и отдаленные от монастыря послушания, познавая по прозорливости духовные потребности монашествующих, живущих на большой дороге, в соблазне. Она стремилась туда – бороться с врагом и для наставления сестер. И везде ее принимали с радостью, с особой любовью и упрашивали пожить у них подольше.

Стремление постоянно менять место подвигов было особенностью жизненного пути Паши Саровской. Еще когда игумения сама и через других предлагала ей поселиться в обители, блаженная всегда отвечала: «Нет, никак нельзя мне, уж путь такой, я должна всегда переходить с места на место!» Поэтому даже на пороге старости она все странствовала из кельи в келью, от монастыря в дальнее послушание или в Саров, на прежние свои излюбленные места. Этим немало смущались живущие с ней монахини, которые по величайшей любви к ней скучали, тосковали в дни ее отсутствия и еле справлялись с многочисленным народом, приходящим к старице за советом и наставлением.

Во время странствий Паша носила с собой палочку, которую называла тросточкой, узелок с вещами, серп на плече и несколько кукол за пазухой. Серп имел важное духовное значение: блаженная постоянно жала им траву и под видом работы клала поклоны Христу и Богоматери.

Если к ней приходили гости, особенно из дворян и почетных людей, с которыми она не считала себя достойной сидеть рядом, то старица распоряжалась угощением, чаем, а сама, поклонившись посетителям в ноги, шла жать траву – то есть молиться за этих людей. Сжатую траву она ценила, никогда не оставляла в поле или во дворе монастыря, а относила на конный двор. В предзнаменование неприятностей жала лопух и подавала гостям колючие шишки.

Как и большинство юродивых, Паша Саровская предпочитала иносказания. О происхождении ее кукол жившая с покойной Пелагеей Ивановной Анна Герасимовна сообщала: «Она ими занимается с усердием и немало предсказывает приходящим к ней, примерно показывая на куклах. Блаженная Паша моет их, кормит, укладывает на постель, а сама ложится на край кровати. Нельзя, по-видимому, ничем так утешить Параскеву Ивановну, как подарить ей куклу. И куклы ее замечательные! Например, одной из них она отмыла всю голову, и как только приходит время кому-нибудь умереть в монастыре, Паша вынимает ее, убирает и укладывает. Между куклами есть и любимые, и нелюбимые, что выражается ее ласками, играми с ними и прочим. У Паши любимое занятие, по старой привычке, — полоть огород и поливать, но теперь она соединяет это с непрестанной Иисусовой молитвой, произнося ее с выдергиванием каждой травки. Когда она говорит: «Уж я полола, поливала, везде полола!» — это означает, что Паша повествует о своих молитвах за того, о ком говорят. «Никто не полет, никто не поливает, все я одна работаю!» — жалуется она иногда, объясняя, что не может одна за всех успевать молиться, должны обратиться и к другим. Вообще, блаженная Паша постоянно занята, всегда в работе и сильно ворчит на молодых, если они проводят время праздно».

В 1903 году, во время прославления преподобного Серафима, Параскеву Ивановну посетили Августейшие особы – император Николай II с императрицей Александрой Федоровной. Им предрекла Паша (тоже иносказательно) скорое рождение долгожданного наследника, а также гибель самодержавия и царской династии, разгром Церкви и море крови. После этого Государь не раз обращался к старице, посылая к ней великих князей за советом. Незадолго до смерти Параскева Ивановна часто молилась перед портретом государя, предвидя его скорую мученическую кончину.

Умирала Паша блаженная долго и тяжело. Кому-то из сестер было открыто, что предсмертными страданиями она выкупала из ада души своих духовных чад. С.А. Нилус так описывает последнюю встречу с ней летом 1915 года: «Когда мы вошли в комнату, и я увидал ее, то, прежде всего был поражен произошедшей во всей ее внешности переменой. Это уже не была прежняя Параскева Ивановна, это была ее тень, выходец с того света. Совершенно осунувшееся, когда-то полное, а теперь худое лицо, впалые щеки, огромные, широко раскрытые, нездешние глаза, вылитые глаза равноапостольного князя Владимира в васнецовском изображении Киево-Владимирского собора».

Схимонахиня Параскева почила 5 октября (22 сентября ст.ст.) 1915 года в возрасте около 120 лет. Как и блаженную Пелагею, ее похоронили у алтаря Троицкого собора.

«Четвертый Серафим». Мария Дивеевская.

Паша Саровская была очень любима дивеевскими сестрами, она была для них заботливой «маменькой», поэтому, когда в монастырь подоспела молодая смена в лице блаженной старицы Марии Ивановны (Фединой), ее поначалу некоторые приняли в штыки.

Мария Ивановна духовно окормлялась у блаженной Паши, к которой приходила за наставлениями. Сама Параскева Ивановна, предчувствуя кончину, говорила близким: «Я еще сижу за станом, а другая уже снует, она еще ходит, а потом сядет». Благословив Марию остаться в обители, Паша сказала: «Только в мое кресло не садись» (в итоге в ее келье Мария Ивановна прожила всего два года).

В самый день смерти блаженной Пашеньки вышло у Марии Ивановны небольшое искушение. Раздосадованные ее странностями, монахини выгнали Марию из монастыря, не велев вовсе сюда являться, а иначе они прибегнут к помощи полиции. Ничего на это не сказала юродивая, повернулась и ушла.

Перед внесением в церковь гроба с телом блаженной Паши в обитель приехал крестьянин и сказал: «Какую рабу Божию прогнали вы из монастыря?! Она мне сейчас всю мою жизнь сказала и все мои грехи. Скорее верните ее, иначе потеряете навсегда!» За Марией Ивановной тотчас отправили посыльных. Она не заставила себя ждать и вернулась в монастырь…

Судьба «четвертого Серафима», как называли блаженную Марию Дивеевскую, была нелегкой. С детства она любила уединение и молитву. Когда отроковице было 13 лет, с разницей в год она потеряла обоих родителей. Осиротев, Мария скиталась между Дивеевом и Саровом. Отправившись с соседками на богомолье в Саров, домой уже не вернулась, много странствовала по святым местам, терпела лишения. В любую погоду ходила в лаптях, часто рваных. Говорили, что до прихода в Дивеево она 40 лет прожила под мостом в непрестанной молитве. Наконец, по благословению блаженной Параскевы, Мария осела в монастыре.

Когда ее приняли в обитель, «блаженная вошла и, оборотясь к старшей ризничей монахине Зиновии, сказала: «Ты меня, смотри, так же положи, вот как Пашу». Та рассердилась, как она смеет себя сравнивать со старицей, и дерзко ее осадила, на что Мария Ивановна только смиренно промолчала.

Сначала она жила у монахини Марии, а затем игумения Александра дала ей отдельную келью, в которой блаженная прожила почти восемь лет. Комната была холодная и сырая, особенно пол; здесь Мария окончательно лишилась ног и приобрела сильнейший ревматизм во всем теле. Однако никогда не слышали от нее ни жалобы, ни уныния, ни раздражения или сетования на несправедливость. И Сам Господь за богоугодную жизнь, величайшее смирение и терпение прославил ее среди людей.

Матушка Мария бушевала и кричала: «Царевен штыками!»

Монахини рассказывали, что в ночь с 4 на 5 июля 1918 года, ночь мученической кончины царской семьи, матушка Мария бушевала и кричала: «Царевен штыками! Проклятые жиды!» Неистовствовала страшно, и только позже все поняли, о чем она говорила.

Истинная подвижница и богоугодный человек, Мария Ивановна была наделена даром исцеления и прозорливости. В годы тяжелых для России революционных испытаний увеличился поток нуждающихся в наставлении и молитвенной помощи. Пророчества и предсказания старицы помогли многим избежать опасности или гибели, найти верный путь в непростых обстоятельствах.

Блаженная Мария говорила быстро и много, иногда стихами. Временами громко ругалась, особенно после 1917 года, да так сильно, что монахини, дабы не слышать, выходили на улицу. Келейница схимонахини Параскевы Дуня как-то спросила ее: «Мария Ивановна, почему ты ругаешься? Маменька так не ругалась». «Хорошо ей было блажить при Николае, а поблажи-ка при советской власти» – отвечала старица. Но потом выяснилось, что в тех местах, где она ругалась, поселились люди, которые сквернословили.

Матушка Мария предсказала закрытие Дивеева в 1927 году и возрождение через много десятилетий. Кто-то сказал ей: «Ты все говоришь, Мария Ивановна, монастырь! Не будет монастыря! «Будет! Будет! Будет!» — возражала блаженная, стуча при этом изо всех сил по столу. Она всегда по нему так стучала, что разбивала руку, и ей подкладывали подушку, чтоб смягчить удар.

Всем сестрам она назначала послушания в будущей обители: кому сено сгребать, кому Канавку чистить, а Соне Булгаковой никогда ничего не говорила. И та однажды спросила: «А я доживу до монастыря?» «Доживешь», — тихо ответила матушка и крепко сжала ей руку, до боли придавив к столу.

Народ вереницей шел к ней за утешением, и когда посетителей стало слишком много, игумения перевела Марию Ивановну в домик Паши Саровской, который стоял у ворот монастыря. Советские власти, видя большое стечение верующих, воздвигли на старицу гонения. В итоге ее перевели в отдельную комнату при богадельне, где она и прожила до закрытия обители.

Мария Ивановна много страдала от хворей, фактически стала лежачей. Не всегда за ней ухаживали усердно, поэтому появлялись пролежни. Собственно, подвигом блаженной Марии в Дивееве было, в первую очередь, благодушное перенесение тяжелейшей болезни и часто небрежного ухода.

Перед смертью близким ей сестрам она предсказала, сколько по ней прочитают кафизм до 40-го дня. Все это исполнилось в точности. А Соне Булгаковой заметила во время последнего ее посещения старицы в октябре 1930 года: «А ты обо мне ни одной кафизмы не прочитаешь». Соня, действительно, ничего не прочитала и вспомнила об этом только на 40-й день.

Скончалась блаженная Мария 8 сентября 1931 года в Череватово, где она жила после разгона монастыря. Похоронили ее на сельском кладбище.

Все три блаженные Христа ради старицы дивеевские причислены к лику местночтимых святых в 2004 году, в дни празднования 250-летия преподобного Серафима. Общецерковное прославление состоялось в следующем, 2005 году. Их святые мощи пребывают в Казанском соборе. Сестры монастыря верят, что вместе с батюшкой Серафимом блаженные матушки будут молитвенно охранять Дивеево до Страшного Суда.

Блажени есте, егда поносят вам, и изжденут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех.(Мф. 5,11)

Елена Владимирова

Православие.Ru

Войти на сайт

Блаженная Пелагея Дивеевская (†1884)

Нет в Христовой Церкви большего и труднейшего подвига, чем подвиг юродства Христа ради. Сам Господь благословляет на этот путь только редких избранников Своих. Именно на эту стезю была поставлена Богом блаженная Пелагея Ивановна.

Родилась она в октябре месяце 1809 года в городе Арзамасе в семье купца Ивана Сурина и жены его Прасковьи Ивановны, урожденной Бебешевой. Отец ее жил довольно богато, хорошо торговал, имел свой кожевенный завод и был человеком умным, добрым и благочестивым. Вскоре он умер, оставив жену и троих малолетних сирот. Отчим, вдовый купец Королев, невзлюбил их. Жизнь маленькой Пелагеи сделалась невыносима, и в ней родилось желание уйти от таких родных. Еще с малолетнего возраста с ней приключилось что-то странное. Она заболела и, пролежавши целые сутки в постели, встала не похожей сама на себя. «Из редко умного ребенка вдруг сделалась она какою-то точно глупенькой. Уйдет, бывало, в сад, поднимет платьице, станет и завертится на одной ножке, точно пляшет. Уговаривали ее и срамили, даже и били, но ничто не помогало, так и бросили».

Она выросла стройной, высокой, красивой, и мать ее, как только минуло ей 16 лет, постаралась поскорее выдать замуж «дурочку». Жених, мещанин Сергей Васильевич Серебренников, по старинному обычаю, пришел на смотрины невесты со своей крестной матерью. Пелагия, дабы оттолкнуть его от себя, стала дурить. Жених, видевший ее притворство, вопреки советам крестной все-таки решился жениться.

Вскоре после брака Пелагея Ивановна поехала с мужем и матерью в Саровскую пустынь. Отец Серафим ввел Пелагею Ивановну в свою келью и долго-долго беседовал с нею. Потом передав ей четки, проводил со словами: «Иди, матушка, иди немедля в мою обитель, побереги моих сирот-то, и будешь свет миру, и многие тобою спасутся!» «Эта женщина будет великий светильник!» — сказал о ней батюшка после.

Беседа с дивным старцем имела решительное влияние на дальнейшую жизнь Пелагеи Ивановны. Вскоре под руководством одной юродивой научилась непрерывной молитве Иисусовой, которая начала в ней благодатно действовать и которая сделалась постоянным ее занятием на всю ее жизнь. В ночное, от всех сокрытое время, она стояла на коленях лицом к востоку, молилась в холодной стеклянной, к их дому пристроенной галерее. С молитвенными подвигами она вскоре стала соединять и подвиг юродства Христа ради и как бы с каждым днем теряла более и более рассудок. Бывало, наденет на себя самое дорогое платье, шаль, а голову обернет какою-нибудь самой грязной тряпкой и пойдет или в церковь или куда-нибудь на гулянье, где побольше собирается народу, чтобы ее все видели, судили и пересмеивали.

Но тем больнее приходилось мужу ее, не понимавшему великого пути жены. И просил, и уговаривал ее Сергей Васильевич, но она ко всему оставалась равнодушной. Даже когда у нее родились сыновья она точно не была рада их рождению, говоря: «Бог то дал, да вот прошу, чтоб и взял». Вскоре по молитве блаженной оба мальчика умерли. С этого времени муж перестал щадить ее и начал страшно бить, вследствие чего Пелагея Ивановна, несмотря на свою здоровую и крепкую натуру, начала чахнуть. Она начала ходить по улицам Арзамаса от церкви к церкви и все, что ни давали ей жалости ради или что ни попадало ей в руки, все уносила она с собой и раздавала нищим или ставила свечи в церкви Божией. Муж поймает ее, бьет, то поленом то чем попало, запрет и морит голодом, а она не унимается и твердит одно: «Оставьте, меня Серафим испортил». Обезумев от гнева он пошел в полицию и попросил городничего высечь жену. Тот так жестоко наказал ее, что даже мать содрогнулась и оцепенела от ужаса. Ночью городничий увидел во сне котел с огнем и услышал голос, что котел приготовлен для него за истязание избранной рабы Христовой. В ужасе проснувшись, он запретил вверенному ему городу не только обижать, но и трогать испорченную, как ее называли в народе.

Поверив в то, что она испорченая, муж повез лечить ее в Троице-Сергиеву Лавру, где она тотчас сделалась кроткой, тихой и умной. На обратном пути он на радостях отпустил ее домой одну, вручив ей все деньги и вещи. Однако домой она возвратилась нищею, ведя себя хуже прежнего, раздав все до последней полушки и постаравшись вынести из дома все, что можно. Обезумевший Сергей Васильевич заказал для жены, как для дикого зверя, железную цепь с кольцом и своими руками заковал в нее жену, приковав к стене, и издеваясь над нею, как ему хотелось. Иногда она срывалась с цепи и бегала раздетая по городу и каждый боялся ее приютить и помочь. «Сергушка-то (муж) во мне все ума искал да мои ребра ломал; ума-то не сыскал, а ребра-то все поломал» — говаривала она позже.

Вскоре муж вовсе отрекся от нее, выгнал вон из дома, притащил к матери и вручил Пелагею Ивановну родителям. Мать решилась еще раз сама съездить в Саровскую пустынь. Батюшка Серафим сказал: «На такой путь Господь избирает мужественных и сильных телом и духом. А на цепи не держите ее и не могите, а не то Господь грозно за нее с вас взыщет». 4 года блаженная Пелагия юродствовала, бегала по улицам города, безобразно кричала и безумствовала, покрытая лохмотьями, голодная и холодна, а по ночам молилась на паперти в церкви.

Наконец, родственники отпустили блаженную в Дивеево. Перед уходом блаженная поклонилась домашним в ноги и совершенно здраво и разумно сказала: «Прости Христа ради меня, уж до гроба к вам не приду я более».

В келейницы себе она сама себе выбрала простую девицу Анну Герасимовну, стала пред ней на колени, поклонилась до земли и, воздевши руки свои, воскликнула: «Венедикт, Венедикт! Послужи мне, Христа ради». Анна Герасимовна подошла к ней, жалея ее бедную, погладила ее по голове и видит, что голова-то у нее вся проломана, в крови, и кишат в ней насекомые. И так ей стало жаль ее, но сказать ничего не посмела. Впоследствии эта добрая крестьянская девушка прислуживала ей в течение 45 лет, с усердием и преданностью подвижницы Божией.

И зажила «безумная Палага», как называли ее многие в Дивееве, своей юродивой, одному только Богу ведомой, жизнью. В первое время она продолжала безумствовать: бегала по монастырю, била окна в кельях, вызывала всех на оскорбления себя и побои. Возьмет платок, салфетку или тряпку, всю-то наложит пребольшущими каменьями до верху и знай таскает с места на место, полную-то келью натаскает их, сору-то не оберешься. Или наберет кирпича охапку, станет на самом краю ямы да из подола-то и кидает по одному кирпичу изо всей, что есть, мочи в яму, в самую-то воду. Бултыхнется кирпич да с головы до ног всю ее и окатит, а она не шелохнется, стоит, как вкопанная, будто и впрямь какое важное дело делает. Покидав собранные кирпичи, полезет в самую-то воду чуть не по пояс, выбирает их оттуда. Выбравши, вылезет и опять, ставши на краю, начинает ту же проделку. И так-то и делает все время службы в церкви. «Я, — говорит, — на работу тоже хожу; нельзя, надо работать, я тоже работаю». В келье своей бывала редко, а большую часть дня проводила на монастырском дворе, сидела или в яме, выкопанной ею же самой и наполненной всяким навозом, который она носила всегда в пазухе своего платья, или же в сторожке в углу, где и занималась Иисусовой молитвой. Иногда она становилась ногами на гвозди, прокалывая их насквозь, и всячески истязала свое тело. Питалась только хлебом и водой. Терпения и лишения были ее уделом: она никогда не просила пищи, а вкушала, когда предложат, и то очень скудно. Никогда ничего ни у кого не искала и не брала, была совершеннейшим образом нестяжательна; круглый год ходила босиком, не мылась, не стригла ногтей; спала на полу на войлочной подстилке. Говорила иносказательно, но весьма мудро и имела дар прозорливости.

Дивеево

Раз приехал к ней муж, Сергей Васильевич: «А ты полно дурить-то, будет; поедем-ка в Арзамас». Пелагея Ивановна поклонилась да и сказала: «Не ходила я в Арзамас да и не пойду, хоть всю кожу сдери с меня». Услышав это, он поклонился молча и пошел, и после того уж никогда не был. И только однажды, уже много лет спустя, Пелагея Ивановна вдруг как вскочит, вся поджалась, скорчилась, взад и вперед по комнате ходит да стонет и плачет. «Ох, — говорит, — батюшка! Ведь вот ты какой! Умирает он, да умирает-то как?! Без причастия!». Оказалось, она своим видом и действиями показывала все то, что было с Сергеем Васильевичем. Его действительно схватило; он точно так корчился, бегал по комнате, стонал и приговаривал: «Ох, Пелагея Ивановна, матушка! Прости ты меня Христа ради. Не знал я, что ты терпишь Господа ради. А как я тебя бил-то! Помоги мне. Помолись за меня». Да без причастия так и умер от холеры. Временами приезжал из Арзамаса блаженный, Федор Михайлович Соловьев, бывший военный. Так уж тут и уму непостижимо, что только выделывали они вместе; страх возьмет, бывало; не знаешь, куда и деться. Как поднимут, бывало, они свою войну, уж никак не унять. Оба большущие да длинные, бегают взад и вперед, гоняются друг за другом, Пелагея Ивановна с палкой, а Федор Михайлович с поленом, бьют друг друга. «Ты, арзамасская дура, на что мужа оставила?» — кричит Соловьев. «А ты зачем жену бросил, арзамасский солдат этакий?» — возражает Пелагея Ивановна. «Ах ты, большой сарай, верста коломенская!» — кричит Федор Михайлович. И так-то идет без перерыву у них своя, им лишь одним понятная перебранка и разговор.

Во время смуты в обители блаженная по-своему воевала за правду — что ни попадалось под руку, все била да колотила, и даже, обличив архиерея, ударила его по щеке. Едет от службы Владыка на дрожках, а Пелагея Ивановна на дороге стоит, яйца катает, как раз после Пасхи. Увидел Пелагею Ивановну, видно, обрадовался, слез с дрожек-то и подошел к ней, просфору вынул. «Вот, — говорит, — раба Божья, тебе просфору моего служения». Она молча отвернулась; ему бы и уйти; видит — не ладно, прямое дело. Кто им, блаженным-то, закон писал? На то они и блаженные. А он, знаешь, с другой стороны зашел и опять подает. Как она это встанет, выпрямится, да так-то грозно, и ударила его по щеке со словами: «Куда ты лезешь?» Видно, правильно обличила, потому что Владыка не только не прогневался, а смиренно подставил другую щеку, сказавши: «Что ж? По-евангельски, бей и по другой». «Будет с тебя и одной», — отвечала Пелагея Ивановна; и опять стала стала яйца катать.

После окончания смуты блаженная переменилась, полюбила цветы и стала заниматься ими. Держа их в руках, она задумчиво перебирала их, тихо нашептывая молитву. В последнее время живые цветы почти всегда имелись у нее в руках, потому что их приносили ей те, кто желал сделать ей удовольствие, и эти цветы, видимо, утешали ее. Перебирая их и любуясь ими, она и сама делалась светлой и радостной, точно витала уже умом своим в ином мире.

И бегать почти перестала; все больше в келье, бывало, сидит. Любимое ее место было на самом-то на ходу, между трех дверей, на полу, на войлочке у печки. Повесила тут батюшки Серафима портрет да матушкин (Марии), с ними, бывало, все и ночью-то разговоры ведет да цветов им дает. Игумения Мария ничего не предпринимала без ее совета. Всех в обители Пелагия Ивановна называла своими дочками и всем была истинной духовной матерью.

Сохранилось много рассказов о случаях ее прозорливости.

Особенным расположением Пелагеи Ивановны, пользовался художник М. П. Петров, нареченный ею самой духовным сыном. Свое первое посещение он описывал так. «Когда взошел в ее келью, меня так поразила ее обстановка, что я сразу не мог понять, что это такое: на полу на войлоке сидела старая, скорченная и грязная женщина, с огромными ногтями на руках и босых ногах, которые произвели на меня потрясающее впечатление. На мой вопрос «идти ли мне в монастырь или жениться?» она ничего не ответила. Спустя месяц при вторичном посещении она немедленно по приходе моем встала и выпрямилась предо мной во весь рост. Это была женщина красиво сложенная, с необыкновенно живыми блестящими глазами. Постояв предо мною, она начала бегать по комнате и хохотать, затем подбежала ко мне, ударила по плечу и сказала: «Ну, что?» У меня давно болела эта рука от паралича, но после этого ударения Пелагеи Ивановны боль в ней мгновенно и совершенно прошла. На меня напал какой-то панический страх, и я ничего не мог ей сказать; молчал и весь трясся от испуга. Потом она начала рассказывать мне всю мою прошедшую жизнь с такими поразительными подробностями, о которых никто не знал, кроме меня, и даже рассказала содержание того письма, которое я в этот день послал в Петербург. Это меня так поразило, что у меня волосы стали дыбом на голове, и я невольно упал пред ней на колени и поцеловал ее руку. И с этого разу стал я усердным ее посетителем и почитателем. Она меня вытащила со дна ада».

После 20-летнего подвижничества в Дивееве Пелагея Ивановна вдруг резко изменила образ своей жизни. Однажды сказала она своей сожительнице, Анне Герасимовне: «Сейчас был у меня батюшка Серафим, велел молчать и находиться более в келье, чем на дворе». И она замолчала, и редко кого удостаивала своим разговором, говорила мало, отрывистыми фразами, более сидела в келье и, подобно преподобному Арсению Великому, стала избегать людей и более внимать себе.

Та железная цепь, которой некогда приковывал ее муж, и которую она принесла с собою в Дивеево, служила и теперь ей подчас изголовьем. Спала она и сидела всегда на полу и непременно около входной двери в келью, так что проходящие нередко наступали на нее или обливали ее водой, что, видимо, доставляло ей удовольствие. Такие подвиги Пелагеи Ивановны стали привлекать к ней внимание дивеевских монахинь; и прежнее нерасположение к ней у многих из них сменилось уважением. Но были между сестрами и такие, которые ее ненавидели и всячески злословили. Их особенно любила Пелагея Ивановна и старалась платить им за зло добром. Инокини, привязанные к подвижнице, глубоко веровали в силу ее молитвы, искали у нее духовных наставлений. Однажды одна благочестивая монахиня дерзнула просить у Господа, чтобы Он открыл ей, верен ли тот путь, по которому идет подвижница Божия, потому что часто приходилось ей слышать разноречивые толки. Господь услышал ее молитву. Она увидела во сне, что Пелагея Ивановна идет по двору монастырскому и два ангела ведут ее под руки. Когда, проснувшись, монахиня эта пошла к Пелагее Ивановне рассказать ей свой сон, та предварила ее рассказ строгим запрещением никому не говорить об этом.

Человеческий ум не вмещает подвига рабы Божией Пелагеи. Поистине, душе ее, скрытая от окружающих видимым безумием, сияла чистотой и любовью. Лишь внимательному и сострадательному взгляду была видна небесная красота ее души. Так исполнилось предсказание отца Серафима. Сорок шесть лет провела она в обители, год за годом неся тяжкое бремя подвига, оберегая своей молитвою святую обитель.

Скончалась блаженная 30 января/12 февраля 1884 года. Убрали ее в беленькую рубашку, в сарафан, положили большой серый шерстяной платок на плечи, повязали голову белым шелковым платочком; нарядили так, как она при жизни наряжалась. В правую ее руку дали ей букет цветов, на левую надели шелковые черные четки батюшки Серафима. Девять дней ее тело стояло в душном храме без малейшего изменения при большом стечении народа. Хотя была зима, она с головы до ног была осыпана живыми цветами, которые и при жизни так любила, цветы эти непрестанно заменялись новыми и тотчас же нарасхват разбирались массами народа, уносившего их домой с благоговением.

Ухоженные могилки блаженных Параскевы, Пелагеи, Марии

31 июля 2004 года блаженная старица Пелагия Дивеевская была прославлена в лике местночтимых святых Нижегородской епархии. В октябре 2004 Архиерейским Собором было принято решение о ее общецерковном почитании. Святые мощи блаженной Пелагии, обретенные в сентябре 2004 года, положены для поклонения в Казанскую церковь Серафимо-Дивеевского монастыря.

Тропарь Явилася еси земли Российския украшение, /Обители Дивеевския блаженная матере наша Пелагея, /благословение Царицы Небесныя исполнившая/ и дерзновение ко Господу стяжавшая, / моли у Престола Пресвятыя Троицы о спасении душ наших.

Кондак, глас 2 Тело твое постами изнуривши,/ бденными молитвами Творца умолила еси о деяниих твоих, /яко да приимеши совершенное оставление:/ еже и обрела еси мати яве,/ путь покаяния показавше.

источник

Бла­жен­ная Прас­ко­вья Ива­нов­на — Параскева Дивеевская

Блаженная Параскева Дивеевская

Бла­жен­ная Прас­ко­вья Ива­нов­на, в ми­ру Ири­на, ро­ди­лась в на­ча­ле XIX сто­ле­тия в се­ле Ни­коль­ском Спас­ско­го уез­да Там­бов­ской гу­бер­нии. Ро­ди­те­ли ее, Иван и Да­рья, бы­ли кре­пост­ные гос­под Булы­ги­ных. Ко­гда де­ви­це ми­ну­ло сем­на­дцать лет, гос­по­да вы­да­ли ее за­муж за кре­стья­ни­на Фе­до­ра.

По­ко­рясь без­ро­пот­но ро­ди­тель­ской и бар­ской во­ле, Ири­на ста­ла при­мер­ной же­ной и хо­зяй­кой, и се­мья му­жа по­лю­би­ла ее за крот­кий нрав, за тру­до­лю­бие, за то, что она лю­би­ла цер­ков­ные служ­бы, усерд­но мо­ли­лась, из­бе­га­ла го­стей и об­ще­ства и не вы­хо­ди­ла на де­ре­вен­ские иг­ры. Так они про­жи­ли с му­жем пят­на­дцать лет, но Гос­подь не бла­го­сло­вил их детьми.

По про­ше­ствии этих пят­на­дца­ти лет по­ме­щи­ки Булы­ги­ны про­да­ли их по­ме­щи­кам-нем­цам Шмид­там в се­ло Сур­кот. Через пять лет по­сле пе­ре­се­ле­ния муж Ири­ны за­бо­лел ча­хот­кой и умер. Впо­след­ствии, ко­гда бла­жен­ную спра­ши­ва­ли, ка­кой у нее был муж, она от­ве­ча­ла: «Да та­кой же глу­пень­кий, как и я».

По­сле смер­ти му­жа Шмид­ты взя­ли её в ку­хар­ки и эко­ном­ки. Несколь­ко раз они про­бо­ва­ли вто­рич­но вы­дать её за­муж, но Ири­на ре­ши­тель­но от­ка­за­лась: «Хоть убей­те ме­ня, а за­муж боль­ше не пой­ду!». Так её и оста­ви­ли.

Через пол­то­ра го­да стряс­лась бе­да – в гос­под­ском до­ме об­на­ру­жи­лась про­па­жа двух хол­стов. При­слу­га окле­ве­та­ла Ири­ну, по­ка­зав, что это она их укра­ла. При­е­хал ста­но­вой при­став с сол­да­та­ми, по­ме­щи­ки уго­во­ри­ли на­ка­зать Ири­ну. Сол­да­ты по при­ка­за­нию ста­но­во­го при­ста­ва же­сто­ко ис­тя­за­ли её, про­би­ли го­ло­ву, по­рва­ли уши. Но Ири­на и сре­ди ис­тя­за­ний про­дол­жа­ла го­во­рить, что не бра­ла хол­стов. То­гда Шмид­ты при­зва­ли мест­ную га­дал­ку, ко­то­рая ска­за­ла, что хол­сты укра­ла жен­щи­на по име­ни Ири­на, но толь­ко не эта, и ле­жат они в ре­ке. На­ча­ли ис­кать и дей­стви­тель­но на­шли их там, где ука­за­ла га­дал­ка.

По­сле пе­ре­не­сен­но­го ис­тя­за­ния Ири­на бы­ла не в си­лах жить у гос­под-нехри­стей и, уй­дя от них, по­шла в Ки­ев на бо­го­мо­лье.

Ки­ев­ские свя­ты­ни, встре­ча со стар­ца­ми со­вер­шен­но из­ме­ни­ли её внут­рен­нее со­сто­я­ние – она те­перь зна­ла, для че­го и как жить. Она же­ла­ла те­перь, чтобы в её серд­це жил толь­ко Бог – един­ствен­ный лю­бя­щий всех ми­ло­серд­ный Хри­стос, раз­да­я­тель вся­че­ских благ. Неспра­вед­ли­во на­ка­зан­ная, Ири­на с осо­бен­ной глу­би­ной по­чув­ство­ва­ла неиз­ре­чен­ную глу­би­ну стра­да­ний Хри­сто­вых и Его ми­ло­сер­дие.

По­ме­щик тем вре­ме­нем по­дал за­яв­ле­ние о её про­па­же. Через пол­то­ра го­да по­ли­ция на­шла её в Ки­е­ве и от­пра­ви­ла по эта­пу к гос­по­дам. Пу­те­ше­ствие бы­ло му­чи­тель­ным и дол­гим, ей вполне при­шлось ис­пы­тать и го­лод, и хо­лод, и же­сто­кое об­ра­ще­ние кон­вой­ных сол­дат, и гру­бость аре­стан­тов-муж­чин.

Шмид­ты, чув­ствуя свою ви­ну пе­ред Ири­ной, «про­сти­ли» её за по­бег и по­ста­ви­ли ого­род­ни­цей. Бо­лее го­да про­слу­жи­ла им Ири­на, но, со­при­кос­нув­шись со свя­ты­ня­ми и ду­хов­ной жиз­нью, не смог­ла она оста­вать­ся в име­нии и … бе­жа­ла.

По­ме­щи­ки сно­ва по­да­ли в ро­зыск, и через год по­ли­ция опять на­шла её в Ки­е­ве и, аре­сто­вав, пре­про­во­ди­ла по эта­пу к Шмид­там, ко­то­рые, же­лая по­ка­зать над ней свою власть, не при­ня­ли её и с гне­вом вы­гна­ли на ули­цу – раз­де­тую и без кус­ка хле­ба. При­няв во вре­мя пре­бы­ва­ния в Ки­е­ве по­стриг с име­нем Па­рас­ке­вы, она те­перь и не пе­ча­ли­лась – она зна­ла свой путь, и то, что по­ме­щи­ки вы­гна­ли её, бы­ло лишь зна­ком, что при­шла по­ра ис­пол­нить­ся бла­го­сло­ве­нию стар­цев.

Блаженная Параскева Дивеевская

Пять лет она бро­ди­ла по се­лу как по­ме­шан­ная и бы­ла по­сме­ши­щем не толь­ко де­тей, но и всех кре­стьян. Она вы­ра­бо­та­ла при­выч­ку жить круг­лый год под от­кры­тым небом, пе­ре­но­ся го­лод, хо­лод и зной. А за­тем уда­ли­лась в Са­ров­ские ле­са и про­жи­ла здесь боль­ше двух де­сят­ков лет в пе­ще­ре, ко­то­рую са­ма вы­ры­ла.

Го­во­рят, что у неё бы­ло несколь­ко пе­щер в раз­ных ме­стах об­шир­но­го непро­хо­ди­мо­го ле­са, где то­гда бы­ло мно­го хищ­ных зве­рей. Хо­ди­ла она вре­ме­на­ми в Са­ров и в Ди­ве­е­во, но ча­ще её ви­де­ли на Са­ров­ской мель­ни­це, ку­да она при­хо­ди­ла ра­бо­тать.

Ко­гда-то Па­ша об­ла­да­ла уди­ви­тель­но при­ят­ной на­руж­но­стью. За вре­мя жи­тья в Са­ров­ском ле­су, дол­го­го по­движ­ни­че­ства и пост­ни­че­ства она ста­ла по­хо­жа на Ма­рию Еги­пет­скую: ху­дая, по­чер­нев­шая от солн­ца, с ко­рот­ки­ми во­ло­са­ми – длин­ные в ле­су ей ме­ша­ли. Босая, в муж­ской мо­на­ше­ской ру­ба­хе, свит­ке, рас­стег­ну­той на гру­ди, с об­на­жен­ны­ми ру­ка­ми, бла­жен­ная при­хо­ди­ла в мо­на­стырь, на­во­дя страх на всех, не знав­ших её.

До пе­ре­ез­да в Ди­ве­ев­скую оби­тель она неко­то­рое вре­мя жи­ла в од­ной де­ревне. Ви­дя её по­движ­ни­че­скую жизнь, лю­ди ста­ли об­ра­щать­ся к ней за со­ве­та­ми, про­си­ли по­мо­лить­ся. Враг ро­да че­ло­ве­че­ско­го на­учил злых лю­дей на­пасть на неё и огра­бить. Её из­би­ли, но ни­ка­ких де­нег у неё не бы­ло. Бла­жен­ную на­шли ле­жа­щей в лу­же кро­ви с про­лом­лен­ной го­ло­вой. Она бо­ле­ла по­сле это­го год, но со­вер­шен­но по­пра­вить­ся уже во всю жизнь не мог­ла. Боль в про­лом­лен­ной го­ло­ве и опу­холь под ло­жеч­кой му­чи­ли её по­сто­ян­но, но она на это по­чти не об­ра­ща­ла вни­ма­ния, лишь из­ред­ка го­во­ри­ла: «Ах, ма­мень­ка, как у ме­ня тут бо­лит! Что ни де­лай, ма­мень­ка, а под ло­жеч­кой не прой­дет!».

Ко­гда она ещё жи­ла в Са­ров­ском ле­су, про­ез­жа­ли ми­мо та­та­ры, толь­ко что обо­крав­шие цер­ковь. Бла­жен­ная вы­шла из ле­са и ста­ла их ру­гать, за что они из­би­ли её до по­лу­смер­ти и про­ло­ми­ли ей го­ло­ву. Та­та­рин при­е­хал в Са­ров и го­во­рит го­сти­ни­ку: «Там ста­ру­ха вы­шла нас ру­га­ла, мы её из­би­ли.»

Го­сти­ник го­во­рит: «Знать, это Прас­ко­вья Ива­нов­на». Он за­пряг ло­шадь и по­ехал за ней.

По­сле по­бо­ев у неё всё за­жи­ло, но во­ло­сы за­рос­ли как по­па­ло, так что го­ло­ва зу­де­ла, и она всё про­си­ла «по­ис­кать».

До пе­ре­се­ле­ния сво­е­го в Ди­ве­е­во Прас­ко­вья Ива­нов­на ча­сто за­хо­ди­ла к ди­ве­ев­ской бла­жен­ной Пе­ла­гее Ива­новне. Раз во­шла она и мол­ча се­ла воз­ле бла­жен­ной. Дол­го смот­ре­ла на неё Пе­ла­гея Ива­нов­на да и го­во­рит: «Да! Вот те­бе-то хо­ро­шо, нет за­бо­ты, как у ме­ня: вон де­тей-то сколь­ко!»

Вста­ла Па­ша, по­кло­ни­лась ей и ти­хонь­ко ушла, не ска­зав ни сло­ва.

Про­шло несколь­ко лет. Од­на­жды Пе­ла­гея Ива­нов­на спа­ла, но вдруг вско­чи­ла, точ­но кто её раз­бу­дил, бро­си­лась к ок­ну и, вы­су­нув­шись на­по­ло­ви­ну, ста­ла гля­деть вдаль и ко­му-то гро­зить.

Око­ло Ка­зан­ской церк­ви от­кры­лась ка­лит­ка, и в неё во­шла Прас­ко­вья Ива­нов­на и пря­мо на­пра­ви­лась к Пе­ла­гее Ива­новне, что-то бор­мо­ча про се­бя.

По­дой­дя бли­же и за­ме­тив, что Пе­ла­гея Ива­нов­на что-то го­во­рит, она оста­но­ви­лась и спро­си­ла:

– Что, ма­туш­ка, или ней­ти? – Нет. – Ста­ло быть, ра­но еще? Не вре­мя? – Да, – под­твер­ди­ла Пе­ла­гея Ива­нов­на.

Низ­ко ей Прас­ко­вья Ива­нов­на по­кло­ни­лась и, не за­хо­дя в оби­тель, ушла в ту же са­мую ка­лит­ку.

За шесть лет до смер­ти бла­жен­ной Пе­ла­геи Ива­нов­ны Па­ша вновь яви­лась в оби­тель, на этот раз с ка­кой-то кук­лой, а по­том и со мно­ги­ми кук­ла­ми: нян­чит­ся с ни­ми, уха­жи­ва­ет за ни­ми, на­зы­ва­ет их детьми. Те­перь она по несколь­ку недель, а за­тем и ме­ся­цев про­жи­ва­ла в оби­те­ли. По­след­ний год жиз­ни бла­жен­ной Пе­ла­геи Ива­нов­ны, Па­ша про­бы­ла неот­луч­но в оби­те­ли.

Позд­ней осе­нью 1884 го­да она шла ми­мо огра­ды клад­би­щен­ской Пре­об­ра­жен­ской церк­ви и, уда­рив пал­кой о столб огра­ды, ска­за­ла: «Вот как этот столб-то по­ва­лю, так и пой­дут уми­рать; толь­ко по­спе­вай мо­ги­лы ко­пать!»

Сло­ва эти вско­ре сбы­лись – умер­ла бла­жен­ная Пе­ла­гея Ива­нов­на, и за ней столь­ко мо­на­хинь, что со­ро­ко­усты не пре­кра­ща­лись це­лый год, и слу­ча­лось, что от­пе­ва­ли двух сра­зу.

Прасковья Ивановна жила в домике, очень небольшом, слева от монастырских ворот

Ко­гда скон­ча­лась Пе­ла­гея Ива­нов­на, то в два ча­са но­чи уда­ри­ли в боль­шой мо­на­стыр­ский ко­ло­кол, и кли­рос­ные, у ко­то­рых жи­ла в то вре­мя бла­жен­ная Па­ша, пе­ре­по­ло­ши­лись, по­вска­ки­ва­ли с по­сте­лей, ду­мая, не по­жар ли. Па­ша вста­ла вся си­я­ю­щая и на­ча­ла всю­ду у икон ста­вить и за­жи­гать све­чи.

– Ну вот, – ска­за­ла она, – ка­кой тут по­жар? Во­все нет, а про­сто это у вас сне­жок ма­лень­ко рас­та­ял, а те­перь тем­но бу­дет!

Несколь­ко раз ке­лей­ни­цы бла­жен­ной Пе­ла­геи Ива­нов­ны пред­ла­га­ли ей по­се­лить­ся в ке­лье по­чив­шей.

– Нет, нель­зя, – от­ве­ча­ла Прас­ко­вья Ива­нов­на, – вот ма­мень­ка-то не ве­лит, –по­ка­зы­ва­ла она на порт­рет Пе­ла­геи Ива­нов­ны.

– Что это я не ви­жу.

– Да ты-то не ви­дишь, а я-то ви­жу, не бла­го­слов­ля­ет!

И ушла, и по­се­ли­лась сна­ча­ла у кли­рос­ных, а за­тем в от­дель­ной кел­лии у во­рот. В кел­лии бы­ла по­став­ле­на кро­вать с гро­мад­ны­ми по­душ­ка­ми, ко­то­рую она ред­ко за­ни­ма­ла, на ней по­ко­и­лись кук­лы. От жи­ву­щих с ней она непре­мен­но тре­бо­ва­ла, чтобы они в пол­ночь вста­ва­ли мо­лить­ся, а ес­ли кто не со­гла­шал­ся, то она так рас­шу­мит­ся, начнет во­е­вать и бра­нить­ся, что по­не­во­ле все вста­ют её уни­мать.

Пер­вое вре­мя Прас­ко­вья Ива­нов­на хо­ди­ла в цер­ковь и стро­го сле­ди­ла, чтобы сест­ры еже­днев­но хо­ди­ли на служ­бы. В по­след­ние де­сять с лиш­ним лет неко­то­рые пра­ви­ла бла­жен­ной пе­ре­ме­ни­лись: она, на­при­мер, не вы­хо­ди­ла из мо­на­сты­ря, да и от кел­лии да­ле­ко не от­хо­ди­ла, в цер­ковь со­всем не хо­ди­ла, а при­об­ща­лась до­ма, и то очень ред­ко. Гос­подь Сам ей от­кры­вал, ка­ких ей пра­вил и об­ра­за жиз­ни дер­жать­ся.

На­пив­шись чаю по­сле обед­ни, бла­жен­ная са­ди­лась за ра­бо­ту, вя­за­ла чул­ки или пря­ла пря­жу. Это за­ня­тие со­про­вож­да­лось непре­стан­ной Иису­со­вой мо­лит­вой, и по­то­му ее пря­жа так це­ни­лась в оби­те­ли, из нее де­ла­лись по­яс­ки и чет­ки. Вя­за­ни­ем чу­лок она на­зы­ва­ла в ино­ска­за­тель­ном смыс­ле упраж­не­ние в непре­стан­ной Иису­со­вой мо­лит­ве. Так, од­на­жды при­ез­жий по­до­шел к ней с мыс­лью, не пе­ре­се­лить­ся ли ему по­бли­же к Ди­ве­е­ву. И она ска­за­ла в от­вет на его мыс­ли: «Ну, что же, при­ез­жай к нам в Са­ров, бу­дем вме­сте груз­ди со­би­рать и чул­ки вя­зать», – то есть класть зем­ные по­кло­ны и учить­ся Иису­со­вой мо­лит­ве.

Пер­вое вре­мя по пе­ре­се­ле­нии в Ди­ве­е­во она стран­ство­ва­ла от мо­на­сты­ря на даль­ние по­слу­ша­ния или в Са­ров, на преж­ние свои из­люб­лен­ные ме­ста. В эти пу­те­ше­ствия она бра­ла с со­бой про­стую па­лоч­ку, ко­то­рую на­зы­ва­ла тро­сточ­кой, узе­лок с раз­ны­ми ве­ща­ми или серп на пле­чо и несколь­ко ку­кол за па­зу­хой. Тро­сточ­кой она ино­гда пу­га­ла при­ста­ю­щий к ней на­род и ви­нов­ных в ка­ких-ни­будь про­ступ­ках.

Од­на­жды при­шел стран­ник и по­же­лал, чтобы его впу­сти­ли в кел­лию, а бла­жен­ная бы­ла за­ня­та, и ке­лей­ни­ца не ре­ша­лась ее по­тре­во­жить. Но стран­ник на­ста­и­вал:

– Пе­ре­дай­те ей, что я та­кой же, как она!

Уди­ви­лась ке­лей­ни­ца та­ко­му несми­ре­нию и по­шла пе­ре­дать его сло­ва бла­жен­ной.

Прас­ко­вья Ива­нов­на ни­че­го не от­ве­ти­ла, а взя­ла свою тро­сточ­ку, вы­шла на­ру­жу и на­ча­ла бить ею стран­ни­ка изо всех сил, вос­кли­цая:

– Ах ты, ду­ше­гу­бец, об­ман­щик, вор, при­твор­щик…

Стран­ник ушел и уже не на­ста­и­вал на встре­че с бла­жен­ной.

Боль­шое ду­хов­ное зна­че­ние имел для бла­жен­ной серп. Она им жа­ла тра­ву и под ви­дом этой ра­бо­ты кла­ла по­кло­ны Хри­сту и Бо­го­ма­те­ри. Ес­ли кто при­хо­дил к ней из по­чет­ных лю­дей, с ко­то­рым она не счи­та­ла се­бя до­стой­ной си­деть в од­ной ком­па­нии, бла­жен­ная, рас­по­ря­див­шись с уго­ще­ни­ем и по­кло­нив­шись го­стю в но­ги, ухо­ди­ла жать трав­ку, то есть мо­лить­ся за это­го че­ло­ве­ка. На­жа­тую тра­ву она ни­ко­гда не остав­ля­ла в по­ле или во дво­ре мо­на­сты­ря, но все­гда со­би­ра­ла и от­но­си­ла на кон­ный двор. В пред­зна­ме­но­ва­ние непри­ят­но­стей она по­да­ва­ла при­хо­дя­щим ло­пух, ко­лю­чие шиш­ки…

Мо­ли­лась она сво­и­ми мо­лит­ва­ми, но зна­ла неко­то­рые и на­изусть. Бо­го­ро­ди­цу она на­зы­ва­ла «Ма­мень­кой за стек­лыш­ком». Ино­гда она оста­нав­ли­ва­лась как вко­пан­ная пе­ред об­ра­зом и мо­ли­лась или ста­но­ви­лась на ко­ле­ни где по­па­ло: в по­ле, в гор­ни­це, сре­ди ули­цы – и усерд­но со сле­за­ми мо­ли­лась. Бы­ва­ло, вхо­ди­ла в цер­ковь и на­чи­на­ла ту­шить све­чи, лам­па­ды у об­ра­зов или не поз­во­ля­ла за­жи­гать в кел­лии лам­па­ды.

Ис­пра­ши­вая на каж­дый шаг и дей­ствие бла­го­сло­ве­ние у Гос­по­да, она ино­гда гром­ко спра­ши­ва­ла и тут же от­ве­ча­ла се­бе: «На­до мне ид­ти? Или по­го­дить?.. Иди, иди ско­рей, глу­пень­кая!» – и то­гда шла. «Еще мо­лить­ся? Или кон­чить? Ни­ко­лай чу­до­тво­рец, ба­тюш­ка, хо­ро­шо ли про­шу? Нехо­ро­шо, го­во­ришь? Уй­ти мне? Ухо­ди, ухо­ди, ско­рей, ма­мень­ка! Ушиб­ла я паль­чик, ма­мень­ка! По­ле­чить, что ли? Не на­до? Сам за­жи­вет!».

В дни ду­хов­ной борь­бы с вра­гом ро­да че­ло­ве­че­ско­го она без умол­ку на­чи­на­ла го­во­рить, но ни­че­го нель­зя бы­ло по­нять; ло­ма­ла ве­щи, по­су­ду, вол­но­ва­лась, кри­ча­ла, бра­ни­лась.

Од­на­жды при­шла к бла­жен­ной де­ви­ца Ксе­ния из се­ла Ру­зи­на про­сить бла­го­сло­ве­ния ид­ти в мо­на­стырь.

– Что ты го­во­ришь, дев­ка! – за­кри­ча­ла бла­жен­ная. – На­до преж­де в Пе­тер­бург схо­дить, да всем гос­по­дам спер­ва по­слу­жить, то­гда даст мне Царь де­нег, я те­бе кел­лию по­став­лю!

Через неко­то­рое вре­мя бра­тья Ксе­нии ста­ли де­лить­ся, и она сно­ва при­шла к Прас­ко­вье Ива­новне и го­во­рит:

– Бра­тья де­лить­ся хо­тят, а вы не бла­го­слов­ля­е­те! Как хо­ти­те, а уж не по­слу­шаю я вас и по­став­лю кел­лию!

Бла­жен­ная Па­ша, рас­тре­во­жен­ная ее сло­ва­ми, вско­чи­ла и го­во­рит:

– Экая ты, дев­ка, глу­пая! Ну мож­но ли! Ведь ты не зна­ешь, сколь­ко мла­ден­цев пре­вы­ше­ на нас!

Ска­зав это, она лег­ла и вы­тя­ну­лась. А осе­нью у Ксе­нии умер­ла сно­ха, и оста­лась на её ру­ках де­воч­ка, круг­лая си­ро­та…

Од­на­жды за­шла Прас­ко­вья Ива­нов­на к свя­щен­ни­ку се­ла Ала­ма­со­ва, у ко­то­ро­го был в то вре­мя по де­лам служ­бы пса­лом­щик. Она по­до­шла к нему и го­во­рит:

– Гос­по­дин! Про­шу те­бя, возь­ми хо­ро­шую кор­ми­ли­цу или нянь­ку ка­кую.

И что же? До­то­ле со­вер­шен­но здо­ро­вая же­на пса­лом­щи­ка за­хво­ра­ла и умер­ла, оста­вив мла­ден­ца.

Один из кре­стьян окрест­ной де­рев­ни по­ку­пал из­вест­ку. Ему пред­ло­жи­ли взять несколь­ко лиш­них пу­дов без де­нег; он по­ду­мал и взял. Воз­вра­ща­ясь до­мой, он встре­тил­ся с Па­шей, и бла­жен­ная ска­за­ла ему:

– Аль бо­га­че от это­го бу­дешь, что бе­са-то слу­ша­ешь! А ты луч­ше-ка жи­ви той прав­дой, ко­то­рой жил!..

При­е­хал в мо­на­стырь один ар­хи­ерей. Она жда­ла, что он при­дет к ней, а он про­шел к мо­на­стыр­ско­му ду­хо­вен­ству. Жда­ла она его до ве­че­ра, и ко­гда он при­шел, бро­си­лась на него с пал­кой и разо­рва­ла на­мет­ку. Он от стра­ха спря­тал­ся в кел­лию ма­те­ри Се­ра­фи­мы. Ко­гда бла­жен­ная во­е­ва­ла, то бы­ла та­кая гроз­ная, что всех при­во­ди­ла в тре­пет. А на ар­хи­ерея, по­том ока­за­лось, на­па­ли му­жи­ки и из­би­ли его.

Как-то при­е­хал к ней иеро­мо­нах Или­о­дор (Сер­гей Тру­фа­нов) из Ца­ри­цы­на. Он при­шел с крест­ным хо­дом, бы­ло мно­го на­ро­да. Прас­ко­вья Ива­нов­на его при­ня­ла, по­са­ди­ла, по­том сня­ла с него кло­бук, крест, сня­ла с него все ор­де­на и от­ли­чия – все это по­ло­жи­ла в свой сун­ду­чок и за­пер­ла, а ключ по­ве­си­ла к по­я­су. По­том ве­ле­ла при­не­сти ящик, ту­да по­ло­жи­ла лук, по­ли­ла и ска­за­ла: «Лук, рас­ти вы­со­кий…» – а са­ма лег­ла спать. Он си­дел как раз­вен­чан­ный. Ему на­до все­нощ­ную на­чи­нать, а он встать не мо­жет. Хо­ро­шо еще, что она клю­чи к по­я­су при­вя­за­ла, а спа­ла на дру­гом бо­ку, так что клю­чи от­вя­за­ли, до­ста­ли все и ему от­да­ли.

Про­шло несколь­ко лет – и он снял с се­бя свя­щен­ни­че­ский сан и от­ка­зал­ся от ино­че­ских обе­тов.

Ухоженные могилки блаженных Параскевы, Пелагеи, Марии

Од­на­жды при­е­хал к ней из Са­ра­то­ва епи­скоп Гер­мо­ген (Долга­нов). У него бы­ли боль­шие непри­ят­но­сти – под­ки­ну­ли ему в ка­ре­ту ре­бен­ка с за­пис­кой «твоя от тво­их». Он за­ка­зал боль­шую просфо­ру и по­шел к бла­жен­ной с во­про­сом, что ему де­лать? Она схва­ти­ла просфо­ру, бро­си­ла её о стен­ку так, что та от­ско­чи­ла и стук­ну­лась о пе­ре­го­род­ку, и ни­че­го не за­хо­те­ла от­ве­чать. На дру­гой день то же.

На тре­тий день за­пер­лась и во­все не вы­шла к вла­ды­ке. Что де­лать? Сам он, од­на­ко, так по­чи­тал бла­жен­ную, что без ее бла­го­сло­ве­ния ехать не за­хо­тел, несмот­ря на то, что де­ла епар­хии тре­бо­ва­ли его при­сут­ствия. То­гда он по­слал ке­лей­ни­ка, ко­то­ро­го она при­ня­ла и на­по­и­ла ча­ем. Вла­ды­ка спро­сил через него: «Что мне де­лать?». Она от­ве­ти­ла: «Я со­рок дней по­сти­лась и мо­ли­лась, а то­гда за­пе­ли Пас­ху».

Смысл её слов был, по-ви­ди­мо­му, тот, что все ны­неш­ние скор­би на­до до­стой­но по­тер­петь, и они в свое вре­мя раз­ре­шат­ся бла­го­по­луч­но. Вла­ды­ка по­нял её сло­ва бук­валь­но, уехал в Са­ров и там со­рок дней жил, по­стил­ся и мо­лил­ся, а в это вре­мя проблема его действительно разреши­лась…

Ино­гда Прас­ко­вья Ива­нов­на на­чи­на­ла шу­меть, а при­хо­див­шим к ней мо­на­хи­ням го­во­ри­ла: «Вон от­сю­да, шель­мы, здесь кас­са». (По­сле за­кры­тия мо­на­сты­ря в её ке­лье раз­ме­ща­лась сбе­ре­га­тель­ная кас­са).

Как-то Ев­до­кия Ива­нов­на Бар­с­ко­ва, ко­то­рая и в мо­на­стырь не шла, и за­муж не со­би­ра­лась, по­шла на бо­го­мо­лье в Ки­ев. На об­рат­ном пу­ти она оста­но­ви­лась во Вла­ди­ми­ре у од­но­го бла­жен­но­го куп­ца, ко­то­рый при­ни­мал всех стран­ни­ков. На­ут­ро он по­звал её, бла­го­сло­вил изо­бра­же­ни­ем Ки­е­во-Пе­чер­ской Лав­ры и ска­зал:

– Иди в Ди­ве­е­во, там бла­жен­ная Па­ша Са­ров­ская те­бе путь ука­жет.

Как на кры­льях по­ле­те­ла Ду­ня в Ди­ве­е­во, а бла­жен­ная Прас­ко­вья Ива­нов­на во все вре­мя её двух­не­дель­но­го пу­те­ше­ствия – шла она пеш­ком око­ло трёх­сот верст – вы­хо­ди­ла на крыль­цо, аука­ла и ма­ни­ла руч­кой:

– Ау, моя ка­пань­ка идет, моя слу­га идёт.

При­шла она к ве­че­ру, по­сле все­нощ­ной – и сра­зу к Прас­ко­вье Ива­новне.

Мать Се­ра­фи­ма, стар­шая ке­лей­ни­ца бла­жен­ной, вы­шла и го­во­рит:

– Ухо­ди, де­вуш­ка, ухо­ди, мы уста­ли, зав­тра при­дешь, зав­тра при­дешь по­сле ран­ней.

Вы­про­во­ди­ла ее за ка­лит­ку, а Прас­ко­вья Ива­нов­на во­ю­ет:

– Вы мою слу­гу го­ни­те, вы что мою слу­гу го­ни­те, моя слу­га при­шла! Моя слу­га при­шла!

Утром Ду­ня при­шла к бла­жен­ной; та встре­ти­ла ее, на­сте­ли­ла на та­бу­рет­ку плат­ков, сду­ну­ла пыль и по­са­ди­ла ее, ста­ла ча­ем по­ить, уго­щать; так и оста­лась Ду­ня у бла­жен­ной. Прас­ко­вья Ива­нов­на сра­зу ей все до­ве­ри­ла, и стар­шая ке­лей­ни­ца ма­туш­ка Се­ра­фи­ма ее по­лю­би­ла.

Мо­на­хи­ня Алек­сандра (Тра­ков­ская), бу­ду­щая игу­ме­ния, спро­си­ла Ду­ню:

– А ты не бо­ишь­ся бла­жен­ной?

– Не бо­юсь.

И толь­ко ма­туш­ка Алек­сандра ото­шла, бла­жен­ная го­во­рит:

– Это мать бу­дет (то есть игу­ме­ния. – И. Д.).

Каж­дую ночь в две­на­дцать ча­сов Прас­ко­вье Ива­новне по­да­ва­ли ки­пя­щий са­мо­вар.

Пи­ла она, толь­ко ко­гда са­мо­вар ки­пел, а ина­че ска­жет «мерт­вый» и не пьет. Впро­чем, и то­гда на­льет чаш­ку и как бы за­бу­дет, она и остынет. И ко­гда вы­пьет чаш­ку, а ко­гда и не вы­пьет; по­том всю ночь све­чи ста­вит, ту­шит… Всю ночь до утра она по-сво­е­му мо­ли­лась.

Рас­ска­зы­ва­ла мать Ра­фа­и­ла, что ко­гда она по­сту­пи­ла в мо­на­стырь, ей ча­сто при­хо­ди­лось ка­ра­у­лить по но­чам. Из­да­ли ей хо­ро­шо бы­ла вид­на кел­лия Прас­ко­вьи Ива­нов­ны. Каж­дую ночь в две­на­дцать ча­сов в кел­лии за­жи­га­лись све­чи и дви­га­лась быст­рая фигур­ка бла­жен­ной, ко­то­рая то ту­ши­ла, то за­жи­га­ла их. Ра­фа­и­ле очень хо­те­лось по­смот­реть, как бла­жен­ная мо­лит­ся.

Бла­го­сло­вив­шись у де­жу­рив­шей вме­сте с ней сест­ры по­хо­дить по ал­лей­ке, она на­пра­ви­лась к до­ми­ку Прас­ко­вьи Ива­нов­ны. Во всех ок­нах его за­на­вес­ки бы­ли от­кры­ты. Под­крав­шись к пер­во­му ок­ну, толь­ко она хо­те­ла за­брать­ся на кар­низ, чтобы за­гля­нуть в ке­лью, как быст­рая ру­ка за­дер­ну­ла за­на­вес­ку; она на­пра­ви­лась к дру­го­му ок­ну, к тре­тье­му; по­вто­ри­лось то же. То­гда она по­шла кру­гом к то­му ок­ну, ко­то­рое ни­ко­гда не за­на­ве­ши­ва­лось, но, и там все по­вто­ри­лось. Так ни­че­го она и не уви­де­ла.

Спу­стя неко­то­рое вре­мя при­шла мать Ра­фа­и­ла к бла­жен­ной. Она при­ня­ла ее и ска­за­ла:

– Мо­лись.

Та ста­ла мо­лить­ся на ко­ле­нях.

– А те­перь по­ле­жи.

И са­ма бла­жен­ная ста­ла мо­лить­ся. Что это бы­ла за мо­лит­ва! Она вдруг вся пре­об­ра­зи­лась, под­ня­ла ру­ки, и сле­зы ре­кой по­ли­лись из ее глаз; Ра­фа­и­ле по­ка­за­лось, что бла­жен­ная под­ня­лась на воз­дух – она не ви­де­ла ее ног на по­лу.

Еще мать Ра­фа­и­ла рас­ска­зы­ва­ла, что за пол­го­да до смер­ти ее ма­те­ри она при­шла к Прас­ко­вье Ива­новне; та ста­ла гля­деть как буд­то бы на ко­ло­коль­ню, но там ни­ко­го не бы­ло.

– Ле­тят, ле­тят, вот один, за ним дру­гой, вы­ше, вы­ше, – и ру­ка­ми при­хлоп­ну­ла, – еще вы­ше!

Мать Ра­фа­и­ла сра­зу все по­ня­ла. Через пол­го­да скон­ча­лась мать, а еще через пол­го­да де­душ­ка.

Ко­гда Ра­фа­и­ла по­сту­пи­ла в мо­на­стырь, она по­сто­ян­но опаз­ды­ва­ла на служ­бу. При­шла она к бла­жен­ной, а та го­во­рит:

– Дев­ка-то хо­ро­ша, да ле­же­бо­ка, – за те­бя мать мо­лит­ся.

Схи­ар­хи­манд­рит Вар­со­но­фий Оп­тин­ский был пе­ре­ве­ден из Оп­ти­ной пу­сты­ни и на­зна­чен ар­хи­манд­ри­том Го­лутви­на мо­на­сты­ря. Тя­же­ло за­болев, он на­пи­сал пись­мо бла­жен­ной Прас­ко­вье Ива­новне, у ко­то­рой бы­вал и имел к ней ве­ли­кую ве­ру. Пись­мо это при­нес­ла мать Ра­фа­и­ла. Ко­гда бла­жен­ная вы­слу­ша­ла пись­мо, она толь­ко и ска­за­ла: «365». Ров­но через 365 дней ста­рец скон­чал­ся. Это же под­твер­дил и ке­лей­ник стар­ца, при ко­то­ром по­лу­чен был от­вет бла­жен­ной.

Ко­гда ей за­ва­ри­ва­ли чай, она но­ро­ви­ла от­нять пач­ку и вы­сы­пать её всю. Вы­сып­лет, а пить не станет. Ко­гда на­сы­па­ли чай, она ста­ра­лась под­толк­нуть ру­ку, чтобы про­сы­па­лось боль­ше, и то­гда чай по­лу­чал­ся очень креп­кий, и она го­во­ри­ла: «Ве­ник, ве­ник», – и весь этот чай вы­ли­ва­ла в по­лос­ка­тель­ную чаш­ку, а за­тем вы­но­си­ла на ули­цу. Ев­до­кия возь­мёт­ся за один край, бла­жен­ная – за дру­гой и го­во­рит: «Гос­по­ди, по­мо­ги, Гос­по­ди, по­мо­ги», – и с этим они эту чаш­ку несут. А ко­гда вы­не­сут на крыль­цо, то бла­жен­ная вы­ли­ва­ла её и го­во­ри­ла: «Бла­го­сло­ви, Гос­по­ди, на по­ля, на лу­га, на тем­ные дуб­ра­вы, на вы­со­кие го­ры».

Ес­ли при­не­сет кто ва­ре­нье, ста­ра­лись не да­вать ей в ру­ки, а ес­ли по­па­дет, сра­зу же несет в убор­ную и пе­ре­во­ра­чи­ва­ет бан­ку вверх до­ныш­ком в ло­хан­ку, при­го­ва­ри­вая: «Ей-Бо­гу, из нут­ра, ей-Бо­гу, из нут­ра».

Ду­ня рас­ска­зы­ва­ла, что бла­жен­ная очень лю­би­ла её и во­зи­лась с ней, как с по­друж­кой. Ду­ня на­роч­но по­дой­дет к бла­жен­ной без плат­ка. Та тут же до­станет но­вый пла­ток и по­кро­ет её. Через неко­то­рое вре­мя она опять к ней по­дой­дет; мать Се­ра­фи­ма ска­жет: «Ду­ня, ты так у нее все плат­ки вы­ма­нишь».

А Ду­ня раз­да­ва­ла их дру­гим.

22 сентября/5 октября — день памяти Дивеевской блаженной Параскевы Ивановны, более известной как Паша Саровская. Фото Дивеевского монастыря

Це­лые дни Прас­ко­вья Ива­нов­на за­ни­ма­лась с людь­ми. Ке­лей­ная её мо­на­хи­ня, мать Се­ра­фи­ма, справ­ля­ла за нее всё пра­ви­ло. Прас­ко­вья Ива­нов­на бы­ла по­стри­же­на в схи­му, но чи­тать пра­ви­ло ей бы­ло неко­гда, и мать Се­ра­фи­ма свое мо­на­ше­ское пра­ви­ло справ­ля­ла и за Прас­ко­вью Ива­нов­ну – схим­ни­че­ское. В мо­на­сты­ре ма­туш­ка Се­ра­фи­ма име­ла от­дель­ную кел­лию и для ви­да у нее бы­ла по­стель с пе­ри­ной и по­душ­ка­ми, на ко­то­рую она ни­ко­гда не ло­жи­лась, а от­ды­ха­ла, си­дя в крес­ле.

Они жи­ли од­ним ду­хом. И луч­ше бы­ло оскор­бить Прас­ко­вью Ива­нов­ну, чем ма­туш­ку Се­ра­фи­му. Ес­ли её оскор­бишь, то к Прас­ко­вье Ива­новне то­гда близ­ко не под­хо­ди.

Мать Се­ра­фи­ма умер­ла от ра­ка, бо­лезнь бы­ла столь му­чи­тель­на, что она от бо­ли ка­та­лась по по­лу. Ко­гда она умер­ла, Прас­ко­вья Ива­нов­на при­шла в цер­ковь. Сест­ры сра­зу на нее об­ра­ти­ли вни­ма­ние, по­сколь­ку в цер­ковь она ред­ко хо­ди­ла. А она им го­во­рит: «Глу­пень­кие, гля­дят на ме­ня, а не ви­дят, что на ней три вен­ца», – это о ма­те­ри Се­ра­фи­ме.

На со­ро­ко­вой день Прас­ко­вья Ива­нов­на жда­ла, что свя­щен­ни­ки при­дут и про­по­ют в её ке­лье па­ни­хи­ду. Ве­чер она их жда­ла, а они про­шли ми­мо, она рас­стро­и­лась и го­во­рит уко­ри­тель­но: «Эх, по­пы, по­пы… про­шли ми­мо… ка­ди­лом мах­нуть – и то ду­ше от­ра­да».

Од­на­жды Ев­до­кия ви­де­ла сон. Пре­крас­ный дом, ком­на­та и та­кие, как их на­зы­ва­ют, ита­льян­ские ок­на, боль­шие. Ок­на эти от­кры­ты в сад, зо­ло­тые яб­лоч­ки необык­но­вен­ные ви­сят, пря­мо сту­чат в ок­на, и все вез­де по­стла­но и убра­но. Ви­дит она Се­ра­фи­му, ко­то­рая го­во­рит ей: «Вот от­ве­ду я те­бя и по­ка­жу ме­сто, где Прас­ко­вья Ива­нов­на». Тут она просну­лась, по­до­шла к Прас­ко­вье Ива­новне, толь­ко хо­чет ска­зать, а она ей рот за­кры­ва­ет…

Известно также, что в 1903 г. во время прославления преподобного Серафима Саровского её посетили Августейшие особы — Император Николай II и Императрица Александра Федоровна. Им предрекла блаженная скорое рождение долгожданного Наследника, а также гибель России и царской династии, разгром Церкви и море крови, после этого Государь не раз обращался к предсказаниям Параскевы Ивановны, посылая время от времени к ней великих князей за советом. Незадолго до своей кончины блаженная часто молилась перед портретом Государя, предвидя скорую его мученическую смерть.

Несмот­ря на мно­же­ство чу­дес, ко­то­рые ви­де­ли лю­ди за семь­де­сят лет со дня пре­став­ле­ния пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма, с от­кры­ти­ем мо­щей его и про­слав­ле­ни­ем бы­ли труд­но­сти. Рас­ска­зы­ва­ют, что го­су­дарь на­ста­и­вал на про­слав­ле­нии, но по­чти весь Си­нод был про­тив, под­дер­жи­ва­ли толь­ко мит­ро­по­лит Ан­то­ний (Вад­ков­ский) и ар­хи­епи­скоп Ки­рилл (Смир­нов). В это вре­мя бла­жен­ная Прас­ко­вья Ива­нов­на че­тыр­на­дцать или пят­на­дцать дней по­сти­лась, ни­че­го не ела, так что не мог­ла да­же хо­дить, а пол­за­ла на чет­ве­рень­ках.

Как-то ве­че­ром при­шел ар­хи­манд­рит Се­ра­фим (Чи­ча­гов) и го­во­рит:

– Ма­ма­шень­ка, от­ка­зы­ва­ют нам от­крыть мо­щи.

Прас­ко­вья Ива­нов­на ска­за­ла:

– Бе­ри ме­ня под ру­ку, идём на во­лю.

С од­ной сто­ро­ны под­хва­ти­ла её мать Се­ра­фи­ма, с дру­гой – ар­хи­манд­рит Се­ра­фим.

– Бе­ри же­лез­ку. Ко­пай на­пра­во – вот и мо­щи…

Об­сле­до­ва­ние остан­ков пре­по­доб­но­го Се­ра­фи­ма бы­ло про­из­ве­де­но в ночь на 11 ян­ва­ря 1903 го­да.

В это вре­мя в се­ле Ло­ма­со­ве в две­на­дца­ти вер­стах от Са­ро­ва уви­де­ли за­ре­во над мо­на­сты­рем и, кре­стясь, по­бе­жа­ли ту­да и спра­ши­ва­ют:

– Где это у вас был по­жар? Мы ви­де­ли за­ре­во.

Но ни­где не бы­ло по­жа­ра. И толь­ко по­том один иеро­мо­нах ти­хонь­ко ска­зал:

– Се­го­дня но­чью при­ез­жа­ла ко­мис­сия и вскры­ва­ла остан­ки ба­тюш­ки Се­ра­фи­ма.

У ба­тюш­ки Се­ра­фи­ма бы­ли лишь ко­сточ­ки, вот и сму­щал­ся Си­нод: ехать ли ку­да-то в лес, мо­щей нетлен­ных нет, лишь ко­сти. Од­на из быв­ших ещё в жи­вых ста­риц, знав­ших пре­по­доб­но­го, ска­за­ла то­гда: «Мы кла­ня­ем­ся не ко­стям, а чу­де­сам».

Го­во­ри­ли сест­ры, буд­то пре­по­доб­ный сам явил­ся го­су­да­рю, по­сле че­го тот сво­ей вла­стью на­сто­ял на от­кры­тии мо­щей.

Ко­гда бы­ло ре­ше­но с про­слав­ле­ни­ем и от­кры­ти­ем мо­щей, ве­ли­кие кня­зья при­е­ха­ли в Са­ров и в Ди­ве­е­во к бла­жен­ной Прас­ко­вье Ива­новне.

В это вре­мя в цар­ской се­мье бы­ло че­ты­ре до­че­ри, но маль­чи­ка-на­след­ни­ка не бы­ло. Еха­ли к пре­по­доб­но­му мо­лить­ся о да­ро­ва­нии на­след­ни­ка. Прас­ко­вья Ива­нов­на име­ла обы­чай все по­ка­зы­вать на кук­лах, и тут она при­го­то­ви­ла кук­лу-маль­чи­ка. По­сте­ли­ла ему плат­ки мяг­ко и вы­со­ко и уло­жи­ла. «Ти­ше-ти­ше – он спит…». Всё, что она го­во­ри­ла, пе­ре­да­ва­ли по те­ле­фо­ну го­су­да­рю, ко­то­рый сам при­е­хал поз­же.

Ев­до­кия Ива­нов­на рас­ска­зы­ва­ла, что мать Се­ра­фи­ма со­бра­лась в Са­ров на от­кры­тие, но вдруг сло­ма­ла но­гу. Прас­ко­вья Ива­нов­на её ис­це­ли­ла. Бла­жен­ной бы­ло объ­яв­ле­но, что, как встре­тят го­су­да­ря в игу­мен­ском кор­пу­се, про­по­ют кон­церт, он уса­дит сви­ту зав­тра­кать, а сам при­дет к ней.

Вер­ну­лась мать Се­ра­фи­ма с Ду­ней со встре­чи, а Прас­ко­вья Ива­нов­на ни­че­го не да­ет уби­рать. На сто­ле ско­во­ро­да кар­тош­ки и хо­лод­ный са­мо­вар.

По­ка с ней во­е­ва­ли, слы­шат в се­нях: «Гос­по­ди Иису­се Хри­сте, Сыне Бо­жий, по­ми­луй нас». И вхо­дят Ни­ко­лай Алек­сан­дро­вич и Алек­сандра Фе­до­ров­на.

Уже при них сте­ли­ли ко­вер, уби­ра­ли стол; сра­зу при­нес­ли го­ря­чий са­мо­вар. Все вы­шли, оста­ви­ли их од­них, но они не мог­ли по­нять, что го­во­рит бла­жен­ная, и вско­ре го­су­дарь вы­шел и ска­зал: «Стар­шая при ней, вой­ди­те».

И при ней со­сто­я­лась бе­се­да. Ке­лей­ни­ца рас­ска­зы­ва­ла по­том, что бла­жен­ная го­во­ри­ла Го­су­да­рю: «Го­су­дарь, сой­ди с пре­сто­ла сам«.

Ко­гда ста­ли про­щать­ся, Прас­ко­вья Ива­нов­на от­кры­ла ко­мод. Вы­ну­ла но­вую ска­терть, рас­сте­ли­ла на сто­ле, ста­ла класть го­стин­цы. Холст льня­ной сво­ей ра­бо­ты (она са­ма пря­ла нит­ки), по­ча­тую го­ло­ву са­ха­ра, кра­ше­ных яиц, еще са­ха­ра кус­ка­ми. Все это она за­вя­за­ла в узел: очень креп­ко, несколь­ки­ми уз­ла­ми, и ко­гда за­вя­зы­ва­ла, то от уси­лия да­же при­се­да­ла, и да­ла ему в ру­ки:

– Го­су­дарь, неси сам.

А са­ма про­тя­ну­ла ру­ку:

– А нам дай де­неж­ку, нам на­до из­буш­ку стро­ить.

У го­су­да­ря де­нег с со­бой не бы­ло. Тут же по­сла­ли и при­нес­ли, и он дал ей ко­ше­лек зо­ло­та, ко­то­рый сра­зу же был пе­ре­дан ма­те­ри игу­ме­нии.

Ко­гда Ни­ко­лай Алек­сан­дро­вич ухо­дил, то ска­зал, что Прас­ко­вья Ива­нов­на – ис­тин­ная ра­ба Бо­жия. Все и вез­де при­ни­ма­ли его как ца­ря, она од­на при­ня­ла его как про­сто­го че­ло­ве­ка.

Праведная кончина блаженной Параскевы Дивеевской

Прас­ко­вья Ива­нов­на умер­ла 22 сен­тяб­ря/5 ок­тяб­ря 1915 го­да. Пе­ред уходом она все кла­ла зем­ные по­кло­ны пе­ред порт­ре­том Го­су­да­ря. Са­мостоятельно она бы­ла уже не в си­лах, и её под­ни­ма­ли и опус­ка­ли.

– Что ты, ма­ма­шень­ка, так на го­су­да­ря мо­лишь­ся?

– Глуп­цы. Он вы­ше всех ца­рей бу­дет.

Она го­во­ри­ла про го­су­да­ря: «Не знаю – пре­по­доб­ный, не знаю – му­че­ник».

Неза­дол­го до смер­ти бла­жен­ная сня­ла порт­рет го­су­да­ря и по­це­ло­ва­ла в нож­ки со сло­ва­ми: «Ми­лень­кий уже при кон­це».

Уми­ра­ла бла­жен­ная тя­же­ло и дол­го. Пе­ред смер­тью её па­ра­ли­зо­ва­ло. Она очень стра­да­ла. Неко­то­рые удив­ля­лись, что та­кая ве­ли­кая ра­ба Бо­жия, а так тя­же­ло уми­ра­ет. Ко­му-то из се­стёр бы­ло от­кры­то, что эти­ми пред­смерт­ны­ми стра­да­ни­я­ми она «вы­ку­па­ла» из ада ду­ши сво­их ду­хов­ных чад.

Ко­гда она уми­ра­ла, то в Пе­тер­бур­ге од­на мо­на­хи­ня вы­шла на ули­цу и ви­де­ла, как ду­ша бла­жен­ной под­ни­ма­лась на небо… Могила ее находится у алтаря Троицкого собора Серафимо-Дивеевского монастыря.

Так описывает С.А. Нилус последнюю встречу с ней летом 1915 года:

«Когда мы вошли в комнату блаженной, и я увидал ее, то прежде всего был поражен происшедшей во всей ее внешности переменой. Это уже не была прежняя Параскева Ивановна, это была ее тень, выходец с того света. Совершенно осунувшееся, когда-то полное, а теперь худое лицо, впалые щеки, огромные, широко раскрытые, нездешние глаза, вылитые глаза равноапостольного князя Владимира в васнецовском изображении Киево-Владимирского собора».

Перед своей кончиной блаженная Параскева благословила жить в Дивеевской обители свою преемницу — блаженную Марию Ивановну.

Блаженная Мария Дивеевская

Мария Захаровна Федина родилась в Тамбовской губернии в крестьянской семье. Впоследствии она стала называть себя Ивановной, говоря, что все блаженные Ивановны — по Иоанну Предтече. С детства Мария отличалась многими странностями, любила уединение и молитву. Осиротев в 14 лет, она скиталась между Дивеевом и Саровом голодная, полунагая, гонимая, пока не поселилась в Дивеевском монастыре. Никто никогда не слыхал от нее ни жалобы, ни стона, ни уныния, ни раздражительности или сетования на человеческую несправедливость. И Сам Господь за богоугодную жизнь прославил её даром прозорливости с молодых лет.

Мария Ивановна говорила быстро и много, иногда стихами и временами сильно ругалась, особенно после 1917 г., но под ее словами скрывались прозорливые обличения. По молитвам блаженной, самой много страдавшей от мучительных болезней и несчастных случаев, ею же себе и устроенных, Господь многократно исцелял страждущих, о чем сохранились свидетельства очевидцев.

В годы тяжелых революционных испытаний для России увеличился поток нуждающихся в наставлении и молитвенной помощи. Ее пророчества и предсказания помогли многим людям избежать опасности и гибели, найти верный путь в непростых обстоятельствах.

Советские власти воздвигли гонение на блаженную и запрещали принимать посетителей. После закрытия монастыря в 1927 г. Мария Ивановна находила приют в домах верующих. Незадолго до смерти блаженную подвергли аресту и допросу, но признав ее ненормальной, отпустили. Скончалась она в 1931 г. в возрасте около 70 лет и похоронена на кладбище села Большое Череватово, где ее могила почитается до сего дня. Мария Ивановна, провидя будущие испытания лагерями, ссылками и годами безбожия, укрепляла сестер обители, уверенно предсказывая возрождение Серафимо-Дивеевского монастыря, что и исполнилось в 1991 г.

Сохранились многочисленные свидетельства о чудесных событиях и исцелениях, происходивших и продолжающих происходить в наши дни по молитвам блаженных стариц. Синодальная комиссия по канонизации святых, ознакомившись с богоугодной жизнью, проведенной в суровом подвиге юродства Христа ради блаженных стариц Пелагии, Параскевы и Марии Дивеевских не нашла препятствий к их прославлению в лике святых.

После рассмотрения материалов о жизни подвижниц Серафимо-Дивеевского монастыря, по благословению Святейшего Патриарха Алексия II мною с любовию и благоговением настоящим определяется:

1. Причислить к лику святых Христа ради юродивых, благодатию Божией прославленных, блаженных стариц Пелагию Дивеевскую, Параскеву Дивеевскую и Марию Дивеевскую для местного церковного почитания в Нижегородской епархии.

2. Честные останки блаженных Пелагии Дивеевской, Параскевы Дивеевской и Марии Дивеевской и преподобной Марии, игумении Дивеевской, почивающие в Свято-Троицком Серафимо-Дивеевском женском монастыре Нижегородской епархии, отныне именовать святыми мощами и воздавать им достодолжное почитание.

3. Память блаженной Пелагии Дивеевской совершать в день ее преставления — 30 января/12 февраля, блаженной Параскевы Дивеевской в день ее преставления — 22 сентября/5 октября, блаженной Марии Дивеевской в день ее преставления — 26 августа/8 сентября. Также совершать общую память блаженных Дивеевских и преподобной Марии, игумении Дивеевской, в день празднования собора святых жен Дивеевских 8/21 июля.

4. Службу новопрославленным Дивеевским святым составить каждой особую, а до времени составления таковых отправлять общие — по чину Христа ради юродивых.

5. Писать новопрославленным блаженным Пелагии Дивеевской, Параскеве Дивеевской и Марии Дивеевской иконы для поклонения согласно определению VII Вселенского Собора.

6. Напечатать жития блаженных Пелагии Дивеевской, Параскевы Дивеевской и Марии Дивеевской для назидания в благочестии чад церковных.

7. Настоящее определение наше довести до сведения клириков и верующих православных приходов и обителей Нижегородской епархии.

Блаженная Прасковья Ивановна была прославлена в лике святых 6 октября 2004 года.

Молитвами новопрославленных Пелагии Дивеевской, Параскевы Дивеевской и Марии Дивеевской, да подаст Господь Свою милость всем с верою и любовию прибегающим к их небесному предстательству. Аминь.

Блаженные Пелагея, Параскева и Мария Дивеевские

Тропарь Дивеевским блаженным Пелагии, Параскеве и Марии, глас 1

Глас апостола Павла услышавша глаголющ: мы юроди Христа ради, рабы Твои, Христе Боже, Пелагия, Параскева и Мария, юроди быша на земли Тебе ради; темже, память их почитающе, Тебе молим: Господи, спаси души наша.

Кондак Дивеевским блаженным Пелагии, Параскеве и Марии, глас 8

Вышния красоты возжелевша, нижния сласти телесныя тощно оставили есте, нестяжанием суетнаго мира, ангельское житие проходяща, скончавшася, Пелагие, Параскево и Марие блаженныя: Христа Бога молите непрестанно о всех нас.

Величание Дивеевским блаженным Пелагии, Параскеве и Марии

Ублажаем вас, святыя блаженныя матери наша Пелагие, Параскево и Марие, и чтим святую память вашу, вы бо молите о нас Христа Бога нашего.

E-mail

Страничка паломника. Рассказы о святых местах.

«Во, во, радость моя! Четыре столба — четверо мощей! Радость-то нам какая, батюшка! Четыре столба — ведь это значит, четверо мощей у нас тут почивать будут! И это усыпальница мощей будет у нас, батюшка! Во радость-то нам какая! Радость какая!», — говорил в 1829 году Преподобный Батюшка Серафим Михаилу Васильевичу Мантурову о Дивеевской церкви Рождества Пресвятой Богородицы: И действительно, радость велия посетила Дивеевских сестер и всех почитателей Дивеевской обители, когда 13/26 сентября 2000 года были обретены мощи преподобных Александры, Марфы и Елены Дивеевских, а 9/22 декабря 2000 года, в день празднования иконы Божией Матери «Нечаянная Радость» состоялось их прославление как местночтимых святых Нижегородской епархии. Сам Преподобный Серафим говорил о будущем их прославлении и о том, что нетленные их мощи будут открыто почивать в церкви Рождества Богородицы.

Преподобная Александра (в миру Агафия Семеновна Мельгунова) является первоначальницей Дивеевской общины — «Дивного Дивеева», обители, которая является четвертым Уделом Царицы Небесной. Преподобный Серафим называл ее «святой и великой женой». Дивно было ее смирение, дивны ее подвиги, дивно житие.

Преподобная Марфа (в миру Мария Семеновна Мелюкова), 19-летняя схимница, осталась в монастыре 13-ти лет по благословению преподобного Серафима, исполненная удивительного послушания, ей преподобный Серафим поверял многие тайны.

Преподобная Елена (в миру Елена Васильевна Мантурова) — сестра Михаила Васильевича Мантурова — благодетеля Девеевской общины. Подвижница, умерла по послушанию за брата в 27 лет.

На могилках преподобных, при молитвенном обращении к ним, не раз совершались чудеса и исцеления. Сестры по завету преподобного Серафима ежедневно утром и вечером ходили к ним на могилки с молитвой: у могилки Матушки Александры: «Госпожа наша и мать, прости меня у благослови! Помолись, чтобы и мне было прощено, как и ты прощена и помяни меня у престола Божия!», у могилки схимонахини Марфы: «Госпожа и мати наша Марфо, помяни нас у Престола Божия во Царствии Небесном», у могилки мон. Елены: «Госпожа и мати наша Елено, помяни нас у Престола Божия во Царствии Небесном».

И вот — прославление.

Народу приехало! Больше, чем на летний праздник Преподобного Батюшки Серафима, что 1 августа! А обычно летом в этот день съезжается тьма народа, кажется больше уже и невозможно! Но вот на прославление Преподобных Александры, Марфы и Елены собралось такое множество паломников, что сестры диву дались.

После обретения мощей, состоявшегося 26 сентября, под праздник Воздвижения Животворящего Креста Господня, мощи находились в церкви Рождества Богородицы, где служились постоянно панихиды. В три дня перед прославлением было совершено в разных храмах шесть(!) заупокойных Литургий. Даже в Казанской церкви у Казанского источника служили. Само прославление состоялось 22 декабря за поздней Божественной Литургией в Троицком соборе. Во время прославления мощи стояли открытыми.

Сестры рассказывают, как все было красиво, торжественно, такая благодать была! Многие сестры по послушанию сутками не спали — и замечали, что совершенно не чувствуют усталости, спать и не хотелось!

Целый день все прикладывались к мощам. Затем мощи были перенесены духовенством в Преображенский собор. Там также мощи были открыты для поклонения. А в воскресенье вечером, 24 декабря сестры перенесли мощи в церковь Рождества Богородицы. Исполнилось предсказание Преподобного, что сами сестры мощи понесут.

И теперь мощи почивают в церкви Рождества Богородицы и ежедневно открыты для поклонения.

А 6 октября 2004 года Архиерейский Собор Русской Православной Церкви определил причислить преподобных жен Дивеевских к лику общецерковных святых и включить в Месяцеслов Русской Православной Церкви.