Часть первая. Религиозная сущность нравственности и Богооткровенный нравственный закон Божий

Понятия добра и зла в китайской культуре

вы­ра­же­ны со­от­но­си­тель­ной па­рой слов «шань» и «э/у», тес­но свя­зан­ной с па­рой «и – ли» («долг/спра­вед­ли­вость – поль­за/вы­го­да») и пред­став­ляю­щей два бо­лее ши­ро­ких кру­га зна­че­ний: «сча­стье, кра­со­та, уме­лость, по­лез­ность, доб­ро­та» и «не­сча­стье, без­образ­ность, вред­ность, пор­ча, по­роч­ность».

Эти­мо­ло­ги­че­ски ие­рог­лиф «шань» вос­хо­дит к изо­бра­же­нию ба­ра­на как пи­ще­во­го де­ли­ка­те­са и жерт­вен­но­го да­ра (от­сю­да «жерт­во­при­но­ше­ние, доб­рое пред­зна­ме­но­ва­ние» – сян). В пер­вом тол­ко­во-эти­мо­ло­гич. сло­ва­ре Сюй Шэ­ня «Шо вэнь цзе цзы» («Изъ­яс­не­ние зна­ков и ана­лиз ие­рог­ли­фов», ок. 100 н. э.) «шань» оп­ре­де­лён ман­ти­че­ски зна­чи­мым тер­ми­ном «цзи» («сча­стье, уда­ча») и по­став­лен в об­щий си­но­ни­мич. ряд с ие­ро­г­ли­фа­ми «и» («долж­ная спра­вед­ли­вость») и «мэй» («кра­со­та»); его по­до­бие греч. ка­ло­ка­га­тии от­ра­же­но в «Мо-цзы»: «Слу­же­ние до­б­ру обу­слов­ли­ва­ет кра­со­ту».

Фи­лос. по­ни­ма­ние «шань» как уни­вер­саль­ной (а не толь­ко эти­че­ской) нор­ма­тив­но-оце­ноч­ной и он­то­ло­гич. ка­те­го­рии да­но в «И цзи­не», где доб­ро рас­смат­ри­ва­ет­ся как «про­дол­же­ние» Пу­ти-дао, а его оформ­ле­ние – как ин­ди­ви­ду­аль­ная «при­ро­да» (син). Разъ­яс­няя это по­ло­же­ние, пат­ри­арх не­окон­фу­ци­ан­ст­ва Чжу Си раз­ли­чил он­то­ло­гич. и ан­тро­по­ло­гич. ас­пек­ты до­б­ра: «В пла­не Не­ба и Зем­ли доб­ро – пред­ше­ст­вую­щее, а [ин­ди­ви­ду­аль­ная] при­ро­да – по­сле­дую­щее… в че­ло­ве­че­ском пла­не при­ро­да – пред­ше­ст­вую­щее, а доб­ро – по­сле­дую­щее». Дай Чжэнь, ав­тор обоб­щаю­ще­го трак­та­та «Юань шань» («Об­ра­ще­ние к на­ча­лу до­б­ра»), на­звал доб­ро «ве­ли­ки­ми ве­са­ми Под­не­бес­ной», со­стоя­щи­ми из гу­ман­но­сти (жэнь), бла­го­при­стой­но­сти (ли), долж­ной спра­вед­ли­во­сти, уточ­нив, что «доб­ро ка­ж­до­го де­ла оз­на­ча­ет его со­гла­со­ван­ность с Не­бом», т. е. гар­мо­нию с при­род­но-бо­же­ст­вен­ным уни­вер­су­мом. За­дан­ная в «И цзи­не» взаи­мо­связь ка­те­го­рий «шань» и «син» обу­сло­ви­ла мно­го­ве­ко­вой про­цесс об­су­ж­де­ния од­ной из центр. про­блем кит. фи­ло­со­фии – доб­рой или злой при­ро­ды че­ло­ве­ка, у ис­то­ков ко­то­ро­го стоя­ли круп­ней­шие по­сле­до­ва­те­ли Кон­фу­ция – Мэн-цзы и Сюнь-цзы. В со­ци­аль­но-по­ли­тич. сфе­ре кон­фу­ци­ан­ст­во из доб­рой при­ро­ды че­ло­ве­ка вы­во­ди­ло прио­ри­тет бла­го­при­стой­но­сти в уп­рав­ле­нии людь­ми, ос­но­ван­ном на бла­го­да­ти (дэ), а ле­гизм (фа цзя) из злой его при­ро­ды – про­ти­во­по­лож­ный прио­ри­тет за­ко­на (фа) в уп­рав­ле­нии, ос­но­ван­ном на на­ка­за­ни­ях и на­гра­дах.

Со­от­но­си­тель­ность «шань» и «э/у» так­же ко­ди­фи­ци­ро­ва­на в «И цзи­не»: «Бла­го­род­ный муж (цзюнь цзы) про­ти­во­сто­ит злу и спо­соб­ст­ву­ет до­б­ру, по­ко­рен Не­бу и сча­ст­лив пре­до­пре­де­ле­ни­ем (мин)». «Э/у» эти­мо­ло­ги­че­ски вос­хо­дит к со­че­та­нию зна­ков «я» (пик­то­грам­ма кре­ста со зна­че­ни­ем «квад­рат, за­хо­лу­стье, па­ра») и «синь» («серд­це, мысль»), ви­ди­мо, из­на­чаль­но вы­ра­жав­ше­му идею ли­бо не­на­ви­ст­но­го зла, при­хо­дя­ще­го сна­ру­жи, из­вне или из за­хо­лу­стья квад­рат­но струк­ту­ри­ро­ван­но­го ми­ра, го­су­дар­ст­ва, го­ро­да и жи­ли­ща, ли­бо зло­ст­но­сти двое­мыс­лия, двое­ду­шия, двое­сер­дия. В «Шо вэнь цзе цзы» он оп­ре­де­лён как «пе­ре­бор, на­ру­ше­ние» (го).

Ие­рог­лиф «э/у» с не­га­тив­ным зна­че­ни­ем «зло» со­вме­ща­ет по­зи­тив­ное зна­че­ние «не­на­висть», ко­то­рую Кон­фу­ций счи­тал од­ним из фун­дам. ат­ри­бу­тов гу­ман­но­сти («Толь­ко гу­ман­ный спо­со­бен лю­бить и не­на­ви­деть лю­дей»), а Мэн-цзы – долж­ной спра­вед­ли­во­сти. В «Да сюэ» («Ве­ли­кое уче­ние») оба зна­че­ния «э/у» при­сут­ст­ву­ют в «не­на­вис­ти к злой во­ни» как об­ра­зе не­про­из­воль­но­го по­бу­ж­де­ния, ко­то­ро­му долж­но сле­до­вать, что­бы «сде­лать ис­крен­ни­ми свои по­мыс­лы» и дос­тичь «ос­та­нов­ки на со­вер­шен­ном до­б­ре». Чжу Си, раз­ви­вая те­зис Мэн-цзы о вро­ж­дён­но­сти стрем­ле­ния к до­б­ру и не­на­вис­ти ко злу и ут­вер­ждая, что «со­бо­лез­но­ва­ние и со­стра­да­ние – это доб­ро гу­ман­но­сти, стыд и не­на­висть – это доб­ро долж­ной спра­вед­ли­во­сти», при­дал «со­вер­шен­но­му до­б­ру» выс­ший он­то­ло­гич. ста­тус: «Ве­ли­кий пре­дел (тай цзи) – это толь­ко [со­от­вет­ст­вую­щий] Пу­ти-дао прин­цип пре­дель­но хо­ро­ше­го и со­вер­шен­но доб­ро­го». Ван Ян­мин стал трак­то­вать «со­вер­шен­ное доб­ро» как аб­со­лют­ную ха­рак­те­ри­сти­ку из­на­чаль­ной че­ло­ве­че­ской при­ро­ды и «бла­го­смыс­лен­ной» (лян чжи) сущ­но­сти серд­ца, пре­во­схо­дя­щую взаи­мо­свя­зан­ные доб­ро и зло.

Историческое изменение моральных концепций

По мере развития культур и общества меняются и представления людей о добре и зле, однако природа этой трансформации остается предметом предположений.

Так, одни считают, что наша недавняя история — это история деморализации. С этой точки зрения общества становятся все менее чопорными и осуждающими. Мы стали более восприимчивыми к другим людям, рациональными, нерелигиозными и стараемся научно обосновать то, как мы подходим к вопросам правильного и неправильного.

Противоположная точка зрения предполагает повторную морализацию, согласно которой наша культура становится все более и более критичной. Нас оскорбляет и возмущает все большее количество вещей, а растущая поляризация мнений обнаруживает крайности в праведности.

Авторы упомянутого выше исследования решили выяснить, какой из этих взглядов лучше всего отражает изменение морали с течением времени, с помощью новой области исследований — культуромики. Культуромика использует очень большие базы текстовых данных для отслеживания изменений культурных верований и ценностей, поскольку изменение моделей использования языка с течением времени может выявить изменения в том, как люди понимают свой мир и самих себя. Для исследования были использованы данные ресурса Google Книги, в котором содержатся более 500 миллиардов слов из 5 миллионов отсканированных и оцифрованных книг.

Каждый из пяти видов морали был представлен ​​большими, хорошо обоснованными наборами слов, отражающих добродетели и порок. Результаты анализа показали, что основные моральные термины («совесть», «честность», «доброта» и другие) по мере продвижения вглубь XX века стали использоваться в книгах значительно реже, что соответствует нарративу деморализации. Но, что интересно, примерно в 1980 году начался активный подъем обратно, что может означать поразительную реморализацию общества. С другой стороны, пять видов морали в отдельности демонстрируют кардинально разные траектории:

• Мораль чистоты показывает те же падение и рост, что и основные термины. Идеи святости, благочестия и чистоты, а также греха, осквернения и непристойности падали примерно до 1980 года, а затем выросли.
• Эгалитарная мораль справедливости не демонстрировала ни последовательного роста, ни падения.
• Мораль власти, основанная на иерархии, постепенно падала в течение первой половины столетия, а затем резко выросла, когда в конце 1960-х годов надвигающийся кризис власти потряс западный мир. Тем не менее после она вновь столь же резко отступила в течение 1970-х годов.
• Групповая мораль, отраженная в общей риторике лояльности и единства, демонстрирует наиболее явную тенденцию к росту в XX веке. Заметный рост в периоды вокруг двух мировых войн указывает на преходящий подъем морали типа «мы и они» в сообществах, которым угрожает опасность.
• Наконец, мораль, основанная на вреде, представляет сложную, но интригующую тенденцию. Ее известность падает с 1900 по 1970-е годы, прерываясь на небольшой рост в военное время, когда темы страданий и разрушения стали по понятным причинам актуальными. При этом резкий рост происходит и примерно с 1980 года, причем на фоне отсутствия единого доминирующего глобального конфликта.

Вероятно, десятилетия, прошедшие с 1980 года, можно рассматривать как период возрождения моральных опасений, а проведенное исследование указывает на некоторые важные культурные трансформации.

То, как мы склонны думать о добре и зле сегодня, отличается от того, как мы думали когда-то, и, если верить тенденциям, от того, как мы будем думать в будущем

Тем не менее что именно приводит к этим трансформациям — вопрос, открытый для обсуждения и предположений. Возможно, одним из главных двигателей нравственных изменений является человеческий контакт. Когда мы общаемся с другими людьми и разделяем общие цели, мы проявляем к ним свою привязанность. Сегодня мы общаемся с гораздо большим количеством людей, чем наши бабушки и дедушки и даже наши родители.

По мере того как наш круг общения расширяется, увеличивается и наш «моральный круг». Тем не менее такая «контактная гипотеза» ограничена и не учитывает, например, как может измениться наше моральное отношение к тем, с кем мы никогда не общаемся напрямую: некоторые жертвуют деньги и даже кровь людям, с которыми у них нет контактов и мало общего.

С другой стороны, возможно, все дело в историях, которые циркулируют в обществах и возникают потому, что люди приходят к определенным взглядам и стремятся передать их другим. Несмотря на то что немногие из нас пишут романы или снимают фильмы, люди — прирожденные рассказчики и используют повествование, чтобы влиять на других, особенно на своих собственных детей.

Понятия добра и зла в индийской мысли

из­на­чаль­но впи­са­ны в ес­те­ств. цик­ли­че­ский ход раз­ви­тия как Все­лен­ной (тео­рия че­ты­рёх ми­ро­вых пе­рио­дов – юга), так об­ще­ст­ва и ин­ди­ви­да, по­это­му там не бы­ло ни дуалиcтич. кон­цеп­ции Д. и з., ни идеи бит­вы до­б­ра со злом во имя окон­чат. по­бе­ды до­б­ра на зем­ле. Хо­тя доб­ро ас­со­ции­ро­ва­лось с по­ряд­ком (ри­та, сат, дхар­ма), доб­ро­де­те­лью (дхар­ма, пу­нья), ри­ту­аль­ной чис­то­той (шуб­ха), бла­го­по­лу­чи­ем (шри), а зло со­от­вет­ст­вен­но с хао­сом (ан­ри­та, асат), не­доб­ро­де­те­лью (ад­хар­ма), не­чес­ти­во­стью (ашуб­ха), пре­гре­ше­ни­ем (па­па), стро­го­го и од­но­знач­но­го рас­пре­де­ле­ния ро­лей ме­ж­ду си­ла­ми до­б­ра и си­ла­ми зла не су­ще­ст­во­ва­ло. В ве­дий­ской ми­фо­ло­гии и бо­ги (дэ­вы), и де­мо­ны (асу­ры и др.), хо­тя пер­вые свя­за­ны со све­том, бла­го­сос­тоя­ни­ем, жиз­нью, а вто­рые – с тьмой, го­ло­дом и смер­тью, дос­та­точ­но ам­би­ва­лент­ны в от­но­ше­нии Д. и з. Тра­диц. про­ти­во­стоя­ние дэ­вов и асу­ров не пред­по­ла­га­ло раз­ли­чия в при­ро­де этих су­ществ, в оди­на­ко­вой сте­пе­ни ко­вар­ных и не­че­ст­ных; раз­ли­ча­лись толь­ко их функ­ции: что бы ни де­ла­ли дэ­вы, асу­ры долж­ны бы­ли им пре­пят­ст­во­вать, и это со­пер­ни­че­ст­во по­сто­ян­но во­зоб­нов­ля­лось в ин­те­ре­сах обе­их сто­рон.

Ут­вер­жде­ние кар­мы в ка­че­ст­ве ме­ха­низ­ма мо­раль­но­го воз­дая­ния и па­рал­лель­ное раз­ви­тие ас­ке­тиз­ма как пол­но­го ос­во­бо­ж­де­ния от дей­ст­вия кар­мич. за­ко­на (мок­ша, нир­ва­на) спо­соб­ст­во­ва­ли мак­си­маль­но­му обоб­ще­нию идеи зла: зем­ное су­ще­ст­во­ва­ние в цик­ле пе­ре­ро­ж­де­ний (сан­са­ра), яв­ляю­щее­ся ре­зуль­та­том бла­гой или дур­ной кар­мы, и есть то аб­со­лют­ное зло, пре­одо­ле­вая ко­то­рое мож­но дос­тичь со­вер­шен­но­го со­стоя­ния вне вся­ких оп­по­зи­ций, в т. ч. и оп­по­зи­ции Д. и з. Док­три­на кар­мы, объ­яс­няя не­сча­ст­ную участь че­ло­ве­ка его дей­ст­вия­ми в про­шлых пе­ре­ро­ж­де­ни­ях, пе­ре­ла­га­ла всю от­вет­ст­вен­ность за зло на са­мо­го ин­ди­ви­да, од­на­ко это не вы­ли­ва­лось в ре­аль­ное чув­ст­во от­вет­ст­вен­но­сти и ви­ны (не­воз­мож­но ис­пы­ты­вать чув­ст­во ви­ны за про­сту­пок, о ко­то­ром не пом­нишь). В све­те док­три­ны кар­мы че­ло­ве­че­ское со­стоя­ние как та­ко­вое со все­ми при­су­щи­ми ему не­взго­да­ми есть след­ст­вие че­ло­ве­че­ских же же­ла­ний и дей­ст­вий, а не ми­ро­во­го зла или гре­хо­па­де­ния ро­да че­ло­ве­че­ско­го.

Идея кар­мы и пе­ре­ро­ж­де­ния (сан­са­ры) тес­но свя­за­на с оп­по­зи­ци­ей дхар­мы и ад­хар­мы – пра­вед­но­го и не­пра­вед­но­го, од­на­ко дхар­ма – это не обя­за­тель­но вы­со­кая мо­раль­ность, а ад­хар­ма – её от­сут­ст­вие. Уни­вер­саль­ной дхар­ме, за­клю­чаю­щей­ся в об­ще­зна­чи­мых мо­раль­ных прин­ци­пах, та­ких как не­при­чи­не­ние вре­да (ахим­са), прав­ди­вость, не­стя­жа­тель­ст­во и т. п., ин­ду­изм яв­но пред­по­чи­та­ет сва-дхар­му – долг собств. со­сло­вия (вар­ны) или ста­дии жиз­ни (аш­ра­ма), ко­то­рый мо­жет за­клю­чать­ся и в убий­ст­ве (для со­сло­вия вои­нов – кшат­ри­ев), и в во­ров­ст­ве (для кас­ты во­ров), и в др. «не­чис­тых» за­ня­ти­ях (для со­от­вет­ст­вую­щих низ­ших каст). Со­глас­но «Бха­га­вад­ги­те», луч­ше пло­хо ис­пол­нен­ная собств. дхар­ма, чем хо­ро­шо ис­пол­нен­ная чу­жая. От­сут­ст­вие чёт­ко очер­чен­ных пре­де­лов Д. и з. де­ла­ет дхар­му сфе­рой от­но­си­тель­но­го и в ко­неч­ном счё­те ил­лю­зор­но­го опы­та, ко­то­ро­му про­ти­во­пос­тав­ля­ет­ся аб­со­лют­ная цен­ность от­ре­че­ния.

В теи­стич. ре­ли­ги­ях ин­ду­из­ма имен­но Бог от­во­дит злу своё ме­сто в ми­ро­вом по­ряд­ке: так, со­глас­но пу­ра­нам, Виш­ну сна­ча­ла соз­дал брах­ма­нов, Ве­ды и бо­ги­ню Шри, а за­тем низ­шие су­ще­ст­ва вне Ве­ды и ад­хар­му. Пы­та­ясь со­еди­нить идею все­мо­гу­ще­го и все­бла­го­го лич­но­го Бо­га с идеей кар­мы, инд. мыс­ли­те­ли, с од­ной сто­ро­ны, де­ла­ют Бо­га свое­об­раз­ным ин­ст­ру­мен­том кар­мич. воз­дая­ния, с дру­гой – ста­вят его над кар­мой: пре­дан­ность лич­но­му Бо­гу (бхак­ти) ос­во­бо­ж­да­ет от кар­мич. на­ка­за­ния (бла­го­да­ря та­кой пре­дан­но­сти да­же де­мо­ны мо­гут ос­во­бо­дить­ся от сво­его де­мо­нич. со­стоя­ния). В буд­диз­ме ха­рак­тер­ное для ма­хая­ны ото­жде­ст­в­ле­ние пе­ре­ро­ж­де­ния и ос­во­бо­ж­де­ния (сан­са­ры и нир­ва­ны) про­ти­во­сто­ит аб­со­лю­ти­за­ции их про­ти­во­по­лож­но­сти как «зла» и «до­б­ра» в хи­ная­не (тхе­ра­ва­де).

Личные ценности и моральные устои общества

То, какие у вас ценности, и то, как они соответствуют моральным устоям вашего сообщества и вашим собственным действиям, напрямую влияет на чувство принадлежности и, шире, удовлетворенность жизнью.

Личные ценности — это принципы, в которые вы верите и в которые инвестировали. Ценности — это цели, к которым вы стремитесь, они во многом определяют суть личности. Но что более важно, они являются источником мотивации к самосовершенствованию. Ценности людей определяют то, чего они хотят лично, тогда как мораль определяет, что общество вокруг этих людей хочет для них.

Психологи-гуманисты предполагают, что у людей есть врожденное чувство ценностей и личных предпочтений, которое, как правило, скрывается под слоями социальных требований и ожиданий (социальной морали). Часть человеческого пути включает в себя постепенное повторное открытие этих врожденных и сугубо личных желаний, которые бессознательно скрываются, когда оказывается, что они противоречат требованиям общества. Тем не менее, если провести «инвентаризацию» ценностей, большинство хорошо социализированных людей обнаружат, что между тем, чего они хотят, и тем, чего хочет общество, существует большая степень соответствия.

Да, определенное поведение считается желательным, другое — нет, однако по большей части, как мы увидели, мораль не высечена на камне и часто отражает местные культурные особенности и исторические аспекты, которые имеют свойство меняться.

Анна Веселко

Понятия добра и зла в античности

В ан­тич­ной эти­ке с ха­рак­тер­ным для неё раз­де­ле­ни­ем благ и зол на внеш­ние (бо­гат­ст­во и бед­ность, сла­ва и по­зор и т. п.), те­лес­ные (здо­ро­вье и бо­лезнь, кра­со­та и урод­ст­во и т. п.) и ду­шев­ные (мо­раль­ные доб­ро­де­те­ли и по­ро­ки) (Пла­тон, «Гор­гий», 477bc; Ари­сто­тель, «Ни­ко­ма­хо­ва эти­ка», I, 1098b) об­ла­да­ние со­во­куп­но­стью всех благ счи­та­лось сча­сть­ем, ко­то­рое са­мо рас­смат­ри­ва­лось как выс­шее бла­го и цель че­ло­ве­че­ской дея­тель­но­сти. Со­от­вет­ст­вен­но кон­крет­ный смысл эв­де­мо­низ­ма в ан­тич­ной эти­ке ме­нял­ся в за­ви­си­мо­сти от то­го, ка­кой из ука­зан­ных ти­пов благ и зол при­зна­вал­ся наи­бо­лее зна­чи­мым. Стои­ки и в зна­чит. сте­пе­ни пла­то­ни­ки сво­ди­ли бла­го к доб­ро­де­те­ли, зло – к по­ро­ку, те­лес­ное и внеш­нее бла­го и зло, а так­же удо­воль­ст­вие и стра­да­ние рас­смат­ри­ва­ли как «без­раз­лич­ное» (адиа­фо­ра). От­сю­да де­лал­ся вы­вод, что доб­ро­де­тель­ный че­ло­век бу­дет сча­ст­лив в лю­бых об­стоя­тель­ст­вах. Пе­ри­па­те­ти­ки, ста­вя ду­шев­ные бла­га на пер­вое ме­сто, всё же при­зна­ва­ли не­об­хо­ди­мость внеш­них и те­лес­ных благ для сча­стья. В ге­до­ни­стич. уче­ни­ях, напр. у эпи­ку­рей­цев, где бла­го ото­жде­ст­в­ля­лось с удо­воль­ст­ви­ем, а зло – со стра­да­ни­ем, доб­ро­де­тель ока­зы­ва­лась лишь сред­ст­вом дос­ти­же­ния сча­стья.

Важ­ным для по­сле­дую­щей тра­ди­ции яви­лось вы­ра­бо­тан­ное ан­тич­ной эти­кой раз­ли­че­ние «ис­тин­но­го» и «ка­жу­ще­го­ся» бла­га. Это раз­ли­че­ние уже пред­по­ла­га­лось в те­зи­се Со­кра­та о то­ж­де­ст­ве зна­ния и доб­ро­де­те­ли, со­глас­но ко­то­ро­му во­ля че­ло­ве­ка все­гда на­прав­ле­на на бла­го и по­то­му он мо­жет со­вер­шать зло, толь­ко при­ни­мая его за бла­го, т. е. вслед­ст­вие за­блу­ж­де­ния, но не мо­жет со­вер­шать зло, зная, что оно – зло. Ари­сто­тель от­верг этот те­зис, но, оп­ре­де­ляя бла­го как объ­ект стрем­ле­ния, столк­нул­ся при этом с опас­но­стью ра­ди­каль­но­го ре­ля­ти­виз­ма, т. к. от­сю­да мож­но бы­ло сде­лать вы­вод, что для ка­ж­до­го яв­ля­ет­ся бла­гом то, к че­му он фак­ти­че­ски стре­мит­ся. Про­ти­во­по­став­ляя «ис­тин­ное бла­го», т. е. со­от­вет­ст­вую­щий при­ро­де и нрав­ст­вен­но при­ем­ле­мый объ­ект стрем­ле­ния, бла­гу, «ка­жу­ще­му­ся» та­ким кон­крет­но­му субъ­ек­ту, но не­при­ем­ле­мо­му с мо­раль­ной точ­ки зре­ния, Ари­сто­тель счи­тал прак­ти­че­ским кри­те­ри­ем для их раз­ли­че­ния мне­ние доб­ро­де­тель­но­го че­ло­ве­ка («Ни­ко­ма­хо­ва эти­ка», III, 1113ab).

Для ан­тич­но­сти Д. и з. не про­сто этич. по­ня­тия, от­но­ся­щие­ся к сфе­ре че­ло­ве­че­ско­го по­ве­де­ния; как пра­ви­ло, они име­ют так­же кос­мо­ло­гич. и он­то­ло­гич. ас­пек­ты (транс­цен­дент­ная идея Бла­га у Пла­то­на и т. п.). Вне­этич. ас­пек­ты этих по­ня­тий наи­бо­лее от­чёт­ли­во про­яв­ля­лись в по­ста­нов­ке про­бле­мы зла, т. е. во­про­са о том, от­ку­да в ми­ре бе­рёт­ся зло как та­ко­вое. Од­ним из ре­ше­ний этой про­бле­мы был дуа­лизм, т. е. пред­став­ле­ние о Д. и з. как двух са­мо­сто­ят. на­ча­лах бы­тия, борь­ба ко­то­рых оп­ре­де­ля­ет ход ми­ро­вой ис­то­рии. Дуа­лизм ха­рак­те­рен для уче­ния зо­роа­ст­риз­ма о борь­бе двух бо­жеств-близ­не­цов – бла­го­го Аху­ра­маз­ды (Ор­муз­да) и зло­го Ан­гро-Май­нью (Ари­ма­на) («Яс­на», 30, 3–5), в даль­ней­шем он ста­нет ос­но­во­по­ла­гаю­щим прин­ци­пом в ря­де на­прав­ле­ний гно­сти­циз­ма и в ма­ни­хей­ст­ве с его кон­цеп­ци­ей борь­бы Све­та и Мра­ка, ко­то­рая долж­на за­кон­чить­ся их окон­ча­тель­ным раз­де­ле­ни­ем. Для ан­тич­ной куль­ту­ры ха­рак­тер­ны ме­нее ра­ди­каль­ные фор­мы дуа­лиз­ма, в ко­то­рых зло рас­смат­ри­ва­ет­ся как веч­ный эле­мент кос­мич. бы­тия, ло­ка­ли­зо­ван­ный в его низ­ших сфе­рах и не­рав­но­прав­ный до­б­ру. В пла­то­ни­че­ской тра­ди­ции та­кой под­ход обу­слов­ли­вал ха­рак­тер­ный для неё иде­ал «бег­ст­ва» из чув­ст­вен­но­го ми­ра, ино­гда со­че­та­ясь с пред­став­ле­ни­ем о том, что ис­точ­ни­ком зла яв­ля­ет­ся веч­ная бес­фор­мен­ная ма­те­рия или злая Ми­ро­вая ду­ша. Стои­ки ут­вер­жда­ли, что зло ло­ги­че­ски не­об­хо­ди­мо для су­ще­ст­во­ва­ния до­б­ра, т. к. про­ти­во­по­лож­но­сти не мо­гут су­ще­ст­во­вать друг без дру­га, а в эпи­сте­мо­ло­гич. ас­пек­те – что доб­ро не мо­жет быть по­зна­но субъ­ек­том, ес­ли ему не­дос­туп­но по­зна­ние зла.

Дуа­лизм сни­ма­ет с бла­го­го на­ча­ла вся­кую от­вет­ст­вен­ность за зло, но не по­зво­ля­ет цен­но­ст­но оп­рав­дать объ­ек­тив­ное бы­тие в це­лом, т. к. зло ока­зы­ва­ет­ся его не­отъ­ем­ле­мым ком­по­нен­том. Аль­тер­на­ти­вой дуа­лиз­му яв­ля­лись мо­ни­сти­че­ские кос­мо- и тео­ди­цеи, так или ина­че сво­дя­щие зло к бла­гу или от­ри­цаю­щие са­мо его су­ще­ст­во­ва­ние: 1) рас­про­стра­нён­ное в пла­то­низ­ме и стои­циз­ме пред­став­ле­ние о том, что зло, су­ще­ст­вую­щее лишь в ча­ст­ных слу­ча­ях и, воз­мож­но, лишь с ог­ра­ни­чен­ной точ­ки зре­ния субъ­ек­та, не­об­хо­ди­мо для бла­га це­ло­го (Марк Ав­ре­лий, «К са­мо­му се­бе», 3, 2) или есть его не­зна­чи­тель­ное по­боч­ное по­след­ст­вие (стои­ки); 2) ха­рак­тер­ная для не­оп­ла­то­низ­ма при­ва­тив­ная кон­цеп­ция (от лат. privatio – ли­шён­ность), со­глас­но ко­то­рой зло – это не­бы­тие или от­сут­ст­вие долж­но­го бла­га, а не не­что по­зи­тив­но су­ще­ст­вую­щее (у Пло­ти­на эта тео­рия ещё со­че­та­лась с дуа­ли­стич. иде­ей об уко­ре­нён­но­сти зла в ма­те­рии, по­ни­мае­мой как «не­бы­тие» – «Эн­неа­ды», 1, 8, 3 и 5); 3) пе­ре­не­се­ние вни­ма­ния с не­мо­раль­но­го на мо­раль­ное зло, при ко­то­ром пер­вое ли­бо трак­ту­ет­ся в стои­че­ском ду­хе как без­раз­лич­ное, ли­бо да­же ин­тер­пре­ти­ру­ет­ся как сво­его ро­да бла­го, и толь­ко вто­рое объ­яв­ля­ет­ся под­лин­ным злом, за­ви­ся­щим от субъ­ек­та и при­чин­но обу­слов­ли­ваю­щим са­мо не­мо­раль­ное зло.

В рам­ках по­след­не­го под­хо­да не­мо­раль­ное зло мог­ло при­зна­вать­ся мо­раль­ным бла­гом как спра­вед­ли­вое на­ка­за­ние за мо­раль­ное зло, уже до­пу­щен­ное са­мим че­ло­ве­ком – к при­ме­ру, в пред­ше­ст­вую­щей жиз­ни (Пло­тин, «Эн­неа­ды», 3, 2, 13). Кро­ме то­го, не­мо­раль­ное зло мог­ло рас­смат­ри­вать­ся как мо­раль­ное бла­го в ка­че­ст­ве сред­ст­ва нравств. пе­ре­вос­пи­та­ния или ис­це­ле­ния стра­даю­ще­го субъ­ек­та (Пла­тон, «Го­су­дар­ст­во», II, 380b). Час­то стра­да­ние од­но­го ин­ди­ви­да трак­то­ва­лось как сред­ст­во для ис­прав­ле­ния не толь­ко его са­мо­го, но и др. лю­дей (Пла­тон, «Гор­гий», 525bc). На­ко­нец, да­же ес­ли субъ­ект ещё не со­вер­шил мо­раль­но­го зла, не­сча­стье мог­ло объ­яв­лять­ся бла­гом для не­го по­то­му, что оно спо­соб­ст­ву­ет реа­ли­за­ции его доб­ро­де­те­лей (Се­не­ка, «О про­ви­де­нии», 4, 6).

Что такое ДОБРО

Добро — это философский термин, равнозначащий термину благо, но последний обыкновенно понимается шире: блага бывают материальные и духовные, между тем как под добром понимается большей частью лишь нравственное благо.

Нечто положительное, хорошее, полезное, противоположное злу; добрый поступок. Желать добра кому-н. Не к добру (предвещает дурное; разг.). Сделать много добра людям. Поминать добром (вспоминать с благодарностью, с хорошим чувством).

О ком-чем-н. плохом, негодном (разг. пренебр.). Такого добра и даром, не надо.

Добро пожаловать — приветствие гостю, участникам чего-н., прибывающим куда-н. Добро пожаловать в наш город на фестиваль!

Дать (получить) добро на что (разг. и спец.) — дать (получить) разрешение, согласие. Дать добро на вылет.

Синонимы:

Доброе (полезное) дело, благо, благодеяние, благотворение, пожертвование, услуга, одолжение, щедрость, благость,

Глагольная сочетаемость:

Дать добро, делать добро, добро побеждает, желать добра, творить добро, хотеть добра, быть не к добру, делать добро, поминать добром…

Эпитет:

Абсолютное, деятельное, объективное, нравственное, полезное, истинное, семейное, совершенное, мировое, малое, общественное, вечное, великое, божественное, чистое, моральное, всеобщее, человеческое.

Понятия добра и зла в средние века

Для ав­ра­ами­тич. ре­ли­гий ха­рак­тер­но пред­став­ле­ние об аб­со­лют­ной бла­го­сти Бо­га, ко­то­рая рас­смат­ри­ва­лась в хри­сти­ан­ст­ве как один из Его важ­ней­ших ат­ри­бу­тов на­ря­ду с аб­со­лют­ным мо­гу­щест­вом и аб­со­лют­ной муд­ро­стью, а в ис­ла­ме от­ра­зи­лось в од­ном из «пре­крас­ных имён» Ал­ла­ха – аль-Ла­тиф («Доб­рый»). Со­глас­но хри­сти­ан­ской тра­ди­ции, суб­стан­ци­аль­ная бла­гость при­над­ле­жит толь­ко Бо­гу, а все твар­ные су­ще­ст­ва яв­ля­ют­ся бла­ги­ми не са­ми по се­бе, но по­лу­ча­ют бла­гость в дар от Бо­га (Ори­ген, «О на­ча­лах», 1, 5). Ос­мыс­ли­вая со­от­но­ше­ние мо­раль­но­го и не­мо­раль­но­го Д. и з., от­цы Церк­ви во мно­гом опи­ра­лись на кон­цеп­ту­аль­ные воз­мож­но­сти, вы­ра­бо­тан­ные ан­тич­ной мыс­лью. Так, Ори­ген раз­ли­чал «зло в соб­ст­вен­ном смыс­ле», т. е. мо­раль­ный по­рок, и «зло в пе­ре­нос­ном смыс­ле», т. е. «те­лес­ное» и «внеш­нее» («Про­тив Цель­са», 6, 54–55). У Ва­си­лия Ве­ли­ко­го («О том, что Бог не ви­нов­ник зла») и Ио­ан­на Да­ма­ски­на («Точ­ное из­ло­же­ние пра­во­слав­ной ве­ры», 4, 19) не­мо­раль­ное зло фак­ти­че­ски ото­жде­ст­в­ля­лось со стра­да­ни­ем, ко­то­рое уже по­то­му долж­но быть при­зна­но «ка­жу­щим­ся» злом, что в про­тив­ном слу­чае при­шлось бы при­знать удо­воль­ст­вие под­лин­ным бла­гом. Сре­ди лат. от­цов ди­хо­то­мич. кон­цеп­ции зла при­дер­жи­вал­ся Тер­тул­ли­ан, раз­ли­чав­ший malum culpae (зло ви­ны) и malum poe­nae (зло на­ка­за­ния) («Про­тив Мар­кио­на», 2, 14), и осо­бен­но Ав­гу­стин («О сво­бод­ном ре­ше­нии», 1, 1, 1). Дуа­лизм сто­ич. ти­па встре­ча­ет­ся у Лак­тан­ция, ут­вер­жде­ние не­об­хо­ди­мо­сти час­тич­но­го зла для бла­га це­ло­го – у Ав­гу­сти­на («О гра­де Бо­жи­ем», 11, 18 и 23), «ме­ди­цин­ско-пе­да­го­ги­че­ская» трак­тов­ка не­мо­раль­но­го зла – у Кли­мен­та Алек­сан­д­рий­ско­го, Ори­ге­на и др. Осо­бен­ной по­пу­ляр­но­стью как в пат­ри­сти­ке, так и в схо­ла­сти­ке поль­зо­ва­лась при­ва­тив­ная тео­рия зла. Ряд пред­ста­ви­те­лей ара­бо-му­сульм. пе­ри­па­те­тиз­ма (фаль­са­фа) и су­физ­ма оп­ре­де­ля­ли чи­стое бла­го (хайр махд) как бы­тие (вуд­жуд), а чи­стое зло (шарр махд) как не­бы­тие (адам).

Упот­реб­ляе­мые Фо­мой Ак­вин­ским по­ня­тия bonum et malum morale (мо­раль­ное бла­го и зло) и bonum et malum na­tu­ra­le (ес­те­ст­вен­ное, или фи­зи­че­ское, бла­го и зло) ста­нут очень по­пу­ляр­ны­ми в но­во­ев­ро­пей­ской тра­ди­ции. Под мо­раль­ным злом Фо­ма имел в ви­ду по­роч­ную на­прав­лен­ность во­ли, а под фи­зи­че­ским – ско­рее при­род­ные не­дос­тат­ки (сле­по­ту и т. п.), не­же­ли стра­да­ние (по­след­не­му со­от­вет­ст­ву­ет тер­мин malum contristativum, т. е. «зло, при­но­ся­щее огор­че­ние», – «Сум­ма тео­ло­гии», Iа–II ae q. 41 a. 3 co.; q. 42 a. 2 co.).

Спе­ци­фи­че­ски хри­сти­ан­ский под­ход к про­бле­ме зла за­клю­чал­ся в том, что ин­тер­пре­та­ция не­мо­раль­но­го зла как на­ка­за­ния за мо­раль­ное зло при­ме­ня­лась к биб­лей­ской ми­фо­ло­ге­ме гре­хо­па­де­ния Ада­ма и Евы (Быт. 3), в ре­зуль­та­те че­го грех пер­во­го че­ло­ве­ка рас­смат­ри­вал­ся как при­чи­на под­вер­жен­но­сти всей че­ло­ве­че­ской при­ро­ды стра­да­нию и смер­ти (Рим. 5, 12–19). К этой кон­цеп­ции на­следств. на­ка­за­ния, из­на­чаль­но при­сут­ст­во­вав­шей в гре­коя­зыч­ном хри­сти­ан­ст­ве, в лат. тра­ди­ции на­чи­ная с Ав­гу­сти­на до­ба­ви­лась док­три­на пер­во­род­но­го гре­ха, со­глас­но ко­то­рой лю­ди на­сле­ду­ют от Ада­ма под­вер­жен­ность не толь­ко не­мо­раль­но­му, но и мо­раль­но­му злу. Наи­бо­лее ак­ту­аль­ным в этом кон­тек­сте ока­зы­вал­ся во­прос о про­ис­хо­ж­де­нии мо­раль­но­го зла. Бог не от­вет­ст­ве­н за зло, ибо оно есть ре­зуль­тат сво­бод­но­го вы­бо­ра, со­вер­шён­но­го в на­ча­ле кос­миче­ской ис­то­рии Са­та­ной или Ада­мом. По­сколь­ку и все по­сле­дую­щие ин­ди­ви­ду­аль­ные во­ле­изъ­яв­ле­ния в поль­зу зла так­же сво­бод­ны, то в этой свя­зи пер­во­сте­пен­ное зна­че­ние при­об­ре­та­ла про­бле­ма сво­бо­ды, по­ни­мае­мой как спо­соб­ность к вы­бо­ру ме­ж­ду доб­ром и злом (ве­ро­ят­но, на­чи­ная с Фи­ло­на Алек­сан­д­рий­ско­го), вслед­ст­вие че­го на пер­вый план в бо­го­сло­вии вы­хо­ди­ли во­про­сы о со­от­но­ше­нии сво­бо­ды и Бо­же­ст­вен­но­го про­ви­дения и пре­до­пре­де­ле­ния. Вме­сте с тем ка­то­ли­че­ст­во ав­гу­сти­нов­ско­го ти­па и в даль­ней­шем в осо­бен­но­сти лю­те­ран­ст­во и каль­ви­низм под­чёр­ки­ва­ют, что од­ним из по­след­ст­вий пер­во­род­но­го гре­ха в че­ло­ве­ке ста­ло «раб­ст­во во­ли», т. е. не­спо­соб­ность к са­мо­сто­ятель­ному вы­бо­ру в поль­зу до­б­ра, об­ра­ще­ние к ко­то­ро­му ста­но­вит­ся воз­мож­ным толь­ко при по­мо­щи Бо­же­ст­вен­ной бла­го­да­ти.

Пояснение по направлению «Добро и зло» от ФИПИ

Конфликт между добром и злом составляет основу большинства сюжетов мировой литературы и фольклора, воплощается в произведениях всех видов искусства. Вечное противостояние двух полюсов человеческого бытия находит свое отражение в нравственном выборе героев, в их мыслях и поступках. Познание добра и зла, определение границ между ними является неотъемлемой частью всякой человеческой судьбы. Преломление читательского опыта ученика в этом ракурсе даст необходимый материал для раскрытия любой из тем указанного направления.

Проблема добра и зла в Новое время

Вы­ра­бо­тан­ные в ан­тич­но­сти и в сред­ние ве­ка под­хо­ды к этой про­бле­ме в той или иной фор­ме про­дол­жа­ли ос­та­вать­ся ак­ту­аль­ны­ми для ре­лиг. и фи­лос. тра­ди­ции вплоть до 20 в. В 17–18 вв. по­лу­чи­ла рас­про­стра­не­ние фор­маль­ная клас­си­фи­ка­ция благ и зол, на­ря­ду с мо­раль­ным и фи­зи­че­ским при­зна­вав­шая так­же ме­та­фи­зи­че­ское Д. и з. (Г. В. Лейб­ниц, «Тео­ди­цея», 1, 21; С. Кларк, «Рас­су­ж­де­ние о бы­тии и ат­ри­бу­тах Бо­га», 10; У. Кинг, «О про­ис­хо­ж­де­нии зла», 2, 2). Так, Г. В. Лейб­ниц оп­ре­де­лял мо­раль­ное Д. и з. как доб­ро­де­тель и по­рок (грех), фи­зи­че­ское бла­го и зло – как сча­стье (удо­воль­ст­вие) и не­сча­стье (стра­да­ние), а ме­та­фи­зи­че­ское – как со­вер­шен­ст­во и не­со­вер­шен­ст­во. Эти раз­но­вид­но­сти благ и зол взаи­мо­свя­за­ны: пе­ре­ход от мень­ше­го со­вер­шен­ст­ва к боль­ше­му субъ­ек­тив­но вос­при­ни­ма­ет­ся как удо­воль­ст­вие, об­рат­ный пе­ре­ход – как стра­да­ние, а доб­ро­де­тель все­гда спо­соб­ст­ву­ет сча­стью (т. е. про­дол­жи­тель­но­му удо­воль­ст­вию) субъ­ек­та. При этом ме­та­физич. зло при­су­ще тва­ри про­сто в си­лу её не­из­беж­ной ог­ра­ни­чен­но­сти: Бог не мог сде­лать её аб­со­лют­но со­вер­шен­ной, т. к. это оз­на­ча­ло бы по су­ти соз­да­ние дру­го­го Бо­га. Он мог лишь вы­брать «луч­ший из воз­мож­ных ми­ров», т. е. реа­ли­зо­вать та­кое со­че­та­ние идей ко­неч­ных су­ществ, в ко­то­ром дос­ти­га­ет­ся мак­си­мум воз­мож­но­го бла­га, хо­тя од­но­вре­мен­но при­сут­ст­ву­ет зло, вы­те­каю­щее как раз из не­со­вер­шен­ст­ва этих идей, веч­но су­ще­ст­вую­щих в уме Бо­га, но не за­ви­ся­щих от Его во­ли («Тео­ди­цея», 2, 149). Са­ми Д. и з. мыс­лят­ся как объ­ек­тив­ные сущ­но­сти, не за­ви­ся­щие ни от че­ло­ве­че­ской, ни от Бо­же­ст­вен­ной во­ли (ср. Р. Кед­ворт, «Трак­тат о веч­ной и не­из­мен­ной мо­ра­ли», 1, 2). В по­след­нем слу­чае от­ри­ца­ет­ся встре­чав­шая­ся у Дун­са Ско­та, Р. Де­кар­та и др. кон­цеп­ция тео­ло­гич. во­люн­та­риз­ма, со­глас­но ко­то­рой сущ­ность бла­га оп­ре­де­ля­ет­ся Бо­же­ст­вен­ным про­из­во­лом, так что, ес­ли бы Бог за­хо­тел, Он мог бы ус­та­но­вить со­вер­шен­но иной по со­дер­жа­нию мо­раль­ный за­кон.

Од­на­ко в се­ку­ля­ри­зи­ро­ван­ной куль­ту­ре Но­во­го вре­ме­ни име­ли ме­сто и от­каз от ме­та­фи­зич. по­ни­ма­ния Д. и з., от­ри­ца­ние их су­ще­ст­во­ва­ния в ка­че­ст­ве объ­ек­тив­ных ха­рак­те­ри­стик, при­су­щих са­мим ве­щам не­за­ви­си­мо от субъ­ек­тив­но­го вос­при­ятия (Т. Гоббс, Б. Спи­но­за и др.). Мо­раль­ное Д. и з. ста­ло трак­то­вать­ся лишь как объ­ект спе­ци­фич. удо­воль­ст­вия или не­удо­воль­ст­вия, при­су­ще­го «мо­раль­но­му чув­ст­ву» (Д. Юм, «Трак­тат о че­ло­ве­че­ской при­ро­де», 3, 1). В кон­тек­сте это­го под­хо­да сущ­ность мо­раль­но­го Д. и з. ста­ви­лась в за­ви­си­мость от фи­зич. бла­га и зла до та­кой сте­пе­ни, что при от­сут­ст­вии по­след­них счи­та­лось не­воз­мож­ным сфор­ми­ро­вать к.-л. пред­став­ле­ние о доб­ро­де­те­ли и по­ро­ке (Д. Дид­ро, «Про­дол­же­ние апо­ло­гии аб­ба­та Де Пра­да», 12). Эта за­ви­симость мог­ла по­ни­мать­ся по-раз­но­му. В «эгои­стич.» ва­ри­ан­те доб­ро­де­тель и по­рок суть про­сто те фор­мы ак­тив­но­сти че­ло­ве­ка, ко­то­рые спо­соб­ст­ву­ют его сча­стью или со­от­вет­ст­вен­но не­сча­стью (Спи­но­за, «Эти­ка», ч. 4, т. 18, схо­лия). В «аль­труи­стич.» ва­ри­ан­те мо­раль­ное Д. и з. есть та­кое по­ве­де­ние че­ло­ве­ка, ко­то­рое спо­соб­ст­ву­ет сча­стью и не­сча­стью дру­гих лю­дей (Ф. Хат­че­сон, «Ис­сле­до­ва­ние о про­ис­хо­ж­де­нии на­ших идей кра­со­ты и доб­ро­де­те­ли», 2, 3, 3), при­чём с та­ко­го ро­да оп­ре­де­ле­ни­ем са­мих по­ня­тий мо­раль­но­го Д. и з. мог­ло со­че­тать­ся: а) пред­став­ле­ние о том, что мо­ти­ва­ция аль­труи­стич. дей­ст­вий че­ло­ве­ка на са­мом де­ле но­сит эгои­стич. ха­рак­тер (напр., у Б. Ман­де­ви­ля или П. А. Голь­ба­ха); б) ут­вер­жде­ние соб­ст­вен­но аль­труи­стич. мо­ти­ва­ции его дей­ст­вий как един­ст­вен­но цен­ной в нравств. от­но­ше­нии (мо­раль­ное чув­ст­во бла­го­же­ла­тель­но­сти у Ф. Хат­че­со­на, сим­па­тия у Д. Юма и А. Сми­та, со­стра­да­ние у Ж. Ж. Рус­со и А. Шо­пен­гау­эра и т. п.). На­ко­нец, в ути­ли­та­риз­ме кри­те­ри­ем мо­раль­но­го Д. и з. ста­но­вит­ся «мак­си­маль­ное сча­стье мак­си­маль­но­го чис­ла лю­дей» (т. н. прин­цип И. Бен­та­ма – Дж. С. Мил­ля, от­час­ти пред­вос­хи­щен­ный уже Хат­че­со­ном и Юмом), т. е. мо­раль­но пра­виль­ным при­зна­ёт­ся по­ве­дение че­ло­ве­ка, спо­соб­ст­вую­щее мак­си­маль­но­му фи­зич. бла­гу всех субъ­ек­тов, чьи ин­те­ре­сы за­тро­ну­ты его дей­ст­ви­ем. Сам тер­мин «мо­раль­ное зло» в этом кон­тек­сте по­рой обо­зна­чал уже не по­рок, а ту раз­но­вид­ность стра­да­ния, ко­то­рая яв­ля­ет­ся ре­зуль­та­том дея­тельности ра­зум­ных су­ществ, а под «фи­зич. злом» в этом слу­чае име­лось в ви­ду стра­да­ние, ис­точ­ни­ком ко­то­ро­го яв­ля­ют­ся при­род­ные фак­то­ры (Е. Дю­ринг, «Цен­ность жиз­ни», гл. 7).

В де­он­то­ло­гич. эти­ке И. Кан­та сущ­ность мо­раль­но­го до­б­ра, на­про­тив, со­вер­шен­но не­за­ви­си­ма от удо­воль­ст­вия и стра­да­ния и со­сто­ит в фор­маль­ной за­ко­но­со­об­раз­но­сти по­ступ­ка, т. е. в ло­гич. воз­мож­но­сти (или же­ла­тель­но­сти) то­го, что­бы мак­си­ма это­го по­ступ­ка бы­ла все­об­щим за­ко­ном при­ро­ды («Ос­но­вы ме­та­фи­зи­ки нрав­ст­вен­но­сти», раз­дел 2). Склон­ность же пред­по­чи­тать в ка­че­ст­ве прин­ци­па по­ве­де­ния не объ­ек­тив­ный мо­раль­ный долг, а ис­хо­дя­щее из эв­де­мо­ни­стич. мо­ти­вов се­бя­лю­бие есть из­на­чаль­ное «ра­ди­каль­ное зло», при­су­щее при­ро­де че­ло­ве­ка («Ре­ли­гия в пре­де­лах толь­ко ра­зу­ма», ч. 1, 3). Имен­но эго­изм, по­ни­мае­мый на ме­та­фи­зич. уров­не как обо­соб­ле­ние ча­ст­ной во­ли или ин­ди­ви­ду­аль­но­го соз­на­ния, про­ти­во­по­став­ляю­щих се­бя «все­об­ще­му», или це­ло­куп­но­сти бы­тия, час­то рас­смат­ри­вал­ся как сущ­ность зла в по­сле­дую­щей тра­ди­ции нем. клас­си­че­ской фи­ло­со­фии (Г. В. Ф. Ге­гель, «Фи­ло­со­фия пра­ва», ч. 5, 139). В «Фи­ло­соф­ских ис­сле­до­ва­ни­ях о сущ­но­сти че­ло­ве­че­ской сво­бо­ды» Ф. В. Шел­лин­га этот под­ход со­че­тал­ся с пред­став­ле­ни­ем об уко­ре­нён­но­сти зла в бо­же­ст­вен­ной «ос­но­ве» бы­тия в ду­хе тео­со­фии Я. Бё­ме.

Др. ва­ри­ант оп­ре­де­ле­ния сущ­но­сти Д. и з. без­от­но­си­тель­но к удо­воль­ст­вию и стра­да­нию ха­рак­те­рен для ин­туи­ти­вист­ской эти­ки. Ф. Брен­та­но, оп­ре­де­ляя бла­го – в рус­ле ари­сто­те­лев­ско-схо­ла­стич. тра­ди­ции – как объ­ект пра­виль­ной люб­ви («О про­ис­хо­ж­де­нии нрав­ст­вен­но­го по­зна­ния», 23), по­ла­гал, что са­ма пра­виль­ность этой люб­ви ус­та­нав­ли­ва­ет­ся не­по­средств. ин­туи­ци­ей её оче­вид­но­сти. В англ. фи­ло­со­фии 1-й пол. 20 в. сход­ные взгля­ды вы­ска­зы­ва­ли Дж. Э. Мур, У. Росс и др. Так, Мур счи­тал, что доб­ро – это про­стое, ни к че­му не сво­ди­мое ка­че­ст­во яв­ле­ний, ко­то­рое ус­мат­ри­ва­ет­ся не­по­сред­ст­вен­но и не мо­жет быть оп­ре­де­ле­но. Мо­раль­ная пра­виль­ность дей­ст­вия оп­ре­де­ля­ет­ся тем, что оно «обес­пе­чи­ва­ет наи­боль­шую воз­мож­ную сум­му до­б­ра в уни­вер­су­ме» («На­ча­ла эти­ки», 5, 89). В ду­хе т. н. те­зи­са Юма, со­глас­но ко­то­ро­му из су­ж­де­ния о фак­те нель­зя вы­вес­ти су­ж­де­ние о дол­жен­ст­во­ва­нии, Мур сфор­му­ли­ро­вал зна­ме­ни­тую кри­ти­ку «на­ту­ра­ли­стич. за­блу­ж­де­ния», т. е. сме­ше­ния не­оп­ре­де­ли­мо­го до­б­ра с лю­бым дру­гим ре­аль­ным ка­че­ст­вом (напр., удо­воль­ст­ви­ем или су­ще­ст­во­ва­ни­ем как та­ко­вым), ут­вер­ждая, что сущ­ность до­б­ра в прин­ципе нель­зя оп­ре­де­лить, ис­хо­дя из он­то­ло­гич. струк­ту­ры ре­аль­но­сти. Сход­ные идеи о не­за­ви­си­мо­сти цен­но­сти от бы­тия ха­рак­тер­ны для пред­ста­ви­те­лей фе­но­ме­но­ло­гии (М. Ше­лер, Н. Гарт­ман и др.), то­гда как кри­ти­ка мо­ра­ли у Ф. Ниц­ше ос­но­ва­на на трак­тов­ке мо­ра­ли как эпи­фе­но­ме­на, де­тер­ми­ни­ро­ван­ного вне­мо­раль­ны­ми фак­то­ра­ми (по­доб­ная трак­тов­ка ха­рак­тер­на так­же для мар­ксиз­ма, фрей­диз­ма и разл. пост­струк­ту­ра­ли­ст­ских те­че­ний). Го­во­ря об ис­то­рич. про­ис­хо­ж­де­нии мо­ра­ли, Ниц­ше раз­ли­чал «хо­ро­шее» и «пло­хое» (gut und schlecht), со­от­вет­ст­во­вав­шие ари­сто­кра­тич. цен­но­стям бла­го­род­ных и ви­таль­но силь­ных лю­дей, и, с др. сто­ро­ны, «доб­рое» и «злое» (gut und böse), вы­ра­жаю­щие ин­те­ре­сы ви­таль­но сла­бых и со­ци­аль­но уг­не­тён­ных лю­дей («Ге­неа­ло­гия мо­ра­ли», 1, 4–11). Пре­одо­ле­ние аль­труи­стич. мо­ра­ли, стре­мя­щей­ся к ми­ни­ми­за­ции стра­да­ния, во имя но­вой «сверх­че­ло­ве­че­ской» мо­ра­ли са­мо­ут­вер­жде­ния ле­жит в ос­но­ве ниц­ше­ан­ско­го при­зы­ва встать «по ту сто­ро­ну до­б­ра и зла».

В рус. фи­ло­со­фии про­бле­ма Д. и з. наи­бо­лее сис­те­ма­ти­че­ски рас­смат­ри­ва­лась Вл. С. Со­ловь­ё­вым. Оп­ре­де­ляя «доб­ро» как «иде­аль­ную нор­му во­ли», а «бла­го» как «пред­мет дей­ст­ви­тель­но­го же­ла­ния» («Оп­рав­да­ние до­б­ра», 1, 6, 1), выс­шее доб­ро Со­ловь­ёв ус­мат­ри­вал в их сов­па­де­нии. Ак­ту­аль­ны­ми ос­та­ва­лись тра­диц. ре­ше­ния про­бле­мы зла – как «он­то­ло­ги­че­ской ил­лю­зии» у С. Н. Бул­га­ко­ва («Свет Не­ве­чер­ний», 3, 4), как про­ис­те­каю­ще­го из твар­ной сво­бо­ды в пер­со­на­ли­стич. ме­та­фи­зи­ке Н. О. Лос­ско­го («Бог и ми­ро­вое зло», гл. 3). Это со­че­та­лось в рус. ре­лиг.-фи­лос. мыс­ли с ост­рым соз­на­ни­ем не­дос­та­точ­но­сти вся­кой ра­цио­наль­ной тео­ди­цеи (Ф. М. Дос­то­ев­ский в «Брать­ях Ка­ра­ма­зо­вых», Н. А. Бер­дя­ев, Л. Шес­тов, С. Л. Франк). В об­лас­ти прак­тич. эти­ки ожив­лён­ные спо­ры в кон. 19 – нач. 20 вв. вы­зва­ло уче­ние Л. Н. Тол­сто­го о «не­про­тив­ле­нии злу на­си­ли­ем» (кри­ти­ке его бы­ло по­свя­ще­но соч. И. А. Иль­и­на «О со­про­тив­ле­нии злу си­лою»).

Часть вторая. Заповеди Господни

Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай [в них] всякие дела твои, а день седьмой – суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни [вол твой, ни осел твой, ни всякий] скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой почил; посему благословил Господь день субботний и освятил его.

Бог повелевает честно трудиться во славу Его шесть дней, а седьмой день посвящать Создателю. В Ветхом Завете таким особым днем Божиим была суббота, в которую верующие вспоминали о неделе Творения и об избавлении евреев из египетского рабства. И сейчас мы продолжаем почитать субботу, хотя и не так, как в древности, ибо Христос освободил нас от буквального исполнения ветхозаветных законов. В этот день Церковь всегда совершает Таинство Святого Причастия, в этот день запрещается строгий пост (как и в воскресенье), в храмах отменяются земные поклоны.

Но особый праздник для нас сейчас – это воскресенье. В этот день Бог вначале сотворил из небытия мир, и в этот же день Он восстановил нашу погибающую природу Своим Воскресением. И во исполнение слов Писания «сей день сотворил Господь: возрадуемся и возвеселимся в оный!» (Пс. 117, 24) мы в воскресенье радуемся и веселимся о Христе Спасителе, Победителе смерти.

Во исполнение этой Заповеди мы всегда собираемся в храм Божий вечером в субботу и утром в воскресенье (богослужебный день начинается с вечера, когда и началось творение вселенной). После воскресной службы христиане воздерживаются от работы до вечера, занимаясь изучением Слова Божия и добрыми делами. Трудиться в эти дни мы можем только для того, чтобы помочь бедному, сироте, вдове, больному, храму Господню, но ни в коем случае не для себя.

Также христиане празднуют другие праздники. Из них главнейшим является Пасха, а за ней следуют двенадцать главных праздников:

1

. Рождество Пресвятой Богородицы – 8 сентября по юлианскому календарю (старый стиль) / 21 сентября по григорианскому календарю (новый стиль).

2

. Воздвижение Животворящего Креста Господня – 14 сентября / 27 сентября.

3

. Введение во храм Пресвятой Богородицы – 21 ноября / 4 декабря.

4

. Рождество Христово – 25 декабря / 7 января.

5

. Крещение Господне (Богоявление) – 6 января / 19 января.

6

. Сретение Господне – 2 февраля / 15 февраля.

7

. Благовещение Пресвятой Богородицы – 25 марта / 7 апреля.

8

. Преображение Господне – 6 августа / 19 августа.

9

. Успение Пресвятой Богородицы – 15 августа / 28 августа.

10

. Вход Господень в Иерусалим – за неделю до Пасхи.

11

. Вознесение Господне – через сорок дней после Пасхи.

12

. Пятидесятница, День Святой Троицы (Сошествие Святого Духа на апостолов), – через пятьдесят дней после Пасхи.

Кроме праздников, эта Заповедь повелевает соблюдать и посты, установленные Церковью, в согласии со словами и примером Христа. Пост помогает победить диавола, усиливает молитву и дает возможность контролировать свое сердце. Во время поста надо воздерживаться от мясной и молочной пищи (в строгие посты запрещается и рыба), а также от объедения и пьянства (недопустимых, впрочем, и всегда). По взаимному согласию в это время прекращается и супружеское общение. Во время поста надо воздерживаться от пустых развлечений, пребывать в молитве, чтении Библии и больше раздавать милостыни. Конечно, посты не распространяются на больных, беременных, кормящих, находящихся в армии, заключении и путешествующих. Они постятся по мере своих возможностей.

В Церкви есть четыре больших (многодневных) поста и однодневные посты.

Многодневные посты:

1

. Великий Пост пост начинается за семь недель до Пасхи и оканчивается в пасхальную ночь.

2

. Петровский (апостольский пост) начинается через неделю после дня Святой Троицы и длится до праздника апостолов Петра и Павла (29 июня / 12 июля).

3

. Успенский пост начинается 1/14 августа и оканчивается в день Успения Пресвятой Богородицы (15/28 августа).

4

. Рождественский (Филиппов) пост – начинается 15/28 ноября и продолжается до Рождества Христова (25 декабря / 7 января).

Однодневные посты – это в первую очередь среда и пятница в течение всего года (кроме Светлой седмицы – недели после Пасхи, Троицкой недели – после Пятидесятницы, Святок – периода от Рождества до Крещения, Недели мытаря и фарисея – третьей недели до Великого поста и Масленицы – недели перед Великим постом). В среду и пятницу христиане постятся, исполняя слова Христа: «Придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни» (Мк. 2, 20).

Вспоминая о предательстве Господа Иудой, мы постимся в среду, а в пятницу мы оплакиваем Распятие Господне. По Правилу святых апостолов, тот, кто не постится в среду и пятницу и в Великий пост без веской причины, отлучается от Церкви.

Другими однодневными постами являются: день Воздвижения Креста Господня (14/27 сентября) – также день воспоминания о Распятии; Усекновение главы святого Иоанна Предтечи (29 августа / 1 сентября) и Богоявленский сочельник (5/18 января).

Таковы требования четвертой Заповеди.

Понятно, что нарушение этих требований является грехом. К грехам против четвертой Заповеди относятся и тунеядство, и работа в праздники, и нарушение постов, и проведение праздничных дней в богопротивных занятиях – пьянстве, разврате. А ведь Библия говорит: «И соблюдайте субботу, ибо она свята для вас: кто осквернит ее, тот да будет предан смерти; кто станет в оную делать дело, та душа должна быть истреблена из среды народа своего; шесть дней пусть делают дела, а в седьмой – суббота покоя, посвященная Господу: всякий, кто делает дело в день субботний, да будет предан смерти» (Исх. 31, 14–15).

Но сейчас появился еще такой страшный грех против этой Заповеди, как отмечание вместо (или вместе) дней Бога праздников диавола – различных языческих торжеств. Это и празднование «восточного Нового года», и участие в «дне Нептуна», в различных торжественных днях иных религий. Это и исполнение многочисленных языческих ритуалов вроде сжигания масленицы, и следование восточным традициям на Новый год. Все эти действия являются вопиющим богоборчеством и тяжким грехом против Создателя. Ранние христиане шли на смерть, чтобы не делать того, что так легко позволяют себе их потомки. По церковным правилам, делающие такие дела отлучаются от Причастия на шесть лет! А если человек не раскается в этих злых делах – то его участь – быть с идолопоклонниками.

Злое добро или доброе зло?

Хорошо ли быть предателем? «Что за вопрос?! — возмутиться добропорядочный читатель. – Конечно, нет!». И будет прав. Но, увы, сегодня так считают далеко не все, благодаря активной пропаганде предательства, насаждаемой кинематографом. Почему это происходит?

Чёрно-белое кино. Тема предательства, измены еще недавно однозначно осуждалась обществом. Быть трусом, перебежчиком, а значит, подлецом и негодяем считалось позорным и навлекало на голову носителя этих низких качеств всеобщее и несмываемое презрение. И воспитывалось это с детства.

Вспоминаю своё, выпавшее на 70-е годы уже прошлого столетия (ах, как быстро летит время!), когда в подвижных играх в «войнушку» никто не хотел добровольно становиться фашистом или власовцем, а в играх в «дочки-матери» среди девочек не находилось желающих завести любовника или сдавать своих кукол в детдом – по сути становится той же предательницей.

А почему так, а не иначе? Подобный вопрос тогда и не задавался, потому что ответ был «застолблён» на подсознании, где записан наш генный код. Предательство приравнивалось к самому страшному иудиному греху христопродавства, сравнимому в советское время разве что с изменой Родине.

Поэтому добро оставалось добром, а зло – соответственно злом, не смешиваясь в полутона. И это не наша заслуга, но тех, кто, воспитывая нас, формировал наши традиции и культуру, в том числе, слагая былины, сказки и песни, снимая кинофильмы.

За прошедшие 40 лет изменилось очень много (ах, как быстро летит время!), нет ни страны, производившей те самые фильмы, ни самого понятия «детского кино», да и его сегодня серьёзно потеснил интернет. Однако то, что снимается нынче, особенно за рубежом, всё сложнее отнести к шедеврам, но впору сравнить с изощренной пропагандой зла, когда оно рядится в хорошо знакомые белые одежды добра, правды и справедливости.

Это легче понять, если признать, что основным поставщиком на рынок таких кинодиверсий является подконтрольная Пентагону и ЦРУ «фабрика грёз» Голливуд, давно превратившаяся из поставщика вполне приличных «хэппиэндовок» в производителя всё более агрессивных картин, насквозь пропитанных антисоветской и русофобской пропагандой. Но сегодня творцы грёз преодолели уже и эту планку – на повестке дня стоят наднациональные, религиозные и, если угодно, общечеловеческие ценности, которым объявлена война.

Под их прицел и точно рассчитанный удар попадают такие важные для нашего национального самосознания категории, как героизм, верность, любовь, долг, самопожертвование. Технология тут достаточно проста и рассчитана на постепенное усвоение новых «истин», через введение в сюжет героев нового типа, поскольку хорошо известные старые на эту роль не годятся.

Либо делается осознанное переформатирование, когда бывший отрицательный персонаж, не избавившись от старых привычек, наделяется положительными качествами, а положительный герой соответственно становится носителем негатива, т.е. чёрное становится белым и наоборот. Причем, есть все основания полагать, что делается это вполне осознанно.

Ничего себе герои! Осознанно это и теми, кто получил прививку Арины Родионовны и «старого доброго кино», то есть старшим поколением, куда я отношу и себя. Поэтому мы и замечаем, глядя на экран, что тут что-то не так! Ведь мы-то знаем, что «сказка ложь, да в ней намек…». В наших фольклорных и классических произведениях, в отличие от жизни, всегда присутствовал нравственный элемент, где зло полностью обличается и чаще всего наказывается. Силы добра, олицетворенные вполне симпатичными героями, одерживали победу, а носители зла и предатели наказывались. Но иногда через их раскаивание прощались и тогда наступало примирение — вот вам и «…добрым молодцам урок».

Но вот в голливудских киноопусах последних десятилетий часто всё перемешано или поставлено с ног на голову. Практически в каждом втором фильме отчётливо прослеживается положительный герой – предатель. Сюжет все чаще строится по одному привычному шаблону, чтоб у зрителя не оставалось возможности на раздумья и осуждение, а можно было просто встать на его сторону. Герои здесь всё чаще становятся предателями, а предатели – героями, но подается это как естественный выбор, без шекспировских мук и нравственных терзаний героев Достоевского, как безальтернативная необходимость.

Удобными персонажами для оправдания убийств и предательств стали, например, любимые герои из популярных сериалов «Стражи Галактики» и «Пираты Карибского моря». Заслуживший симпатии зрителей крутой парень и глава банды космических пиратов Йонду, вопреки устоявшимся стереотипам, безжалостно убивает всю свою команду — преданных ему, хоть и малосимпатичных персонажей. Ни сожаления, ни раскаяния — и зритель невольно соглашается с ним, мол, зло то наказано. Но кем? Правда, бездушный злодей совершает-таки действительно правильный поступок – спасает родного сына…

Ради своих сокровищ достаточно легко идёт на предательство своей команды и друга Джека «Воробья» уже флибустьер Гектор Барбосса, который символизирует в фильме лидера, наделённого явно положительными, мужскими качествами: лихостью, храбростью, удальством. Но деньги всё-таки важнее! Правда, в конце он спасает от смерти свою дочь… Оба пирата гибнут, проявив самопожертвование и за ними закрепляется ореол положительных героев. Прощение предательства упрощено до неприличия: без сожаления, раскаяния и даже его малейшей попытки!

Фильм «Форсаж 6» из одноименного популярного сериала представляет очередную попытку смешивания прежних канонов жанра. Главарь банды Оуэн Шоу — бесчеловечный и жестокий убийца с признаками маньяка, одержимый идеей овладения открывающим большие возможности чипом и его брат Деккарт, не раз переступавший через трупы убитых им людей, всё-таки попадают, благодаря главному положительному герою Торетто, в тюрьму. Справедливость восторжествовала? Нет. По задумке сценариста зло, которое ещё есть в мире, можно одолеть только с помощью выпущенных на свободу убийц, обладающих особой харизмой «настоящих мужчин».

Именно они, не раскаявшиеся, не отсидевшие свой срок в местах лишения свободы преступники, спасают мир от очередных злодеев. И даже, оказавшегося у них в заложниках сына своего врага – Торетто. Манипуляция с детьми – вообще излюбленный ход сценаристов, ведь ради слезы ребёнка можно пренебречь всем остальным! Как это «гуманно» и почти по Достоевскому! Пустивший слезу зритель забывает, кем были эти спасители раньше и аплодирует благородным героям! Благодарен им и отец ребенка, в итоге бывшие враги полицейский и гангстер пожимают руки, звучит ключевое слово: «Братство!» Зло наказано злом и добро спешит ему навстречу, чтобы побрататься.

Короткая память должна быть не только у зрителя, но и у героев. Злодей без каких-либо на то причин вдруг становится в ряды защитников добра, а положительные герои опускаются до низких и подлых поступков. Это можно увидеть в сериале про мифический Асгард и братьев-божков Тора и Локки. Они, конечно, как и главные герои в «Трансформерах» не совсем ведь люди, поэтому и спрос с них невелик. Вот и позволяют себе менять свое поведение: вчера они уничтожали города, а сегодня объявляют себя спасителями человечества, не снимая с головы рогатого шлема! Хорош спаситель – не киношный ли это предтеча антихриста, описанного в Апокалипсисе Иоанна Богослова? Какой получается вывод? Нет ничего постоянного и святого – есть эмоции, чувства, страсти, которые и управляют миром!

Часто в таких фильмах присутствует женщина – искусительница, которая, получив власть над положительным героем, понуждает его предать свои идеалы, друзей. И он это делает даже не ради любви, а часто ради банальной наживы, выгоды или спасение своей шкуры. Ничего себе герой!

Сказка – ложь. А теперь представим на месте зрителя не въедливого пенсионера, а подростка или ребенка, которые смотрят эти фильмы некритически! Чего они вынесут из них? Что добро — категория относительная и переходящая и что зло может быть «очень даже ничего», особенно если вовремя перейдет на сторону… ну этого самого… добра.

Впрочем, о детях и подростках позаботились отдельно и, что особенно печально, не заокеанские, а уже наши кинематографисты. Хочу показать это на примере фильма «Последний богатырь», вышедшего на экраны в 2021 году и снятого в традициях русских сказок. (Авторы сценария: Виталий Шляппо, Димитрий Ян, Василий Куценко, Павел Данилов, Игорь Тудвасев. Режиссёр-постановщик: Дмитрий Дьяченко). Обидно, что звукоряд у русской сказки чисто заокеанский, поработал над которым некто Джордж Каллис.

Характерной для этого фильма особенностью является необычная подача традиционных для этого жанра героев. Тут и Кощей Бессмертный, и Баба Яга, и Водяной показаны вполне симпатичными личностями, готовыми бескорыстно помогать случайно попавшему в сказочную страну Белогорию нашему современнику Ивану. Ему надо найти меч-кладенец, чтобы вернуться домой.

А куда же делись положительные герои – наши богатыри? А вот они-то как раз и показаны неожиданно жестокими и прагматичными людьми, не вызывающими никаких симпатий у юных зрителей. Они враждуют между собой, постоянно ссорятся и предают старых друзей. Таким образом им пытаются внушить мысль, что традиционные для русских народных сказок персонажи, символизирующие тёмные силы, в сущности не так и плохи и способны на великодушные поступки и даже подвиги. А вот герои национального эпоса и былин Илья Муромец и Добрыня Никитич вызывают отторжение, неприязнь и осуждение.

Зрелый человек разберется, где здесь правда, а где злой вымысел, а подросток? Не станет ли он после этой весьма конъюнктурной и толерантной подачи зла считать, что и Гитлер, и Бандера, и Чикатило не такие уж и злодеи, а люди, которых тоже можно понять, простить и оправдать. А вот наши настоящие герои, уже не сказочные, а те, с чьими портретами мы ходим «Бессмертным полком», и те, кому кладем 9 мая цветы, может быть, и не такие уж герои? И мне сразу вспомнился «мальчик Коля из Уренгоя», который, выступая в Бундестаге, пожалел пленных немцев из Сталинградского котла.

Ну и наконец – сам главный герой сказки Иван, в образе которого и задуман современный зритель подросток. Он не по-героическому смешон, на каждом шагу «косячит», постоянно подводит своих друзей и вызывает улыбку, что не так страшно, ведь и у классического Иванушки — дурачка были с этим проблемы. Но вот достигнута цель – искомый меч-кладенец у него.

И тут ему надо принять решение: в руках врагов оказывается полюбившая его сказочная Василиса, которую по всем канонам русских сказок и былин он должен спасти! Но не тут-то было, этот Иван оказывается вовсе не дурачком и не собирается спасать какую-то дурочку, но предпочитает спасти себя любимого, уклоняясь от подвига, от предписанного герою поступка! Это уже никуда не годится, ведь налицо предательство, что, однако, нимало не смущает создателей такого шедевра, снятого на наши деньги!

Разве этим не закладывается четкая программа на предательство, на измену, на прагматизм и концентрированный эгоизм? А как же Суворовское «сам погибай, а товарища выручай», а подвиг экипажа крейсера «Варяг», предпочившего смерть в бою позору плена? Или действовавшие аналогично нынешние Герои России — лётчик Роман Филипов, разведчик Александр Прохоренко или полицейский Магомед Нурбагандов? В основе их подвига привитый им с детства культ самопожертвования и правильных героев. По сюжету фильма-сказки получается, что всё это полная чушь и главная задача героя, используя других людей, спасать свою шкуру! Нужно нам такое кино?

Так что вопрос «хорошо ли быть предателем» не потерял актуальности, его необходимо задавать. И не только детям и подросткам, но и вполне взрослым дядям, ответственными за появление на наших экранах подобных фильмов.

Роман Алексеевич Илющенко, подполковник запаса, член Союза журналистов Москвы, религиовед