Белый клобук: легитимация вселенской миссии

У этого термина существуют и другие значения, см. Клобук (значения).

Клобу́к
(от тюрк. колпак —
шапка
) — надеваемое на голову облачение (одежда) монаха малой схимы в Православии. Символизирует собою терновый венец Иисуса Христа — «одежду смирения» и «шлем спасения»(Еф. 6:17), защищающие от «стрел лукавого»(Еф. 6:16). Состоит из камилавки (цилиндра с обрезанными краями) и «на́метки» (покрывала из шёлка или другой ткани того же цвета, что и камилавка), прикреплённого к камилавке и заканчивающегося тремя длинными концами, спускающимися по плечам и спине до пояса.

История

Время появления клобука в облачении монахов с точностью определить нельзя, но он появился очень рано. Славянскому названию «клобук» у греков соответствует «наглавие». Современная форма камилавки позднего происхождения и взята русской церковью у греков в эпоху патриарха Никона (XVII век). Покров камилавки в древнее время назывался мафорием (измененное слово омофор: ωμοζ — плечо и φέρω — ношу), в современном обиходе именуется «намёткой» или «кукулем». В древности этот покров делался не из легкой материи, как теперь, а из плотной для защиты головы во время ненастья. Разделение покрова на три конца также заимствовано русским монашеством у греческого и имело чисто практическое назначение: у монахов издавна существовал обычай завязывать концы покрывала под подбородком в холодную и ветреную погоду, а также для того, чтобы клобук, снимаемый в определённые Уставом моменты богослужения, не занимал рук.

Клобук имеет символическое значение «шлема спасения» и «покрывала послушания». В мужском клобуке нижняя часть покрывала (наметки), разделяющаяся на три длинных конца, знаменуя Троическую благодать, которая покрывает помыслы монаха. Сшитые края средней части символизируют корабль, а две крайние части символизируют весла. Наметка женского клобука спускается как сплошное прямоугольное покрывало без разделений. Русские монахини на голове носят чёрные клобуки, а также чёрные скуфьи и камилавки только поверх чёрных апостольников.

Монашествующие в священном сане носят клобук, как во время богослужения, так и вне его. В русской традиции клобук епископа не отличается от обычного монашеского клобука, архиепископы носят чёрный клобук с нашитым на него крестом (как правило, из драгоценных металлов или алмазов)[1], митрополиты — белый клобук с нашитым крестом. Ранее бриллиантовый крест на клобуке архиепископов и митрополитов являлся наградой.

В афонском клобуке наметка съемная. В определённые моменты богослужения, положенные для снятия клобука, с афонского клобука снимается наметка, а голова остается покрытой.

Буквальное и символическое значение

Портрет преподобного Амвросия Оптинского в клобуке

Клобук — это часть одежды (головной убор) монаха, посвященного в малую схиму. Внешне представляет собой расширяющийся кверху цилиндр (камилавку) с тремя широкими черными лентами, опускающимися на спину. Само название «клобук» по разным мнениям происходит от греческого слова «кидарис» — «шапка».

Символическое значение клобука следует из молитв чинопоследования пострига в малую схиму. Где он называется шлемом спасения и покровом послушания. Считается также образом тернового венца Спасителя.

Смысл этих символов становится понятным из следующих слова апостола Павла:

«Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злой и, все преодолев, устоять. Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие» (Еф.6: 11-17).

Монах по своей сути – это воин Христов, которому в первую очередь необходимо сразиться с диаволом и его демонами. Известен такой рассказ из древнего патерика. Некий мирянин по смотрению Божию услышал, как бесы докладывали сатане о содеянных ими злодеяниях.

Один доложил, что потратил неделю или месяц на то, чтобы устроить в некоем месте массовую драку, в которой погибли десятки или сотни людей. Но сатана обругал его и прогнал от себя. Другой заявил, что «трудился» целый год и устроил войну, в которой погибли многие тысячи воинов. Но и этого князь тьмы прогнал с руганью и побоями. Наконец, третий сказал, что он «работал» сорок лет и соблазнил одного монаха. Тогда сатана обнял этого беса, назвал его самым лучшим своим слугой и всячески обласкал.

Отсюда понятно, каково значение монаха как самого первого воина Христова в духовной брани! Кстати говоря, согласно тому патерику, услышавший этот сатанинский диалог мирянин после сего стал монахом.

Но, как заметил апостол Павел (Еф.6: 11-17), если обычные воины облачаются в латы и принимают различные оружия, так следует поступать и монаху. Только с той разницей, что те принимают вещественные оружия, монах же принимает духовные. В этом смысле одеваемый им клобук, символически означающий шлем спасения (Еф.6: 17) и покров послушания, направляет к следующим добродетелям.

Во-первых, к рассудительности. Как говорил основатель монашества преподобный Антоний Великий, многие приняли на себя великие подвиги, но пали, потому что не имели рассудительности. Если же кто не имеет такой добродетели, то таковому, во-вторых, следует предать себя в безусловное послушание опытному старцу.

Основное символического значение клобука как тернового венца монаха, на мой взгляд, в следующем. Так монах принимает на себя ряд обетов (безбрачия; нестяжания; послушания), которые тягостны для плотского человека. Конечно, исполнение этих обетов – это тяжкий подвиг и труд, ибо «от дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф.11: 12).

Но, думаю, не это самый главный труд монаха. Конечно, он трудится, но ведь и не зря. По мере умерщвления своей плоти в нем все более и более процветает дух и открываются его духовные очи, позволяющие ему видеть невидимый обычными глазами потусторонний мир.

Однако и здесь его ожидает очень неприятный сюрприз. Как объясняет сие святитель Игнатий (Брянчанинов): мы, люди существа падшие. Поэтому, когда нам начинает открываться этот самый потусторонний мир, мы первым делом видим мир падших духов. Которые искушают, конечно, всех. Но нас, живущих в миру, они искушают невидимо, а монахов-подвижников самым что ни на есть видимым образом!

Жития святых и патерики полны этими рассказами об ожесточенных сражениях монахов с являющимися им видимым образом силами тьмы. Чего только не испытали от них древние отцы: и самые страшные угрозы да самую грязную ругань, и изгнания, и побои, и много другое. Но претерпев все это до конца – спасались! И в этом помогает им их шлем спасения.

Патриаршие клобуки

В Поместных Православных Церквах существуют различные традиции ношения патриарших клобуков. Так, в Константинопольской, Александрийской, Антиохийской, Иерусалимской церквах патриархи, как и все епископы, носят простой чёрный клобук, такой же, как и все монашествующие. В Русской церкви Предстоятель носит отличный от прочих епископов сферический белый клобук. В Грузинской церкви Католикос-Патриарх также носит сферический клобук (внешне схожий с куколем Патриарха Московского и всея Руси), но чёрный и без креста на маковце. Патриархи Сербской, Румынской и Болгарской церквей, в свою очередь, носят белые клобуки, подобные тем, которые носят митрополиты Русской православной церкви.

Фёдор Солнцев, российский художник, пишет: «Отличием патриарших клобуков от митрополичьих были нашитые на них изображения Деисуса и херувимов, также водруженный на маковице их крест. Хотя митрополит Евгений утверждает, будто до Никона Патриарха клобуки были без св. икон и без воскрилий, с какими носили их Новгородские архиепископы; однако, на клобуке патриарха Филарета видим и св. иконы и воскрилия. Покрывало сие обыкновенно было или чешуйчатое камчатное, или вязеное из шелка; оно украшалось жемчугом и драгоценными каменьями; образа́ на нём были шитые шелком или наведенные чернью на серебряных и золотых дробницах, или плащах. По назначению своему и времени употребления, клобуки были большого наряда, какие надевались в большие праздники, среднего и меньшего наряда, рядовые, или повседневные; потом теплые из лисьих черев, покрытые белым бархатом. Каптырь, или камилавка, была низменная, полусферическая, похожая на скуфью. С Никонова времени заметно более великолепия и знаменательных украшений, какие он любил придавать своему сану; тогда вошли в употребление греческие, так называемые рогатые, клобуки. На Соборе 1675 г. определяется это святительское отличие следующим образом: „Патриарх имеет в ношении на великие праздники клобук белый, на нём водружен крест вверху, в концах же образы чудотворцев обнизанные. В прочие дни на клобуках Серафимы и кресты обнизаны напреди имущие. Патриарший камилав имети, аще и беловиден из яковы либо вещи, по обычаю нашея Всероссийския страны, точию со нашвением Херувима, паче же приискренне имети нашвен образ креста“».

Литература

• Белый клобук // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Одеяния духовенства // Настольная книга священнослужителя. — М.: Издательский Совет РПЦ.

Белый клобук

Белые клобуки с крестом полагаются митрополитам и патриарху. Патриарший клобук (куколь) имеет ряд отличий: форма — в виде сферического колпака, на маковце (вершине) имеется крест, все стороны украшены иконами, на концах куколя золотом вышиты серафимы. Митрополит носит белый клобук с крестом.

Первым епископом, удостоившимся чести ношения белого клобука, был архиепископ Новгородский и Псковский Василий (1329—1352), которому Константинопольский Патриарх прислал кресчатые ризы и белый клобук.

В 1564 Московский поместный Собор принял уложение о праве Московского митрополита носить белый клобук. После установления в 1589 в России патриаршества белый клобук стали носить Патриархи Московские и всея Руси.

Белый клобук новгородского архиепископа является предметом особой легенды — Повести о белом клобуке. Подобно повести о Вавилонском царстве, где образно представлена передача светской власти из Вавилона в Царьград и оттуда к русскому князю, в этой легенде рассказывается о передаче символа духовной власти из Рима в Константинополь, затем в Новгород.

В 1667 году легенду осудил Большой Московский собор, как «лживую и неправую» и писанную Дмитрием Толмачом «от ветра главы своея».

Отрывок, характеризующий Клобук

– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо. – Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша. Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала. – Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче! Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть. – Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь. Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала: – И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела. Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой. – Ах, Наташа! – сказала она. – Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало. Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою. – Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку. – Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея. «Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони. – Да, я его видела, – сказала она. – Как же? Как же? Стоит или лежит? – Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит. – Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа. – Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила. – Ну а потом, Соня?… – Тут я не рассмотрела, что то синее и красное… – Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна. Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками. Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно. Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью. Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала. – Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос. – Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться. – Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери. Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась. Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты. Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей. С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк. После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна. Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.