Архимандрит Авель (Македонов, в схиме Серафим)

Николай Македонов вырос в крестьянской семье верующих

Будущий архимандрит Авель Македонов, Николай Николаевич Македонов родился 21 июня 1927 года в селе Никуличи. Он происходил из крестьянской семьи. Родители отличались набожностью, а потому воспитали в сыне любовь к Богу.

Ребёнок отличался таким рвением к христианской деятельности, что получил среди местных пророческое прозвище «Коля-монах».

Авель Македонов в молодости

При общей поддержке окружающих он вряд ли имел основания усомниться в избранном пути, а потому никогда не метался между мирской и духовной жизнью и чётко следовал поставленной цели.

До церкви в детстве отца Авеля приходилось идти несколько километров

Не останавливало его даже то, что при советской власти многие храмы закрыли, и до ближайшего действующего (Скорбященская церковь, г. Рязань) предстояло идти несколько километров.

Архимандрит Авель (Македонов, в схиме Серафим)

6 декабря 2021 года исполнится 10 лет со дня упокоения архимандрита Авеля (Македонова), коренного рязанца. Через всю земную жизнь отец Авель пронес неугасимый огонь веры Христовой и пламя этой веры он передавал всем тем, кто служил рядом с ним, для кого он стал наставником, кто прибегал к его духовной помощи, молитвенной поддержке в сложные периоды своей жизни, его многочисленной пастве.

Архимандрит Авель (Николай Николаевич Македонов) родился 21 июня 1927 года в семье благочестивых крестьян с. Никуличи под Рязанью (ныне село входит в черту города). В 1942 году окончил семилетнюю школу. В те годы, как вспоминал отец Авель, он пешком ходил из своего тогда пригородного села на богослужения в рязанский кладбищенский храм в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость», в то время единственный действующий в Рязани – все остальные были закрыты. С детства он мечтал стать монахом, и его стремление было угодно Господу. Подростком был у архиепископа Рязанского Алексия (Сергеева) иподиаконом. Затем в 1944 году на Рязанскую кафедру был назначен епископ Димитрий (Градусов). У нового владыки юноша тоже начал иподиаконствовать, вместе со своим другом – Борисом Ротовым, будущим митрополитом Никодимом, Ленинградским и Новгородским. Владыка Димитрий стал их духовным наставником. 6 ноября 1945 года владыка рукоположил Николая в сан диакона, а 23 ноября того же года совершил его монашеский постриг с именем Авеля – в честь праведного Авеля. 24 января 1947 года иеродиакон Авель был рукоположен во иеромонаха с возложением набедренника и назначен вторым священником к Георгиевскому храму села Городище Рыбновского района, в котором прослужил до февраля 1950 года.

Георгиевский храм в селе Городище Гонения на Церковь продолжались, и молодой иеромонах Авель был вынужден покинуть Рязанскую епархию: он перевелся в Ярославскую епархию к своему духовному наставнику – архиепископу Димитрию (Градусову). Таким образом, в 1950 году начался 10-летний период служения отца Авеля на древней Ярославской земле.

Вначале он получил должность настоятеля храма во имя св. царевича Димитрия в Угличе (февраль – июнь 1950 г.), затем – Смоленской церкви в селе Феодоровское (1950 – 1955 гг.), позже состоял клириком ярославского кафедрального Феодоровского собора (1955 – 1960 гг.). Сердце отца Авеля всегда переполняла любовь к ближним, и люди, знавшие его, – собратия-священнослужители, прихожане – отвечали ему такой же искренней любовью. Его ревностное служение на ниве Господней было отмечено церковными наградами: в 1953 г. он был удостоен сана игумена, в 1958 г. награжден палицей. На Ярославской земле он стал схимником.

4 апреля 1956 года игумен Авель вместе епископом Угличским, викарием Ярославской епархии, Исаией (Ковалевым) совершал постриг архиепископа Димитрия, который с 31 июля 1954 года пребывал на покое, и состояние здоровья которого резко ухудшилось, в великую схиму с именем Лазаря. Тогда же состоялся постриг в великую схиму и игумена Авеля – с именем Серафим – в честь прп. Серафима Саровского.

10 апреля 1956 года схиархиепископ Лазарь (Градусов), духовный наставник о. Авеля, тихо скончался и был погребен на ярославском кладбище на Туговой горе. Отпевание почившего иерарха совершили архиепископ Ивановский Венедикт, епископ Угличский Исаия, 25 священников и шесть диаконов; среди них был и игумен Авель (Македонов), провожавший приснопамятного владыку в жизнь вечную.

Годы, в которые о. Авель служил в Ярославской епархии, были периодом «хрущевских» гонений на Церковь – новой яростной богоборческой волны против Русской Православной Церкви: Хрущев обещал «показать по телевизору последнего попа».

Плодотворная пастырская деятельность игумена Авеля не осталась незамеченной со стороны соответствующих органов советской власти.

Плодотворная пастырская деятельность игумена Авеля не осталась незамеченной со стороны соответствующих органов советской власти. Против него в ярославской прессе была организована клеветническая кампания. Она не достигла своей цели, но уполномоченный Совета по делам религии Ярославской области потребовал немедленного удаления о. Авеля из Ярославской епархии.

В апреле 1960-го игумен Авель вернулся на родную Рязанскую землю и почти до конца года состоял клириком Христорождественского храма с. Борец Сараевского района, а в декабре получил назначение клириком кафедрального Борисо-Глебского собора. В 1963 году игумен Авель был удостоен Патриаршей награды – креста с украшениями; в 1965 г. – сана архимандрита; в 1968 г. – права служения Божественной литургии с отверстыми Царскими вратами до Херувимской песни. В 1969 году архимандрит Авель был назначен настоятелем Борисо-Глебского собора.

17 февраля 1970 года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий I направляет архимандрита Авеля на Афон для несения монашеского послушания в Пантелеимоновом русском монастыре. На следующий день, 18 февраля, о. Авель был награжден правом совершения Божественной литургии с отверстыми Царскими вратами до молитвы «Отче наш».

Пантелеимонов монастырь на Афоне

18 января 1971 года, после упокоения архимандрита Илиана, настоятеля Пантелеимонова монастыря, архимандрит Авель был избран по жребию новым игуменом обители. Официальная интронизация с участием представителей Священного Кинота 20 афонских монастырей и гражданских чиновников Святой горы состоялась через 4 года – в 1975-м.

В 1970-е годы архимандрит Авель продолжал служение на Святой горе (это послушание для о. Авеля продолжалось почти 9 лет). Тогда он был награжден орденом Болгарской Православной Церкви святителя Климента Охридского, орденом св. равноапостольного князя Владимира II и III степеней.

В 1979 году архимандрит Авель покинул Афон для того, чтобы проводить в последний путь митрополита Ленинградского и Ладожского Никодима (Ротова), своего друга с детских лет. Но на Афон ему вернуться не было суждено: «власти» из СССР его не выпустили. 29 июня 1979 года архимандрит Авель (Македонов) был вновь принят в клир Русской Православной Церкви, вернулся в Рязанскую епархию и получил назначение в кафедральный Борисо-Глебский собор г. Рязани в качестве почетного настоятеля; он стал также епархиальным духовником.

В 1980 году архимандрит Авель был награжден орденом прп. Сергия Радонежского III степени; в 1985 году удостоен права служения с жезлом; в 1987 году награжден орденом прп. Сергия Радонежского II степени. Архимандрит Авель дважды участвовал в Поместных Соборах Русской Православной Церкви (в 1988 и 1989 гг.). С 1988 года состоял постоянным членом Епархиального совета.

Архимандрит Авель (Македонов) – игумен Пантелеимонова монастыря

16 мая 1989 года архимандрит Авель получил новое послушание: постановлением Священного Синода его назначили наместником Иоанно-Богословского мужского монастыря в с. Пощупово Рыбновского района Рязанской области, только что возвращенного Русской Православной Церкви. Большая часть монастырских построек некогда цветущей обители в то время лежала в руинах. За последующие 15 лет один из древнейших монастырей Рязанской земли преобразился: возродилась иноческая жизнь, установлено продолжительное и благолепное богослужение, отреставрированы, благоукрашены и освящены храмы, которые стали местом пребывания множества православных святынь – святых мощей угодников Божиих, как русских, так и вселенских, чтимых икон, в том числе написанных в XIX столетии на Афоне, других церковных и исторических реликвий; все жилые и хозяйственные постройки на территории обители, а также святой источник, который привлекает православных изо всех уголков России, были приведены в должный порядок. Святая обитель стала центром многочисленного паломничества.

Архимандрит Авель много сил отдал возрождению обители, ее процветанию. Его усердное служение в период управления Иоанно-Богословским монастырем было отмечено Священноначалием Русской Православной Церкви многими наградами, в том числе: орденом св. блгв. князя Даниила Московского III степени (1993 г.); Патриаршей грамотой (1995 г.); орденом прп. Сергия Радонежского III степени (2003 г.). 11 августа 2000 года о. Авель был удостоен государственной награды Российской Федерации – медали ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.

25 марта 2004 года Священный Синод удовлетворил просьбу архимандрита Авеля о его уходе на покой в связи с преклонным возрастом и по состоянию здоровья, выразив благодарность за понесенные им труды по возрождению Иоанно-Богословского мужского монастыря. 2005 год для него был ознаменован важной юбилейной датой – 60-летием служения в священном сане. В мае 2006 года архимандриту Авелю было присвоено звание «Почетный гражданин г. Рязани». Старец очень любил родную землю Рязанскую и людей, здесь живущих.

Архимандрит Авель (Македонов, в схиме Серафим), насельник Свято-Иоанно-Богословского монастыря, мирно отошел ко Господу на 80-м году жизни в 5 часов утра 6 декабря 2006 года после тяжелой продолжительной болезни. Кончина всеми горячо любимого и уважаемого отца Авеля повергла в скорбь и многочисленных чад его, и всех, кому посчастливилось на своем жизненном пути встретиться с ним. Многие опирались в своей духовной жизни на его опыт, глубокую житейскую мудрость, неизменную любовь к ближним. В его лице все они имели и наставника, и молитвенника.

9 декабря клирики Рязанской епархии, многочисленные духовные чада архимандрита Авеля, все те, кто знали, любили, уважали его, рязанская паства приехали в Иоанно-Богословский монастырь дать последнее целование почившему старцу, проводить его в последний земной путь, помолиться об упокоении его души в обителях Отца Небесного.

Архимандрит Авель прошел нелегкий путь служения Церкви и Отечеству. О нем всегда в сердцах людей будет хранится добрая память. Все верят, что подвиг его жизни во Христе исходатайствовала приснопамятному рязанскому старцу у Господа блаженное упокоение.

Монахиня Мелетия (Панкова),

заслуженный работник культуры РФ

От отца Авеля отказалась семья из-за страха преследования советскими властями

Хотя предпосылок имелось немало, действительным началом духовного пути можно считать 1944 год. Тогда состоялась судьбоносная встреча Николая и архиепископа Димитрия (Градусова). Это знакомство было важным ещё и потому, что юноша к тому моменту осиротел, имел четырёх братьев и сестёр и нуждался в утешении для души. Его-то он и обрёл в лице владыки Димитрия.

Архиепископ Димитрий (Градусов) — наставник отца Авеля

Их общение подвигло юношу к восемнадцати годам постричься в мантию (малая схима). Это событие, увы, сильно омрачилось отношением семьи. Брат побоялся вмешательства соответствующих органов и попросил монаха уйти из родного дома, чтобы не подставлять родственников под удар.

Впоследствии отец Авель вспоминал об этом поступке без обиды, возможно, понял он родных и тогда. Но это никак не отменяло того факт, что идти ему было некуда. Повезло, что некая пожилая верующая, женщина довольно суровая, пригласила пожить у неё. Несмотря на скверный нрав, она всё же разжалобилась при виде одинокого батюшки. Это ли не чудо?

Детство

— Я был крещён в младенчестве. Мама меня крестила. Но сознательно в храм начал ходить только в шестом классе. До этого, помню, бабушка приводила несколько раз в церковь, и мама водила молиться, когда двоюродная сестрёнка заболела.
А первые опыты вхождения в церковную жизнь и воцерковление начались с подросткового возраста. После пятого класса родители определили меня в православный лагерь под Шацком. Нашим воспитанием там занимался отец Виталий (Уткин). Окормлял нас, беседовал, организовывал молебны. В то время мы с ним совершили паломничество в Дивеево.

И сразу после этого лагеря, в начале шестого класса, мама перевела меня учиться в Православную гимназию во имя святителя Василия Рязанского. Мне не очень хотелось переходить туда, потому что у нас был хороший дружный класс, однако перевод этот состоялся. И с того времени моя церковная жизнь стала более активной.

Шестой класс Православной гимназии во имя свт. Василия Рязанского, 2001 год.

Отцу Авелю власти не давали подолгу служить в одном месте, но тот всё равно стал архимандритом

Но иеромонах Авель был неугодным человеком для советской власти. Прихожане его любили, а потому местные влиятельные люди приложили всё, чтобы выдворить иеромонаха из села Городищи, где тот служил.

Но судьба складывалась благополучно. В 1950 году иеромонах Авель стал исполнять послушания настоятеля храма царевича Димитрия в Угличе. Правда и здесь до него добрались советские власти и потребовали покинуть пост.

Тогда отец Авель стал служить в Смоленской церкви села Федоровского, где продержался до 1955 года и воспитал духовное чадо, — Сергея Новикова, который ныне известен как Рязанский и Касимовский Симон.

Отец Авель — клирик Ярославского кафедрального собора

Следующие пять лет отец Авель — клирик Ярославского кафедрального собора. Но пропаганда в режимных СМИ ударила по репутации батюшки, и ему пришлось перебраться в другую область.

Смена мест службы не помешала его росту в сане. В 1969 году отец Авель стал архимандритом, настоятелем Рязанского кафедрального собора.

В алтаре

Я узнал, что некоторые ребята, мои одноклассники, прислуживают в алтаре. И мне тоже сразу же захотелось в алтаре помогать. Я пошёл на подворье Иоанно-Богословского монастыря в Рязани в Николо-Ямской храм, настоятелем которого был тот самый иеромонах Виталий (Уткин), лагерный духовник наш, и сказал ему:

— Батюшка, я хотел бы в алтаре прислуживать.

Отец Виталий ответил:

— Ну, нет, так дело не пойдёт. Надо сначала в храм походить, потом посмотрим. Сразу я тебя не могу взять.

Я согласился и стал ходить в храм. Ходил, молился, помогал иногда по выходным свечки ставить, тушить их. И через несколько месяцев меня ввели в алтарь. Это было в 1999 году 13 декабря, в день памяти апостола Андрея Первозванного. Вспоминаю регулярно теперь этот день, потому что он, кроме того, является днём возобновления монашеской жизни на Валааме.

То есть 30-летие Валаамского монастыря совпало с 20-летием моего служения Церкви, если так можно сказать.

Отец Авель был настоятелем монастыря на Афоне, но ему не дали вернуться в обитель из Союза

Хотя семья отвернулась от отца Авеля, у него появились новые близкие люди. Одним из них стал митрополит Никодим (Ротов). Их свело общее знакомство с владыкой Димитрием. Митрополит стал отличным примером добродетели и подвижничества для отца Авеля.

Времена были сложные, и митрополит Никодим много мучился, совершал ошибки, каялся в них. Но всё же мог ли кто-то упрекнуть его, что тот поступает неправильно? По крайней мере, не отец Авель. Ему пришлось понести большую потерю, когда митрополит Никодим скончался в сорок девять лет от очередного инфаркта. Сказались переживания из-за проблем с советской властью.

Но утешением стало то, что говорили святые отцы о крови, пролитой на послушании. С их слов, это кровь мученика, а значит, что Бог всё видит и за всё воздаст.

Пантелеимонов монастырь на Афоне, где отец Авель был настоятелем

Под влиянием митрополита Никодима и других видных деятелей церкви отец Авель в 1970 году решил отправиться на гору Афон, в Грецию. Там он нёс послушание инока, а в 1975 году стал настоятелем Свято-Пантелеимонова монастыря.

Но тут умер митрополит Никодим. Настоятель Авель приехал на похороны, а вернуться на Афон не смог, так как на таможне, как утверждали, потеряли паспорт.

Отец Дионисий

А через два года, когда я был в восьмом классе, у владыки Иосифа возникла нужда в иподиаконах. До этого иподиаконские обязанности исполняли братия, как здесь у нас на Валааме. А потом они приняли постриг, кого-то рукоположили, кто-то ушел, и возникла эта нужда, и меня с несколькими ребятами взяли в команду.

Владыка Иосиф, иеродиакон Дионисий и иподиаконы. Георгий крайний справа. 2003 год.

Старшим иподиаконом тогда был отец Дионисий, сейчас он митрополит Воскресенский и занимает должность управляющего делами Московской Патриархии. Дай Бог ему здоровья! Он учил нас премудростям этого дела и богослужебной эстетике: что, как, зачем, какое значение имеет…

Можно сказать, он мой учитель. Тогда и сформировался мой богослужебный вкус. И я всю жизнь с этого времени так или иначе служил, и мне всегда это нравилось.

И сейчас могу сказать то же самое: «Служить в алтаре, предстоять Престолу Божию (сейчас уже в диаконском сане) — это самое лучшее в моей жизни, то что я люблю делать больше всего».

По просьбе митрополита Никодима отец Авель не вернулся в Грецию и стал служить в Союзе

Конечно, нет непреодолимых препятствий, особенно, если на твоей стороне Бог. Бюрократические уловки советских властей не смогли бы сдерживать отца Авеля вечно. Когда-нибудь он бы вырвался и возвратился в греческий монастырь. Но одно обстоятельство удержало его.

Дело в том, что митрополит Никодим перед смертью объявил последнюю волю в отношении отца Авеля. Он попросил того не возвращаться на Святую гору Афон, а сосредоточиться на деятельности в Советском Союзе.

Это поручение подкреплялась не только уважением к высшему духовному сану, но и прочным дружеским чувством, так что отец Авель выполнил его беспрекословно. Тем более что ему теперь было, чем поделиться с соотечественниками. Духовный опыт батюшки значительно приумножился на Афоне. О Святой горе он регулярно видел сны, и это поддерживало отца Авеля на духовном пути.

Отец Авель обладал потрясающей памятью и трепетно относился к богослужениям

В 1979 году отца Авеля назначили настоятелем кафедрального Борисоглеского собора в Рязани.

Священник Димитрий Фетисов впоследствии вспоминал отца Авеля:

Димитрий Фетисов

иерей

Старец, насколько это было возможно, сумел передать дух и непрерывную тысячелетнюю традицию афонского монашества своим постриженикам и духовным чадам.

Старец не пропускал ни одной ежедневной монастырской Литургии, причащаясь практически каждый день и присутствуя на всех акафистах и полиелеях. Часто, особенно по большим праздникам, он сам возглавлял Божественную Литургию. Я сподобился иподиаконствовать у него на службах и не могу забыть, как он всегда со слезами на глазах совершал Евхаристический канон — главную часть Литургии, во время которой хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа Спасителя.

В 1989 году отец Авель стал наместником Свято-Иоанно-Богословского монастыря. Он отдал служению в этом месте пятнадцать лет жизни, и сделал это максимально добросовестно. По воспоминаниям современников, здание тогда лежало в руинах, но прямо расцвело, наполнилось святынями и с той поры привлекало десятки паломников.

Отец Авель отличался потрясающей памятью. Он знал наизусть тропари, которые исполняли всего раз в год. Ему не составляло труда на слух уловить неверно произнесённое слово в молитве, после чего батюшка тут же укорял священнослужителей в ошибке.

Он очень щепетильно относился к богослужебным традициям и, хотя был человеком довольно мягким, строго выговаривал за ошибки.

Отец Авель с прихожанкой

Ещё одно интересное качество отца Авеля — его трепетное отношение к поминовениям. Он имел обыкновение молиться за всех, кого когда-либо знал, сколь бы тяжело это не было. Батюшка хранил записки, в которых его просили упомянуть других лиц в молитве, и делал это на каждой обедне.

Отец Авель тепло относился к людям, которые его окружали, о чём вспоминал священник Димитрий Фетисов:

Димитрий Фетисов

иерей

Управляя крупным монастырем, будучи тяжелобольным, пожилым человеком, он умел вспомнить про всех, даже самых незначительных людей. В мой день рождения или день ангела он обязательно приглашал к себе в игуменский дом и непременно одаривал добрым словом и подарком. Как-то раз батюшка узнал от одного монаха, моего друга, что в семье моих родителей возникли материальные проблемы, и, пригласив меня, попросил не стесняться и, если у меня возникнет необходимость, приходить в монастырскую бухгалтерию и брать (о чем он тут же распорядился), сколько потребуется денег на еду, одежду или какие-то другие нужды.

Если жизнь сталкивала батюшку с кем-то однажды, то даже через сорок лет он легко узнавал этого человека.

6 декабря 2006 года отошел ко Господу архимандрит Авель (Македонов), в схиме Серафим. Родившийся в крестьянской семье под Рязанью, батюшка принял монашеский постриг в возрасте 18-ти лет в те годы, когда вокруг уже не было действующих монастырей и впоследствии стал игуменом Русского Свято-Пантелеймонова монастыря на Святой Горе Афон, благодатным духовником и старцем, возобновителем монашеской жизни на Рязанской земле.

Доклад насельника Иоанно-Богословского монастыря Рязанской епархии иеромонаха Мелхиседека (Скрипкина) на конференции, посвященной 1000-летию русского присутствия на Афоне «Семья как основа формирования будущего подвижника» (Николо-Перервинский монастырь Москвы, 18 мая 2021 года)

Архимандрит Авель (Николай Николаевич Македонов) родился в большой крестьянской семье еще до коллективизации, в 1927 году, в селе Никуличи под Рязанью. Семья была очень трудолюбивая, православная, с традициями. Ходили на молебны и в Николо-Радовицкий монастырь, и в Иоанно-Богословский. У бабушки, отцовой матери, было семеро человек детей, потом она взяла еще четверых. Муж у нее умер молодым, но она не сломалась, вела всё хозяйство. Отец Авель, а тогда просто Коля, никогда не слышал, чтобы кто-то ответил бабушке грубо. Все показывали дружелюбие, любовь. Имена-то даже были ласкательные: Настюшка, Грунятка. Батюшка Авель говорил, что лучший учитель – это семья. Иногда, кажется, ребенку говоришь, а у него мимо ушей. Но он это складывает, как в копилку. Запоминает, как в семье заведено. Когда батюшка пошел в школу, – стал соприкасаться с ребятами. А там разные. Не хотелось ему быть белой вороной. Подумал: «Буду как они». Но так и не научился ни курить, ни ругаться. Однажды во время войны, когда е

му было 14 лет, произошел такой случай. Был голод. Ребята позвали его в совхоз. Там, говорят, морковь очень хорошая, сладкая, крупная. Поддался он соблазну, надергал, пошел домой, постучал. Дверь отворил отец. Мальчик подумал, что тот похвалит, скажет: «Молодец!», а он взял эту морковь и этой морковью мальчика – и так, и этак! А потом ее в крапиву бросил и говорит: «Это в первый и в последний раз. Не позорь наш род. У нас в роду никогда никто ничего чужого не брал. Продать, купить, обменять – можно, брать без спросу – нельзя». Во время войны будущий отец Авель, Коля Македонов, целыми днями хлопотал по дому, заботился о младших братьях и сестрах. Отец его в госпитале работал; мать целый день была занята на производстве. А он трудился по дому: и пек, и стирал, и шил – обшивал своих братьев и сестер. Родные по пайкам сдавали ему продукты, а Коля думал: «Сейчас поедят, а Пасха подойдет – и нечего будет на стол поставить». Муки отсыпа́л, сахара, всё это в сундук относил, в сени. А подошла Страстная седмица, мама и говорит: «Думала, пайки будут давать, а оказалось – отложили, только к маю дадут. Как же у нас к Пасхе-то будет?» – «Мам, будет к Пасхе!» Принес, а она: «Ты где взял?» – «Вы всё принесли». – «Как у тебя сил хватило голодным сидеть, а всё …» – и замолчала. А вот еще один примечательный, яркий случай из жизни отца Авеля и его семьи.

Когда шла война, его маме было 38 лет. Отец был призван в армию. Она была беременна и, что называется, на сносях. Но роды наступили раньше больницы.

Когда дома начались схватки, она послала Колю за ее отцом: «Пойди за дедушкой. У меня уж роды». Он побежал в сельсовет, в колхоз, пока лошадь нашли – ребенок застыл, зима была. Она простыла и заболела.

Когда Феодосия умерла, – пришла ее сестра. Такая сестра была – Колю не любила. Как ни придет: «Все Евангелие читаешь? Евангелие тебе хлеб не даст, газеты надо читать, журналы читать»… Пришла и говорит: «Вот если бы твоя мамка меня послушалась, была бы жива». – «А чего же она тебя не послушалась?» – «Я ей говорила: на кой тебе нужно, и так ребят полно». А она сказала: «Дуська ты Дуська, если бы ты побывала в Иоанно-Богословском монастыре, видела картину Страшного Суда, какие муки за убийство своих детей… Нет, умру, но аборта делать не буду».

Жизнь его была жизнью в лоне Церкви, в русле церковного Предания и основывалась на глубоко-христианском отношении к самому себе, окружающим людям и событиям. Суть этого Предания, а также традиции, вспомоществующие ее обретению, отец Авель изучал с детства. Не учившись в семинарии, он очень хорошо знал Священное Писание и Жития святых. Житие почти любого святого мог рассказать – где жил тот или иной святой, когда страдал, какие были его подвиги. Он помнил многих и многих святых и их внутреннему устроению, их добродетелям старался подражать.

Все святые стремились жить в покаянном расположении ума и сердца и непрестанно памятовать о Христе, призывать Его на помощь во всяком добром деле: и прежде всего, в борьбе со своими страстями, со своим «ветхим человеком». В этом – воля Божия «благая, угодная и совершенная» (Рим. 12:2). Это прочная основа благочестия, как для монашествующих, так и для мирян, хотя внешние формы жизни у тех и других в некоторых отношениях различны. Для тех, кто избрал монашеский путь жизни по призванию, – послушание, безбрачие и нестяжание служат удобнейшим пособием для обожения. И отец Авель был одним из таких людей. Отозвавшись на призыв Божий, он пожелал понести бремя этих трех монашеских обетов, и Господь, обучив его искусству истинно духовного, покаянного жития, в том числе и на Святой Афонской Горе, дал с избытком вкусить от плодов этого искусства.

В то время как подавляющее большинство наших соотечественников жило в мечтах о светлом будущем, которое понималось ими исключительно как земное душевно-телесное благоденствие, – отец Авель в 1945 году принимает монашеский постриг. И это был очень важный шаг, сделавший возможным его будущее пребывание на Афоне.

В 1948 году Управляющего Рязанской епархией, архиепископа Димитрия (Градусова), у которого молодой отец Авель был иподиаконом, переводят на Ярославскую кафедру. С собою он забирает отца Авеля, ставшего к тому времени иеромонахом, и другого своего иподиакона – Бориса Ротова, которому Промысл Божий уготовал впоследствии служение митрополита.

Начинается пора священнического служения на Ярославской земле. Молодой, ревностный, рассудительный священник, к которому шел народ, раздражал власти, и против него в местной прессе была развернута клеветническая кампания. Отец Авель был переведен назад в Рязанскую епархию на отдаленный приход. В 1969 году он уже архимандрит, настоятель Борисо-Глебского кафедрального собора Рязани. В это самое время друг детства отца Авеля, митрополит Ленинградский и Новгородский, Председатель Отдела внешних церковных сношений митрополит Никодим вместе с Патриархом Алексием I начинают хлопотать о пополнении численности братии Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне.

Узнав от митрополита Никодима о группе монахов из восемнадцати человек, об отъезде на Афон которых Святейший Патриарх Алексий I собирался ходатайствовать перед советским правительством, отец Авель только вздохнул: «Какие они счастливые!»

– Ты это, старец, серьезно? – спросил владыка Никодим. – А ты хотел бы быть на Афоне?

– Всякий монах может только мечтать окончить свою жизнь в уделе Пресвятой Богородицы. Отец Авель был включен в этот список. Но прошло десять лет, прежде чем он смог выехать на Афон. Из тех девятнадцати человек только он и иеромонах Виссарион (Остапенко) смогли прибыть на Святую Гору. Причина тому – неблагоприятная политическая обстановка как в Советском Союзе, так и в Греции. В Союзе установка на безбожие, в Греции у власти хунта, «черные полковники», не благоволившие русским. Да и Константинопольский Патриархат долгое время не был расположен допускать на Афон русских монахов. На совещании в Лавре святого Афанасия на Афоне 24 июня 1963 года Патриарх Болгарский Кирилл, обращаясь к Патриарху Константинопольскому Афинагору, воскликнул: «Ваше Святейшество, Господь взыщет с Вас, а история Вас осудит, если в Ваше патриаршество угаснут славянские лампады на Святой Горе!» И Патриарх Афиногор ответил: «Все Церкви могут посылать на Афон столько монахов, сколько сочтут нужным». В первую очередь имелась в виду, конечно, Русская Церковь. Но прошел еще не один год, прежде чем поездка стала возможной. Приехав на Афон, отец Авель имел возможность в течение почти года ежедневно общаться с удивительным старцем, игуменом Свято-Пантелеимонова монастыря, архимандритом Илианом (Сорокиным), представителем дореволюционной братии. Каждый день после богослужения он провожал отца Илиана до его кельи и часто беседовал с ним, жадно впитывая в себя всё услышанное от него об обители, братии и монастырской традиции. Те добродетели, которые отец Авель возрастил в себе до приезда на Афон, – любовь к молитве, благоговение перед святынями, искусство духовного и административного руководства – на Святой Горе возмужали. Получив прививку от Афонского сада, они стали надежнее, краше, благоуханнее. Традиции внимательной молитвы вообще и умно-сердечной, Иисусовой молитвы, в частности, отец Авель учил на примере собственной жизни. Многие люди, хорошо знавшие отца Авеля, отмечали присущую ему особенность: во время совершения богослужения он всегда был предельно сосредоточенным и даже казался строгим и неприступным. Но в обыденной обстановке был настолько добр и приветлив, что, казалось, это совсем другой человек, не тот, которого только что видели облаченным в священнические одежды, совершающим богослужение.

Его идеал молитвы – всегда помнить, что Бог рядом и всё видит. Этот образ непрестанной молитвы, о котором говорит святитель Василий Великий, был начертан на сердце приснопамятного батюшки. Когда отец Авель служил литургию, он весь уходил в молитву. Когда молился, от всего отходил, особенно когда начинался Евхаристический канон. Батюшка учил: «Главное – это внутренняя молитва и внутреннее содержание в любом человеке». Вопрос о внимательной молитве насущен и для монашествующих, и для мирян. Как сосредоточиться на словах молитвы? Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал, что единственный жертвенник, на котором дозволено человекам приносить молитвенные жертвы Богу, единственный жертвенник, с которого молитвенные жертвы приемлются Богом, это смирение. Человек, видящий себя грешным, оплакивающий свои грехи и призывающий Бога на помощь, чтобы Он Своею благодатью очистил его от скверны грехов и страстей, идет по пути спасения. Господи, помоги мне увидеть мои грехи и страсти. Господи, дай сил оплакать их. Господи, пошли свою очистительную благодать, да избавлюсь я от них. Этими и подобными молитвенными воздыханиями душа человека с Божией помощью поставляется в правильное положение по отношению к Богу и окружающему миру. Самого себя человек начинает постепенно мыслить и переживать существом грешным, слабосильным, неспособным без Божией помощи обрести спасение, наследовать Рай. Бог становится для него Источником всякого блага, Врачом врачей, Единственным, кто может даровать жизнь вечную. Из смиренного расположения души, возбуждаемого вышеуказанными (или подобными им) приготовлениями, хорошо призывать Имя Божие на свои грехи и страсти, молясь против них словами Иисусовой молитвы: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», т. е. избавь меня от тщеславия и гордости, маловерия и неверия, блудных и хульных помыслов, чревоугодия и прочей скверны. Шествуя по пути смирения, человеку удобно бывает молиться не только Иисусовой молитвой, но и словами разнообразных церковных молитв и песнопений, которые он слышит в храме, или читает самостоятельно. Слушая – слышать и переживать их.

Будучи на пути смирения, он напрягает свои слабые человеческие силы, обращаясь к смыслу молитвенных слов. Однако, этим не ограничивается и просит, чтобы Господь помог уразуметь смысл этих слов – но так, как угодно Ему и только Ему; чтобы Он послал Свою вспомоществующую благодать и помог пережить эти слова в сердце – и опять же, так, как Ему угодно. Слова молитв и песнопений таким человеком начинают восприниматься как лекарства, с помощью которых Бог старается уврачевать его душу: утешая, просвещая, возбуждая к борьбе с его «ветхим человеком». Внимание, собранность во время молитвы было яркой отличительной чертой отца Авеля. Однажды, в середине 70-х годов, в один из его приездов с Афона в Советский Союз, его вез один таксист, который в салоне автомобиля включил громкую светскую музыку. Она долго играла, а отец Авель сидел и молился по четкам. Водителю сделали замечание, что отец Авель – духовное лицо, русский игумен с Афона, и в его присутствии не следует включать светской музыки, на что водитель ответил: «Я его уже не первый раз везу. Он молится и все равно ничего не слышит». По воспоминаниям митрополита Оренбургского Вениамина, отец Авель, причастившись Святых Христовых Таин по окончании Божественной литургии, постоянно вычитывал определенное количество Иисусовых молитв. При этом никакие внешние обстоятельства, разговоры или действия его не отвлекали.

В 1978 году батюшка приехал с Афона в Ленинград на похороны своего духовного друга митрополита Никодима (Ротова). В соборном храме Александро-Невской Лавры ему довелось прочитать над почившим владыкой разрешительную молитву.

Вскоре после похорон он пожаловался на плохое самочувствие и был вынужден лечь на обследование в больницу. Результаты медицинского обследования оказались неутешительными, и епископ Ювеналий (ныне митрополит Крутицкий и Коломенский), тогда исполнявший обязанности председателя ОВЦС сказал: «Отец Авель, я вынужден Вас опечалить…» Так батюшка остался на Родине. И в этом был несомненный Промысл Божий. Обретя опыт святогорской жизни, отец Авель был возвращен Господом к российской пастве, чтобы с еще большей рассудительностью вести ее по пути спасения в условиях тогдашнего сложного атеистического времени, чтобы впоследствии возродить Иоанно-Богословский монастырь Рязанской епархии, нашу родную обитель.

Примечательно, что еще на Афоне, когда батюшка Авель подолгу беседовал со схиархимандритом Илианом, расспрашивая его о святогорской жизни, тот, между прочим, часто рассказывал отцу Авелю одну и ту же историю об одном священнике, который приехал на Афон, чтобы там умереть, но Господь судил иначе и благословил его вернуться назад в Россию. Отец Илиан очень часто вспоминал об этом случае, и батюшке стало казаться, что игумен, наверное, забывает, что уже неоднократно говорил об этом. И лишь когда отцу Авелю пришлось вернуться на Родину, он понял смысл этого повторения. Когда в 1989 году Церкви бы возвращен Иоанно-Богословский монастырь, отец Авель был назначен его наместником. Традиция ревностного служения Богу и людям, закалившая его благую ревность на Афоне, ярко проявилась у него в Богословской обители. Отец Авель вспоминал: когда он прибыл на Афон, в Пантелеимоновом монастыре служба шла параллельно в двух местах … а братии всего 14 человек, и большая часть недвижимы. «Дошло до того, что я один три года служил бессменно, а служба там ранняя, ночью. Ночью надо служить, а потом и вечерняя служба. А еще ведь и братия, болящие и неходячие. Всё обойдешь с крестом, возвращаешься со службы в келию, переодеваешься в сухое и думаешь: ну может хоть сегодня-то не будет никого… Глядь, идут: от губернатора, из министерства, то послы, то еще кто-нибудь. С одними попрощаешься – другие тут же явятся. А там уж в колокол ударили – к вечерне надо выходить, а дальше в ночь…» Как наместнику Иоанно-Богословского монастыря батюшке тоже пришлось столкнуться с немалыми трудностями: всё разорено, храмы неустроенны, жилья почти никакого нет… но опыт преодоления трудностей на Святой Горе ему, несомненно, помог. Отец Авель рассказывал, что правящий архиерей, владыка Симон понимал, как трудно здесь и говорит ему: «Батюшка, Вы уж живите дома. Там все удобства. А сюда будете только на праздник приезжать». А отец Авель отвечает: «Да я тогда не смогу быть Вашим наместником. Как же это я не буду знать, что братья делают? Как живут? Может, они тут гулять будут? Я приеду в субботу, а они все явятся передо мной, выстроятся. Вахтовым методом я не могу».

Вот еще один пример из тогдашней его жизни. Накануне освящения Богословского собора, которое состоялось 20 мая 1989 года, велись напряженные работы по водружению креста на куполе. Они закончились буквально за несколько часов до приезда архиепископа Симона, который в сослужении наместника и священнослужителей освятил престол храма и совершил на нем первую Божественную литургию. Но к этому моменту в храме еще не были установлены двери и часть окон, и когда проводили владыку, отец Авель, вместо того чтобы идти отдыхать, остался сидеть в храме, охраняя престол от случайных прохожих, сельских коз и овечек, которые тогда свободно бродили по территории монастыря. В первую очередь отец Авель заботился о внутренних монашеских делах братии.

На службе к нему подходила под благословения вся братия. Он со всеми здоровался, спрашивал каждого: «Как у тебя дела? А что ты сегодня такой хмурый, что у тебя случилось? А где этот? Почему его нет? А тот куда пропал?» – «Батюшка, он уехал». – «Куда уехал?» – «Он уехал учиться». – «А что у него там? Экзамен? Ну, помолимся, помолимся». Он очень серьезно относился к послушанию. Для него это было сакральное. Он говорил, что никогда не надо себя жалеть, никогда. Это самое страшное, саможаление, когда человек начинает себя жалеть и рассчитывать на свои силы и возможности. Еще одна традиция, которую отец Авель вынес из своей святогорской жизни – это то, чтобы братию монастыря формировать из послушников и постриженников своей обители, не принимать монахов из других монастырей.

Основанием для такого решения были, по-видимому, воспоминания о неприятных ему возражениях новоприбывших на Афон: «А у нас так водится» (письмо от 14 июня 1977 г.). Он говорил новоприбывшим: «Мы на Святую Гору пришли за тем, чтобы воспринять древние традиции, понять их!» Сам же он до Афона был только приходским священником – монастырей в Советском Союзе практически не было, и афонские традиции воспринимались им самим без каких-либо внутренних препятствий. Конечно, это важное правило имело и имеет свои исключения как в России, так и на Святой Горе, но, думается, во многих случаях оно верно и оправдано. Скажем и о влиянии отца Авеля на формирование богослужебной традиции нашего монастыря.

В богослужебный строй Богословской обители отец Авель привнес скорее дух, чем букву святогорского богослужения. Всё совершалось и совершается неспешно, мерно, торжественно… Проникнутый особенной любовью к Матери Божией, Игумении Святой Афонской Горы, отец Авель во дни Ее памяти благословлял служить всенощные бдения, что исполняется в обители и поныне. Из Афонского Устава батюшка полностью позаимствовал Чин молитвословий до и после трапезы.

Архимандриты Авель, Ипполит (Халин), Илий (Ноздрин), другие отцы-святогорцы, приехавшие на Афон, чтобы пополнить ряды русской братии… В их лице Россия вернулась на Афон, чтобы Афон вновь пророс на Руси новыми всходами – углубил, освятил, в чем-то преобразил духовную жизнь многих и многих наших соотечественников.

≈ иеромонах Мелхиседек Скрипкин

С отцом Авелем советовались из-за его дара прозоривости

В процессе служения Господу отец Авель обрёл дар прозорливости. Он насквозь видел людей, казалось, читал их мысли.

Он мог подойти к какому-либо из священников и прямо ему заявить:

«Я знаю твои мысли, но этого делать не стоит».

Каждая мимолётная фраза батюшки, которой в своё время не уделили внимания, могла оказаться пророческой. Так, например, однажды отец Авель резко поговорил с некой прихожанкой. Она приехала просить рукоположить старосту её прихода в священники. Батюшка ответил резко:

«Не тебе решать, кому быть священником, а кому не быть».

Казалось бы, вполне уместная фраза в тех обстоятельствах, всё по сути, тут ничего не прибавишь. Но слова отца Авеля вспомнили через годы, когда эта женщина увела из семьи другого священника, у которого было четверо детей. Так отец Авель произнёс пророчество, суть которого прояснилась со временем.

И таких событий происходило немало.

Свято-Иоанно-Богословская обитель, где отец Авель пятнадцать лет был настоятелем

Отец Авель всегда тесно и тепло общался с представителями Русской православной Церкви за границей, а в те годы это воспринималось чем-то необычным. Ведь налаживать связь на официальном уровне стали позже.

С прихожанами батюшка общался с большим удовольствием, всегда знал, что подсказать. О его рассудительности ходили легенды, его мнение для многих было озвученной волей Божьей.

Отец Авель отвечал на вопросы до того, как их озвучивали.

При этом отец Авель мог просто сходу дать ответ на вопрос, который ему ещё даже не задали: как-то чувствовал, что же гложет человека. Случалось, он применял косвенные методы. Так, один монах вспоминал, что батюшка просил его помочь с корреспонденцией и диктовал ответы на вопросы, которые как раз таки тревожили этого самого монаха, точно отец Авель говорил именно ему, а не неизвестному адресату.

В 2004 году отец Авель попросил освободить его от службы, так как стал себя плохо чувствовать. Он скончался 6 декабря 2006 года на восьмидесятом году жизни.

Оставляя комментарий, Вы принимаете пользовательское соглашение

Правкруг.рф

Про Любовь Петровну. Люди, как бы сказать, определяли время года по ней. Говорят: “Ну холода наступили — Любовь Петровну уж на печку посадили”. И она уж не слазила с печки всю зиму. И туда ей и есть подавали, в туалет там, и всё. И она сидела всё время на печи. Как уж у неё терпения хватало? А по­том говорят: “Ну вот — весна, Любовь Петровну уж ссадили с печки”. Ну они такие были…

Господи, какая бывает простота, действительно святые люди были! Вот у них избёнка-то маленькая, семья-то у них была боль­шая, это у псаломщика-то. Детей было много. Сын был регент, его расстреляли, один сын погиб на войне. А девки-то замуж не вышли, потом у них двое сирот — её-то внуки, а для этих девок племянники. И вот все в маленькой избушке. Вот мать-то на печ­ке, они — кто где. А ребятишкам соломы принесут кучу, они — на полу. А так как дворика-то не было, плохенький, а люди-то они добрые были, жалостливые, всех всё жалко — и коза-то — с ними в избе, и поросёнок — в избе, и все с ребятами — под соломкой.

Да, и я к ним любил ходить. Во-первых, я почему любил, — церковь закрыли, но она ещё стояла, а в церковь в город не всегда и пустят, да и сам не пойдёшь — вот пурга, 3 километра поле пе­рейти, да там и заблудишься. Я тогда вечером, так, к 6-ти часам, пойду к ним. Они уж всегда в это время уберутся, лампадочку затеплят. И вот они, что могут (они все в хоре были, брат-то у них регент), и они всё пели, все они с голосами. И они там и “Благо­слови, душе…” споют, и “Свете тихий”, “Ныне отпущаеши”, “Бо­городицу”, “Величит душа моя”, “Воскресение Христово видевше”, “Хвалите имя Господне” — ну всё, что певчие поют. Они за много лет уж знали. Они всё это пропоют, а я в окошечко на цер­ковь гляжу и как бы в церкви побывал. А то, когда чего-нибудь она расскажет. Рассказывала всегда очень хорошо, так это она всегда красочно говорила. Электричества тогда не было, лампы большие не зажигали, всё-таки керосина много жалели, а так вот факелок, или при одной лампадочке. Она рассказывает на печи, а ты сидишь, глаза закроешь, всё равно темно, и как будто всё это представляется.

Х.П.: А что она рассказывала? Из жизни?

О. Авель: Да, из жизни всякие случаи… Ну вот, допустим, она рассказывала, — мать её ей рассказывала, как у нас церковь в Никуличах горела в 1860-м году. Ну, а тогда был 1940 год. И она рассказывала, что её мать видела пожар, они тогда в Рязани жили, дома-то были низкие, и видели, что в Никуличах пожар. И видно над огнем, над дымом, Матерь Божия распростёрла руки. И не одна мать её видела, но и другие. И говорили: “Ой, ой, в Никули­чах пожар, или церковь горит, или человек горит, потому что Матерь Божия распростёрла руки”.

Х.П.: А какое там посвящение храма было?

О. Авель: Тихвинской Матери Божией.

Ну она много всяких случаев рассказывала. Она даже рас­сказывала исторический какой-то случай. Где-то священник, миссионер был, а там то ли жена какого-то генерала, то ли кто- то ещё… Он-то погиб, а ей грозило, что они там над ней надру­гаются. И он, священник-то, выдал её, — что это моя жена. И всё вот как жена, жена, и вывез её оттуда. И даже что-то доку­мент, что ли требовали… И он даже пошел к священнику: по­венчайте, дайте нам справку. А уж когда он привёз её, говорит: “Ну теперь Вы свободны, а я уж на суд Божий, на суд архиерей­ский. Вот я так поступил, а как уж архиерей рассудит, может быть, он меня накажет, хотя я Вас не касался, но всё же венчались”. Вот, да. Или не венчались, а только дали справку, что повенча­ны… так вот. Много она таких всяких случаев-то рассказыва­ла. Она очень красочно говорила.

Но вот я к чему: Полюшка-то на печи не сидела. Так жила себе — маленькая ростиком, слепенькая.

О.К.: Нам говорили, что она знала Псалтырь наизусть?

О. Авель: Да! И много акафистов. Вот Спасителю она ежед­невно читала и Матери Божией, и Святителю Николаю, и препо­добному Серафиму. Она их каждый день читала. И хоть прове­ряй по книжке.

Х.П.: Это, видимо, были святые, наиболее чтимые ею, вот преподобный Серафим и Николай Чудотворец?

О. Авель: Да, да, да, да. Преподобный Серафим. А она всё: “Как батюшка”. Вот я её спрошу, а она: “Как батюшка”. Ну она говори­ла не всем. Вот её спросишь: “Полюшка, ну как ты молишься?” Она: “Ну, когда так вот молюсь, как все молятся, а когда вот или он [прп. Серафим] ко мне придёт, я с ним уж поговорю”.

Х.П.: Батюшка, а я ещё хотела спросить, вот мы были тут в Рязани, в Скорбященском храме — ещё была у вас тут старица Екатерина Михайловна?

О. Авель: Это не в Рязани. Я о ней ничего не знаю. Я говорю о тех, кого видел. Ну я слышал, что к ней ездят, а как, что, каким она духом… Видишь, сейчас у нас тоже есть там около Скопина Наташа больная. К ней тоже ездят. Наш один ездил. Она там приняла их… Но сейчас ведь все больные, у кого чего болит. У кого желудок, у кого что, сейчас здоровых нет. Ну она дала охап­ку травы: это тебе, будешь лечиться. “Ах! Вот она узнала, что у меня болит!” Так что же — это кому хочешь дай траву. Она без­вредная, что там — трава душица… И вот давай лечиться, у меня вот давление, у кого сердце, у кого изжога, у кого что… Это ниче­го не говорит.

А один вот приехал, наоборот говорит: “Я разочаровался”. А я: “Почему?” “Во-первых, я стал ей говорить о своих проблемах, а она: — Да я всё знаю, всё знаю, всё знаю… Ну если знаешь, тогда не спрашивай. Или как другие, как вот Полюшка — она, ты ещё рот не раскроешь, а она, вроде как про другого, или про себя всё расскажет, а ты слушай только. То есть она говорит все мои про­блемы. А если она сидит: — Ну чего Вы скажете? Что Вы приеха­ли? А станешь говорить, она: — Я всё это знаю, я всё это знаю”.

Я ему говорю: — “Ну, знаешь, что! Ты не прав. Нельзя даже и на этих людей смотреть, как на сверхсовершенство. Один толь­ко Господь свят. Есть поговорка народная, а они, поговорки, все очень мудрые: “Нет, говорят, пророка без порока.” Поэтому… Это, может, зависит даже не от неё, а от тебя. Если ты вот с нечистой совестью, Господь от неё скрылся, и она ничего не может расска­зать. Дело не в ней, а в тебе: как ты, с каким чувством шёл, и почему это у тебя проблема, может быть, ты и сам знаешь”.

Как вот… Такой случай. Московский купец, очень богатый, чуть ли не первой гильдии, задумал храм построить, чтобы уве­ковечить свою память. И вот он строил, строил, а как станут своды возводить, он рушится. Значит — неправильные расчё­ты, архитекторы виноваты. Другой архитектор, самый лучший… И всё храм рушится и рушится. И тут ему кто-то посоветовал, ну я так слышал: “Пойди к старцу”. А тут мне ещё кто-то рас­сказал — чуть не к московскому блаженному Василию (Васи­лий блаженный жил в XVI в. — Прим. ред.). Ну это неважно. Важно то, что он приходит к этому блаженному, а тот сидит, пустую люльку качает. Он обращается к нему, а тот не отвеча­ет. Он громче, думал — глухой. А тот говорит: “Мне некогда, я дело делаю ответственное”. “А что ты делаешь?” “Я неоплат­ный долг плачу, я мать качаю. Она со мной ночи не спала, с маленьким, вот теперь я её качаю,” — а люлька пустая. Вот, он и понял. Он понял, что он, оказывается, выгнал мать когда-то и больше ей не помогал. И Господь не принял. И потом уж, когда он поехал к матери, испросил у неё прощения и привез её к себе. И она — из простых, он вышел-то из простых, чуть не из крестьян. Да. Уж она говорит: “Уж я буду, сынок, со слугами на кухне, мне там более всё народнее”. Он: “Нет, нет”. Потом у него там был праздник, гости какие-то, он привёл мать, поса­дил с собой, сказал, что это моя матушка. Всё. И у него всё дело пошло — и храм отстроил, и всё, и всё. И почувствовал на душе радость и лёгкость, а то всего много, а душа скована. Видишь, как понимать этих блаженных.

И этот говорит, что: “Я уж ей и то и то… [то есть привёз, по­мог].” Я говорю: “Ты не жалей, что ей отвёз. Если будет возмож­ность опять помочь, опять помоги. Это не то, что: ты — ей, а она — тебе прямо путёвку в рай. А мы должны помогать. Это наша цель жизни — не для себя жить. А когда будем жить для других, тогда Господь и нам даст.” Вот как покойный Патриарх, Царствие ему Божие, Алексий I, как-то говорил слово перед Новым Годом, пе­ред молебном, вот о благодарении. Он говорил, что наше благода­рение Богу, это как протягивание руки для новой милости Божи­ей. Если мы благодарим Бога, он ещё даст. А если мы не будем благодарить, то он ничего не даст. Так вот.

Вот видишь, разные люди по-разному. […]

Х.П.: Батюшкау Вы знаток местных благочестивых обычаев. Вы не помните, чтобы кто-то рассказывал, скажем, о хождениях пешком в Киев…?

О. Авель: Ходили, ходили!

Х.П.: Мне тоже все говорят, ходили, но как ходили, через ка­кие пункты, это же очень интересно, поподробнее?

О. Авель: Ну как…? Ну если бы Вы меня спросили, ходят ли теперь? Может быть, Вы давали благословение? Это одно.

Пришла раз наша соседка, женщина, я мальчишкой был. Она: “Коль, ты в церковь пойдешь?” Это был канун Сретения. Я: “Пой­ду”. “Ой, возьми мово папаню. Ко мне папанька пришел. Он та­кой божественный, — они, как верующий, так — божественный, — он церковь любит, а не знает тут дорогу в церковь.” Я говорю: “Хорошо”. “Он тогда зайдёт”. Я говорю: “Да что же он зайдёт, он же ведь не знает, где я живу, это тебе опять его вести ко мне. Я уж сам зайду. Я знаю, во сколько идти, сколько идти пешком до цер­кви, я уж сам зайду за ним”.

И вот такой дедушка благообразный. Он, знаешь, похож на преподобного Сарафима. Такие вот у него короткие волосы, бо­рода такая окладистая, глаза такие голубые-голубые, лучистые и такое розовенькое личико-то, как у преподобного. Ну мы с перво­го раза, уж как-то — он старый, а я малый, я ребенок ещё, а он… ну мы с ним как-то вот подружились. Ну, а потом он уж и без меня знал — раз уж показать дорогу… А он очень верующий, очень ве­рующий. Он ей вовсе не отец. “Папанька” она его звала, а это его племянницы две. Они остались сиротками, две девочки, он их воспитал, и они его так папанькой и звали. Выдал замуж. Одна тут вышла, на нашу улицу. Он раньше, когда там у них церковь была, он был там староста.

Х.П.: А — там, это где?

О. Авель: А в нашей Рязанской области, я забыл, как уж это… Да и район-то Рязанский. Туда, за Строитель.

И вот, мы уж с ним потом ходили, всегда уж ходили. И мне как-то с ним хотелось, и он как-то… Не из-за того, чтобы хвалить­ся, а видно, души уж сроднились. И вот дорогой, всё-таки 3 кило- метра-то идти, всё-таки не бегом же бежали, и он всё много рас­сказывал. Он побывал и в Киеве пешком, он бывал и в Иерусали­ме — до Одессы пешком, а там уж — пароходом. Он был на Афоне.

Тоже так же — через Одессу. Он был на Соловках, он был на Валааме. Видишь, у него детей своих не было, а он такой человек, как бы сказать, трезвый — не пил, не курил и не ленивый был, трудолюбивый. У него хозяйство было исправное. Он, знаешь, уж весна, они, крестьяне, только начинают соху готовить, а он всё заранее. И как только земля созрела, он вспахал, посеял и, ещё ведь долго там, — он отправится в Киев. А потом осенью уберёт, пока что там зима… (т. е. до наступления зимы — ред.), он пойдёт вот ещё куда-то. А зимой он сапожки шил, хороший сапожник.

На Успение он старался бывать в Киеве, потому что Успенс­кая Лавра. И вот, как он был там, столько людей было, что ни один собор не мог вместить. Митрополит Киевский служил все­нощную прямо под открытым небом, там на паперти прямо ана­лой был, всё там…

Х.П.: Это, батюшка, было начало века, до революции?

О. Авель: Да, до революции, в начале века, я думаю так, для его возраста.

И вот столько было люда… И я сам это видел, я видел: ночи- то в это время южные уж тёмные, уж в 9 часов темнеет, а там — до 11-ти, до 12-ти ещё всенощная идёт, уж темно. И вот дедушка-то говорил, я представлял, а на Афоне когда уж был, выйду — небо- то тёмное-тёмное! А звезды яркие-яркие, как будто они прямо близко, над головой. Вот это он рассказывал. И вот, говорит, во время пения, когда вместо “Честнейшую…” поют “Ангели Успе­ние Пречистыя видевше, удивишася, како Дева восходит от зем­ли на Небо”, вот звёздочка, небольшая звёздочка — вот на столько над головами двигалась. И так вот раз, раз отмечает, а кого вот так вот — обходит. Я говорю: “Дедушка, а это что?” “Да я, — гово­рит, — милый, не знаю, уж я не думаю, что это Царица Небесная. Но, может, Ангел, уж по Её как бы повелению”…

Ну я всем-то не навязываю, а кто так спрашивает, я говорю. Вот, мол, грешно ли в праздник работать? Я говорю, вот видишь ли, если человек в церковь не идёт, пироги печёт, ещё чего-то жарит, говорит: “Праздник. Я готовил” — это грешно. Сегодня праздник — праздник Божий, а ты готовила праздник для мамо­ны, для беса обжорства. А надо в церковь идти. А если вот так, как делал дедушка вот. Он никогда службы не пропускал, когда только она была в церкви сельской. Приходил всегда первым, уходил последним. Но в праздничные дни, конечно, не в Рождество и не в Пасху, и не на Успение, но вот в воскресный день, или там ещё в какие-такие вот праздники, он после обеда работал зимой. Шил обувь. Но он говорит: “У меня было две кубышки: вот те, которые я в будни работал, эти деньги я в одну кубышку дожил; это мои, я уж ими прав был распорядиться. А те, которые я шил в воскресение и в праздники, за эту работу я в другую ку­бышку дожил, я их считал — деньги Божии. А потом я на эти деньги покупал кожу, ну подешевле, и потом шил для бедняков обувь и раздавал”.

Вот видишь. Да. Простой такой человек, приятный-приятный. И никому не хвастал. Вот приходят, говорит, некоторые там: “Петр Степаныч! выручи! Вот малому обуться нет”. Ну вот, — говорит, — приходится даже в воскресение шить после обедни. Но деньги я уж тогда клал, что они не мои. А на эти потом деньги я покупал, и опять шил обувь. Так уж в праздничные дни — уж для бедных.

Х.П.: А вот, батюшка, как он шёл, как он к этому готовился, он не рассказывал? Брал с собой сухари, например…?

Иоанно-Богословский монастырь. Фотография из журнала «Русский паломник».

О. Авель: Ну конечно! Рязань-то — 25 вёрст — Богословский монастырь, всё равно сухари сушили, идти-то тут всего… И в Николо-Радовицкий, и к преподобному Сергию все ходили пеш­ком. Да, только пешком. Это считали даже грешно, если ехать. Вот едет какая-нибудь подвода, и вот видит — идет странник, уж у них это какая-нибудь одежка такая, уж сумочка такая уж холщёвая: “Садись!” “Нет, касатик!” Некоторые и соблазнялись, а некоторые и отказывались: “Нет, касатик, спасибо, я хочу, чтобы к преподобному прийти не гостьей, а родной”. Они так говорили: если прийдешь в монастырь пешком — они, угодники Божии, принимают как родненьких. А если приедешь, то — как гостья. Да. Конечно, готовились, а тем более — в Киев. А может, люди какие пустят ночевать, а у них, может, самих есть нечего. Он уж из своих там их угостит.

Х.П. Ну если они брали ночевать, то они бесплатно угощали, или платили за это?

О. Авель: Я не думаю. Тогда не было этого. Тогда просто странников… Ну даже, милая, вот уж при мне не ходили, не было уж этого. Но вот всё-таки ходили нищие, ходили странники, их пускали ночевать. И вот некоторые даже считали за честь. И ста­рались уж угостить там, покормить, чего-нибудь получше. Луч­ше, чем себе, как вроде Божиих людей. И каждый этому рад. Тог­да не было коммерсантов, как сейчас. Ну как же это, идёт стран­ник, богомолец! Наоборот, ему же ещё и дадут.

Странник в Серафимо-Дивеевском женском монастыре. 1904 г.

Опять я это уже не застал, при мне-то уже не ходили, но моя бабушка, Наталия Николаевна, моего родного дедушки сестра, она вот любила нищих.. И замужем она была на нашей улице. И у нее было очень много картин. Вот это литография Сарова, вид Дивеева, Иерусалим, ещё какие-то. Я говорю: “Бабушка Наталия”, — я её очень любил, и она меня любила, потому что это опять дух — я любил церковь, а она была очень религиозна. Очень религиозна. У неё каждый день лампадочка горела. Вот она и говорит: “Это мне эти странники приносили. Вот они идут туда, заходят, я их накормлю, с собой им дам и на свечки ещё пошлю, они туда идут, а обратно они тут же идут, этим же маршрутом. И вот, некоторые мне приносили — так вот — картиночки, какую-нибудь святыню, какой-нибудь камушек”.

Х.П.: То есть ваша деревня как раз была на пути в Саров, ког­да шли?

О. Авель: Примерно, да. Потому что вот эти картинки у неё были. Не то, что она ездила, а приносили странники, которые вот ходили. Поэтому, я к чему это, — кто принимал странников, за­чем же они со странников будут брать за ночлег да за еду. Они, наоборот, как гостей Божиих принимают, да и с собой дадут, да, может, ещё на свечку там уж.

Х.П.: А писать-то, наверное, не умели, но может, какие-ни­будь записки, просили помянуть, может, кого-нибудь, было такое?

О. Авель: Ну уж это я не знаю. Ну, даже если бы было мне 10 лет, ну пришло бы мне в голову спрашивать: “Бабушка Наташа, а записки-то давали?” Ну если бы я был как вы, я бы всё у неё дос­конально выспросил. А я чего: “Бабушка Наталья, это у тебя кар­тинки, а ты там была?” “Нет, а мне принесли, а принесли так — они шли туда, заходили, я их кормила, им давала, и так далее”.

О.К.: Батюшка, а вот у меня другие вопросы. Много к Вам духовных чад ходит, или просто за советом из округи? Какой у Вас круг окормления?

О. Авель: Да, видимо, круг неопределённый.

Позавчера трое подходили с вопросами. Я им там ответил, что мог. А потом я одну спросил, а где это, мол, случилось? — Это вот, мол, в Воскресенске. Значит, из Воскресенска. А одна гово­рит: “Как жалко, что далеко, лишний раз не спросишь”. А я: “Вы где живёте?” “В Москве живу”. Я говорю: “Ну в Москве есть ба­тюшки очень хорошие”. “Но я ни с кем не знакома, я только при­ехала сюда”. Я говорю: “Поживёшь, узнаешь”. И из Рязани, вот вчера из Скопина были. Ну а как Господь сказал: “Пророк не имеет чести в своем отечестве”. Вот местные, они не приходят за сове­том. Они даже в церковь не ходят.

Х.П.: Местные, Вы имеете в виду — пощуповские?

О. Авель: Пощуповские. А так вот — со всех сторон приходят люди. Но только опять, видите, я так вот вчера как бы шуткой сказал. Пришли трое: “Батюшка, у нас вот неприятности”. Я гово­рю: “Милая, если бы ты пришла и сказала: батюшка, у нас так всё хорошо, что мы пришли Вас попросить, поблагодарите Бога, от­служите благодарственный молебен, потому что у нас так всё хорошо! Когда у вас всё хорошо, вы не помните ни Бога, никого. А вот плохо — идёте. Ну, слава Богу, хоть так. Вы поймите, что надо Бога-то просить и благодарить и не злоупотреблять. Бог вам поможет, а вы вместо того, чтобы поблагодарить Его, держать в сердце благодарность, всё себе приписываете: как я хорошо обде­лала какое-то дело там. И всё. Или кто-то там — Иван Петрович помог, или Иван Михайлович там… А ну как Господь потом это всё разрушит..?”

О.К.: У Вас духовных чад много?

О. Авель: Я не имею. Видите ли, одно время, когда не было монастырей, было иначе, было много… Всё-таки монашество жи­вуче. Конечно, из мужчин меньше было, но и мужчинам это труд­нее. Потому что в армию призывают, а девушкам в армию не идти. Она профессию имеет, медработницей устроится, или вот просто санитаркой, и будет тайной монахиней. Будет исполнять прави­ло, служить ближним, совершать своё служение. Так что было много монашествующих, особенно в церквях — уборщица и пса­ломщица, всё. И было у меня много, очень много, теперь уж оста­лось мало. Может быть, десяток, которых я считаю своими ду­ховными чадами, теперь они уж все старенькие.

О.К.: Они далеко все живут?

О. Авель: Да вот видите, в Рязани есть, в Москве несколько человек есть, во Владимире — там одна алтарница, схимонахиня Александра. Теперь уж она так только приходит в церковь, поси­дит, уж она старая, больная, на пенсии. Теперь я уж никого… всем отказываю. Видите ли как, для того, чтобы иметь духовных детей, это надо уж… Ну как вот мать, когда дитя она хочет иметь, она должна себя обречь на бессонные ночи: ребенок заплакал ночью, вставай, корми, баюкай. А я уж теперь не могу. Вот я как с Афона приехал… ну и это, да и так много, к кому можно обратиться. А так вот, кто пришёл, если обратятся, если Господь мне уж поло­жит на сердце, что сказать, я скажу. Ну тут тоже, пришла одна: “Меня к Вам прислали”. Я говорю: “Что такое?” “Ребёнок боль­ной. Мальчик лет пяти, весь трясётся. Его надо отчитать. Это мне сделали”. Я так посмотрел на неё, ну и довольно грубо ей и ска­зал: “Кто тебе сделал-то? Сделала ты да муж. Вот. А никто тебе его не делал”. И пошел. Она потом догнала: “Ведь вот, Вы не по­няли! Это у моего мужа любовница это сделала”. Я говорю: “Хо­рошо. Но с мальчиком давно это случилось?” “Он родился таким”. Я говорю: “Ну чего же ты городишь? Тогда у мужа любовницы-то не было?! Ты была, и он был. И такой родился — по вашим гре­хам. И чего же ты теперь кого-то приписываешь?” “А что же мне делать?” Я говорю: “Что? Терпи. Твой крест. Твое дитя-то? Ник­то не виноват, и никто тебе не поможет. Что же теперь, вы вот чашку разобьёте вдребезги, а потом принесёте, вот, чтобы Бог сделал чудо, чтобы чашка была новая! Берегите её и не требуйте чуда, чего-то необыкновенного. Господь творит чудеса там, где это нужно, а не то, чтобы по всякой прихоти”. Вот и такие бывают. И так бывает.