Преподобный Силуан Афонский как пророк и богослов
Преподобный Силуан Афонский
Вместо предисловия
Когда эта статья уже готовилась к публикации, вышел в свет русский перевод замечательной книги Ж.К. Ларше «Преподобный Силуан Афонский» (М., 2015) – фундаментального исследования, посвященного богословию великого старца. Жан Клод Ларше – один из крупнейших современных православных богословов на Западе. С наследием прп. Силуана он знаком не только как патролог, но и в силу личной преемственности: в переписке с преподобным находился его духовный отец, архим. Сергий (Шевич); он также хорошо знал ученика и агиографа святого, архим. Софрония (Сахарова).
Множество верующих, знакомясь с жизнью и мыслью святого Силуана, укрепляются в вере
Все это могло бы отвратить нас от намерения публиковать нашу статью, и, возможно, так и следовало поступить… Но прп. Силуан – святой, чья личность и писания обладают такой притягательной силой и масштабом, что исчерпать их значение, наверное, в обозримом будущем невозможно даже серьезному ученому; а множество простых верующих, знакомясь с жизнью и мыслью святого Силуана, укрепляются в вере и надежде. Кроме того – и это главное, – жанр статьи предполагает иной, не столь систематический подход, как монография. Итак, приведя все эти «оправдания», автор решается предложить свои размышления об опыте прп. Силуана Афонского, оплодотворенные и получившие новое вдохновение от книги Ж.К. Ларше.
***
Преподобный Силуан Афонский
Раннехристианская Церковь еще не знала ни догматов, ни богословия как такового. Зато она в непостижимо яркой мере знала, что такое пророческое служение. Пророки I–II веков – это странствующие служители, которые навещали христианские общины в разных городах и говорили
слово от Бога. Это могло происходить на евхаристическом и вообще молитвенном собрании, более того, пророки, согласно «Дидахэ», имели право даже возносить благодарение, то есть произносить евхаристическую молитву, спонтанно рождающуюся в Духе здесь и сейчас, – вместо епископа-пресвитера, произносившего молитву уже формировавшегося литургического канона.
Пророческое слово осознавалось Церковью как «необходимое творчество» для спасения, утешения и подкрепления своих членов: все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение (1 Кор.14, 31).
Может ли малограмотный монах рассматриваться в качестве богослова и тем более пророка
Но какое отношение все это имеет к жившему в XX в. преподобному Силуану Афонскому? Может ли малограмотный, пусть и святой монах, который и в школе-то учился всего «две зимы», рассматриваться в качестве богослова и тем более пророка, а его записи, в которых постоянно повторяются одни и те же темы, быть признаны богословием самого высокого уровня?
Вопрос не праздный – до сих пор. Многие верующие по всему лицу Земли любят и почитают преподобного Силуана Афонского, с удовольствием читают его записи, обработанные архим. Софронием (Сахаровым) и изданные им в составе книги «Старец Силуан». Но считать их богословскими трудами настолько непривычно, что в свое время даже В. Н. Лосский не увидел в них ничего достойного исследования…
Архимандрит Софроний Сахаров
И тогда о. Софронию пришлось писать внушительного размера «комментарий» к личности и слову прп. Силуана. В нем он объясняет тогда многими забытый, а сейчас уже хорошо известный факт: понятия «богословие» и «богослов» в православном Предании имеют несколько другое значение, чем в официальном, интеллектуальном «школьном богословии» (пусть читатель простит меня за тавтологию).
Богословие всегда рассматривалось отцами Церкви как плод не только (а по мнению некоторых, например, прп. Симеона Нового Богослова, – и не столько) интеллектуального труда, сколько молитвы. Думаю, мы не ошибемся, если скажем, что «первым богословием» – в буквальном смысле «словом о Боге и от Бога» было как раз пророческое служение ранней Церкви. И оно на самом деле никуда не ушло, а лишь выражало себя в новых формах. Начиная свое знаменитое «Слово на Святую Пасху», поэт и интеллектуал свт. Григорий Богослов апеллирует не к своей эрудиции и начитанности, даже не к Писанию, а – к личному откровению от Духа: «На стражу мою стал, – говорит чудный Аввакум (Авв. 2, 1). Стану с ним ныне я, по данным мне от Духа власти и созерцанию, «посмотрю» и узнаю, что будет мне показано и что ‟сказано”»[1]. Следующий этап бытования пророческого слова о Боге – пустыня. Именно там, в монашеских кельях Египта и Палестины, в огне сверхчеловеческого подвига, был выкован знаменитый афоризм, ставший, можно сказать, кредо православного Предания, местом встречи богословия и аскетики: «Если ты чисто молишься, то ты богослов»[2]. Однако скрытое противостояние «школьных» и «пустыннических» богословов, интеллектуалов-схоластов и молитвенников продолжалось, так что еще в X веке прп. Симеон, которому его враги, не подозревая своей правоты, дали издевательское прозвище «Новый Богослов», с жаром и весьма нелицеприятно обличал «богословов», знающих о Боге только понаслышке…
И вот на дворе 1938 год. В России – разгар сталинского террора. <�…> А в русском Свято-Пантелеимоновском монастыре на Афоне престарелый схимник с грубыми крестьянскими руками, отец Силуан, проживший 40 лет в родной обители и на протяжении последних лет жизни ведший дневниковые записи «из послушания» своему ученику, молодому и утонченному иеродиакону Софронию, однажды ознакомившемуся и пораженному мыслями старца, – передает эти самые записи о. Софронию со словами: «Я безграмотный человек, а вы образованный. Исправьте мои писания и сделайте их известными миру…»[3].
Свято-Пантелеимонов монастырь
Зная все эти обстоятельства, впору удивляться чутью – или прозорливости? – старца Силуана. Ведь еще до знакомства с о. Софронием годами он писал краткие заметки «в стол», без всякой видимой надежды и, вероятно, без желания видеть их опубликованными. Тем не менее свои записи старец адресует, с позволения сказать, самой широкой аудитории: «о люди Земли», «о все люди» – таковы частые обращения-призывы преподобного…
Призывы пророческие. Ибо пророк – это и есть тот, кто неотступно стучится, стремясь пробудить сердца тех, к кому он обращается. Глас вопиющего в пустыне (Ис. 40, 3) – насколько точно эти слова приложимы к прп. Силуану. В некоторых письмах частным лицам о. Силуан даже просил: «говорите всем, чтобы каялись…»[4]. Преподобный много молился о том, чтобы его адресатам дано было живое, творческое, покаянное слово о Боге…
Пророческое служение обладает одним свойством – это всегда новое слово. Ведь оно является личным Богооткровением, проходящим через сердце говорящего и обращенным к слушающему. Но это одновременно и заповедь древняя (1Ин. 3, 4), так как исходит она всегда из одного и того же Источника – от присносущного Слова Отчего, о Ком сказано: Христос вчера и сегодня и вовеки Тот же (Евр. 13, 8). Так живое слово, обращенное к нам здесь и сейчас, становится выражением единого на все времена аскетического Предания. «Предание – это непрекращающееся действие Духа Святого в Церкви, в сердцах верующих. Поэтому оно не может остановиться, и оно всегда ново… как Господь говорит: Се, творю все новое (Откр. 21, 5)», – утверждает один из «духовных внуков» и последователей прп. Силуана[5].
В жизни Силуана первым и, быть может, главным, ярчайшим примером такого послания, выражающим древнее и вечно новое Предание, стали знаменитые слова Христа, обращенные лично к нему: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Слова эти были сказаны в момент острого кризиса, выхода из которого мучительно искал подвижник: несмотря на многократные посещения благодати, он не мог освободиться от греховных помыслов и наяву видел бесов, мешавших его молитве…
У каждого святого можно найти момент в жизни, когда Бог дает ему глубоко личное «слово спасения»
Возможно, у каждого святого можно найти такой момент в жизни, когда Бог дает ему какое-то особое служение, глубоко личное «слово спасения», которое выводит человека из тупика или распутья на прямую дорогу, а впоследствии определяет его духовное устроение и характер подвига. Антоний Великий услышал в церкви слова «Раздай имение твое нищим и приходи, следуй за Мной» (ср. Мк.10, 21); Арсению Великому было сказано: «Бегай от людей, и спасешься». Отец Иоанн Кронштадтский воспринимал как свою особую миссию – молиться за всех, кто попросит его об этом, и сделал центром своей жизни литургию. Серафим Саровский прославился пасхальной радостью…
Святой праведный Иоанн Кронштадтский
Иногда святые получали свое «слово» непосредственно от Бога, а порой оно давалось через других людей (так, св. праведный Иоанн Кронштадтский буквально спас будущего старца о. Алексия Мечева, горевавшего о смерти жены, своим советом: «Выйди к людям, возьми на себя их горе – и тебе легче будет…»). Вопрошаниями: «Скажи мне слово во спасение» – наполнены истории древних отцов пустыни. Значит, при всей индивидуальности путей, слова святых, которые доносит до нас Предание, имеют универсальное значение. Они могут стать ориентиром и для нас – только важно знать свою меру, чтобы, как говорит прп. Силуан, «не перетрудить душу». Становясь маяком для многих верующих, пример жизни того или иного святого раскрывается как пророческий зов, обращенный ко всей Церкви на долгие годы и даже столетия вперед. Скажем, «пасхальное» послание прп. Серафима и «литургическое возрождение», явленное в личности св. прав. Иоанна Кронштадтского, осознавались лишь постепенно, по мере умножения испытаний, гонений и «темной ночи» XX века.
Афонский старец Иосиф Исихаст
Думается, что слово, сказанное Христом прп. Силуану, – это также стрела, нацеленная на эпоху вперед. Сейчас оно только начинает осознаваться и духовно питать верных, охватывая своим действием все больше людей. Вместе с возрождением «умного делания» на Афоне через учеников старца Иосифа Исихаста, это слово оживотворяет не только монахов и священнослужителей, но и множество «обычных» верующих по всему миру.
Попытаемся поразмышлять вначале о слове Христа, данном Силуану, зная, что исчерпать его значение невозможно, – это означало бы по меньшей мере стать равновеликими преподобному отцу… Мы можем лишь подступить к подножию этой горы, с которой безмолвно звучат «громы и молнии» Синая (ср. Исх. 19, 16–22; Евр.12, 18–24), и благоговейно прислушаться, что скажет Бог своему новому, очередному Моисею, – святому, обращенному лицом ко всему миру.
«Держи ум твой во аде и не отчаивайся»
Мы не ошибемся, если скажем, что слова, обращенные Христом к прп. Силуану, стали не только лейтмотивом его духовной жизни, но и ключом к его богословию. Это само по себе удивительно, ведь в записях Преподобного, где он отражал сокровеннейшие свои переживания, не так уж много размышлений на эту тему. Гораздо больше там говорится о любви Божией, о благодати, о Христовом смирении… Мы любим это читать. Слова эти согревают сердце. По признанию свт. Николая Велимировича, «когда читаешь прп. Симеона Нового Богослова (святого, предъявлявшего радикально высокие требования к христианину – Г.В.), то отчаяние приближается к душе, а когда читаешь Силуана, то надежда растет в сердце».
Все это так. Но, как пишет о. Софроний (Сахаров), мысль о том, что со святыми всегда легко – иллюзия; они могут вдохновить и согреть, но избавить тебя от необходимости подвига они не могут. И вот, заповедь Христа «держать ум во аде» оказывается теми узкими вратами, через которые вошел в Царство любви и света Силуан и которыми он предлагает идти и нам… Только пройдя ими, можно увидеть те сокровища «по ту сторону» двери, которые жемчужинами рассыпаны по записям святого, и понять их подлинный смысл.
Смысл этого пророческого послания бездонен. Думается, в нем важно не только каждое слово, но даже запятая. И хотя о нем размышляют все новые поколения верующих и богословов, оно не устает приковывать к себе внимание. Мы попробуем поразмышлять сначала о первой, «негативной», а затем о второй, «позитивной», составляющей этой фразы.
Что такое «ад» прп. Силуана? Прежде всего, это не просто тяжелые, скорбные обстоятельства (хотя и характерно, что преподобный получил это СЛОВО в начале столетия, невиданного по масштабу трагедий и катастроф, а также депрессий, суицидов и т.д.). Иначе не нужно было бы заповедовать «держать» в этом ум: когда тяжело, ум человека и так прикован к источнику своей боли.
Ад – это место без надежды, точнее – состояние безнадежности. Но, опять-таки, если бы речь шла только о скорбях (внешних или внутренних), то абсурдно и разрушительно было бы со стороны Бога предписывать такое человеку. Это было бы не что иное, как тяжкий по своему воздействию на душу грех уныния.
Тогда что же это за «ад», в котором нужно «держать ум» неким специальным усилием? Жизнеописатель старца о. Софроний, сам знавший подобное состояние, объясняет: это есть ад покаяния.
Образ ада здесь точен – неслучайно он ассоциируется с подземным царством, мы говорим: «глубины ада». Человек сходит своим умом в такую сердечную глубину, где ему открывается поистине неизбывное, «безнадежное» безобразие своей души, то есть фатальная искаженность в ней образа Божия. Происходить такое «схождение» ума в сердце может постепенно, а может и сравнительно быстро: тут действует всегда непредсказуемое соотношение Божественной благодати (без которой подобный рискованный спуск вообще невозможен) и человеческих усилий. Усилия же заключаются в повседневном «хранении заповедей» (попыток исполнить их во всей полноте, заданной нам Евангелием), «хранении совести» по отношению к Богу, ближним и даже вещам[6], и, конечно, молитве. Все это определяет большую или меньшую интенсивность покаяния. При «высоком градусе» его может произойти «соединение ума с сердцем», взыскуемое подвигом умной молитвы.
По словам св. праведного Иоанна Кронштадтского, «видеть свои грехи во всем их множестве и безобразии есть поистине дар Божий». Но это дар страшный. Для того, чтобы его получить и удержать, для того, чтобы он определял уже сам «строй души» подвижника (а не стал лишь кратковременным переживанием), – нужны недюжинные решимость и мужество. Возможно – большие, чем для какого бы то ни было еще дела на земле[7]. И потому дается такой дар далеко не всем. Когда молодой монах о. Софроний (Сахаров) порекомендовал одному своему собрату подобное делание («стой на грани отчаяния»), то на следующий день старец Силуан, – с этого и началось их знакомство, – поправил его: «Вы правы, но ему это не по силам. Пойдемте ко мне в келью, будем говорить…».
Но предположим – это удалось, как в случае с прп. Силуаном. Человек не только умом считает себя грешником, но и сердцем видит свою греховность – во всей ее неприглядности и мраке. Предприняв множество попыток измениться, он на опыте познает: никакими нравственными или аскетическими усилиями это положение не изменить. С этим и связана «безвыходность» ситуации для одних только наших усилий: человекам это невозможно (Мф. 19, 16). Всецелая пораженность грехом так велика, что видишь: это не просто «количественная» испорченность («умножишася паче влас главы моея грехи моя»), но качественная: онтологическое падение Адама, исказившее саму природу человека. А изменить качественно само свое бытие (онтологию), то есть из падшего состояния перейти к «прямому хождению» перед Богом[8], человек не может. Он может лишь бороться с конкретными проявлениями греха, словно садовник, выпалывающий сорняки, корни которых скрыты глубоко в земле сердца и потому дают все новые и новые паразитарные всходы.
Какой же выход из этого трагического положения? Только один: звать Того, Кто один может омыть и «паче снега убелить» одежду души. Звать покаянным плачем, когда слезы текут из очей или только из сердца, а лучше – из всего существа человека. Этим покаянным стремлением пронизана вся аскетика, богослужение, «духовность» нашей Церкви[9].
Преподобный Иоанн Лествичник
И вот такой плач тесно связан со второй частью слова, данного прп. Силуану: «не отчаивайся». Если бы человек, погруженный в свой внутренний «ад», отчаялся – он не смог бы плакать. Ведь плач – это сигнал: Господи, спаси меня, погибаю! (ср. Мф. 14, 33). А «сигналить» можно только Тому, Кто есть, Тому, Кто всегда рядом и не только готов, но и
жаждет нас спасти. Об этом желании Божьем говорит сам плач: постепенно человек понимает, что его поиск и тоска по Богу – не что иное, как отражение Божественного «поиска», обращенного к нам: «Адам, где ты?» И еще, – так говорят отцы, – постепенно плачущий начинает слышать в своей душе Божий ответ. В разных формах: глубокого мира, радости, а иногда даже ликования, которым растворяется плач, а особые избранники – в виде явления Нетварного Божественного Света. Тогда плач становится радостотворным. «Кто всегда плачет, тот непрестанно вкушает хлеб веселия», – парадоксально пишет Лествичник[10].
Этим, кстати, объясняется столь трудная и непонятная для нас святоотеческая мысль о плаче как лекарстве от уныния. Ведь сам плач, даже еще не растворенный радостью, уже обращает все силы человека к одной цели: достичь Господа. Если это становится постоянным стремлением, доминантой внутренней жизни, то оно автоматически ставит преграду любым пагубным, навязчивым состояниям, заливающим нас в повседневной жизни: обидам, гневу, разочарованию, горечи… Если и не сразу уходят такие состояния, то их всегда можно попытаться преобразовать, как говорил впоследствии о. Софроний, в «духовную энергию молитвы», в тот же самый плач.
Как ни парадоксально, но только истинный духовный плач позволяет глубоко-глубоко в своем сердце сохранять огонь Радости, Пятидесятницы, ликования о Господе. Без плача эта радость непрочна – даже если она дана свыше, а не искусственно создана человеком или внушена врагом. Опыт православной аскезы показал, что радость, данная в начале пути христианина, через некоторое время бывает отнята, и наступает время испытаний. Даже если человеку кажется, что он потерял эту радость через грех, это все равно промыслительно: необходимо укрепиться в смирении, прежде чем мы получим Радость в наше неотъемлемое достояние. Наверное, большинство из нас, верующих, находится на долгом – длинною в жизнь – пути к возвращению в полноту радости Отчего Дома, где для нас будет устроен брачный пир…
Дух Божий соглашается исполнить сердце человека только при его сильном желании
А пока подвижник поистине – «берет крест свой». Он живет в состоянии распятия между двумя полюсами: человекам спастись невозможно – и Богу все возможно. Напряжение всех духовных и душевных сил огромно, т.к. обе эти истины в равной мере требуют усвоения, максимально глубокого для данного человека. Подтверждения первой правде – человеку невозможно – кающийся получает ежедневно и ежечасно (а при трезвении, подвиге борьбы с помыслами за молитву – и ежеминутно). А вот второе положение, единственно достойное быть названо истиной, т.к. оно говорит об истинно Сущем, – всецело во власти Благодати Божией. В этом его тайна. Невозможно «принудить» Бога помиловать меня, грешного, – Его об этом можно только умолять. И умолять не для того, чтобы «склонить» Его к милости (как может казаться вначале), а лишь для того, чтобы расширить свое сердце и приготовить душу к принятию того Дара, каким является Он Сам. И выявить направление своей воли. Здесь тайна человеческой свободы. К сожалению, Дух Божий настолько деликатен, что соглашается исполнить сердце человека только при его сильном желании… И в этом же причина того, что любой грех, даже мысленный, вызывает умаление или оставление благодатью. Господь как бы говорит: «ты выбираешь не Меня – что ж, Я не смею более задерживаться…».
***
Как видим, слово прп. Силуана говорит об очень интенсивной мере покаяния, большинству из нас недоступной. А тогда – в какой мере мы можем его использовать?
Архим. Софроний (Сахаров) неслучайно говорил своим духовным чадам-монахам: «Не вздумайте подражать прп. Силуану – вы рискуете оказаться в психиатрической клинике». Но он же однажды добавил: «И все же слово прп. Силуана – это основа аскетической жизни»[11] (заповеданной, по убеждению о. Софрония, всем христианам).
Думается, важны оба эти утверждения. Действительно, искусственно «накручивать» себе плач и покаяние, когда они не даны, невозможно – такая попытка в лучшем случае окончится ничем, а в худшем – задействует такие нервно-психические механизмы, которые приведут к прелести или даже помешательству. В то же время покаяние – основа духовной жизни любого христианина, если он желает идти к Богу магистральным, подтвержденным всем православным Преданием и потому и безопасным путем.
Поэтому для нас «ад» может быть и просто сознанием, вначале – больше умственным, своей греховности, ежедневные проявления которой невозможно не заметить, если человек хоть сколько-то «внимает себе». По мере развития и углубления внимания (чему способствует внимательная молитва), труда над собой, борьбы с грехом, ум может все больше приникать к сердцу. Это происходит само собой, когда человек все больше ощущает нужду в Спасителе от своего греха и потому все чаще зовет Его…
Остальное – дело благодати. Если она поможет, то, по свидетельству прошедших этот путь, ум сойдет в сердце и соединится с ним. Может быть, не навсегда, но мгновения такого соединения будут человеку даваться[12]. И вот там, в своем сердце или приникая к нему, человек будет все яснее видеть картину трагического повреждения, нанесенного всем нам грехом Адама. Там родится плач, который будет свидетельствовать о том, что человек не отчаивается…
***
Страшно писать о том, чего сам не познал на опыте. Но мы верим свидетельству отцов. И потому с такой уверенностью в них, этих свидетельствах, с такой верой – большей, чем в свои собственные мнения или переживания – называем слово Силуана пророческим, обращенным к нашей эпохе. Видимо, хотя бы некоторым сынам катастрофического века, поистине пережившим «ад» мировых войн, концлагерей, геноцидов, – и наследникам этого века, на которых лежит ответственность за осмысление всего происшедшего, – Господь приготовил, как лекарство, «ад» покаяния. Находясь в этом аду, кающийся вдруг осознает, что в сердцевине мировой трагедии лежит грех Адама, который есть его собственный грех. Но совсем не случайно, что святой, получивший такое слово, потом так много писал и говорил о милости Божией и Его жалостливой любви к человеку…
Именно «адское» покаяние открыло прп. Силуану океан любви Божией, перед которым каждый грех человеческий – словно песчинка, исчезающая и навсегда растворяющаяся в нем[13]. Через беспощадное к себе покаяние любовь Божия в душе Силуана стала безмерной и неудержимой. Он не мог молчать о ней. За это его даже подозревали в прелести…
Человек, до конца спустившийся в свой собственный ад, получает от Бога «расширенное сердце»[14] – способность с необычайной силой сострадать другим. Сходить в их ад. Потому что такой человек знает цену страданию и вечную ценность человеческой души. Тогда уже покаяние прообразуется в сострадание, которое может охватить весь мир…
Иеромонах Василий (Росляков)
Кажется, здесь наилучшим комментарием к слову прп. Силуана будет скромное слово другого, еще не прославленного преподобномученика наших дней. Незадолго до кончины оптинский иеромонах Василий (Росляков) писал в своем дневнике: «Старец Силуан пишет: ‟и окаянная моя душа снидет во ад”… Господь дает сойти во ад, приковавши зрение твое к видению своего клевещущего сердца, и мучиться и опалять себя огнем этой клеветы. Хранит тебя неврежденным в этом пламени отчаянья вера и утешает тем, что Господь это видит и милостиво всегда готов прийти к нам на помощь, но обучает нас терпению.
Но возможно другое. Возлюбить ближнего как самого себя, молиться за него, как за самого себя, тем самым увидеть [а не только воспринять как идею – Г.В.], что грехи ближнего – это твои грехи, сойти с ними в ад, с этими грехами, ради спасения ближнего моего.
Господи, Ты дал мне любовь и изменил меня всего, и я теперь не могу поступать по-другому, как только идти на муку во спасение ближнего моего. Я стенаю, плачу, устрашаюсь, но не могу по-другому, ибо любовь Твоя ведет меня, и я не хочу разлучаться с нею, и в ней обретаю надежду на спасение и не отчаиваюсь до конца, видя ее в себе»[15].
***
Быть может, есть и другие пути к спасению. Быть может, путь «ада» не всем подходит. Мы не беремся судить. Но знаем, что прп. Силуан Афонский, как это часто происходило в его записях, просто с максимальной точностью выразил то, чем жила Церковь (по крайней мере Церковь подвижническая) издревле. Сам преподобный ссылается на своих предшественников по духовному деланию.
Преподобный Пимен Великий
Это Пимен Великий, говоривший своим чадам: «братия, поверьте, где сатана, там и я буду», но вместе с тем крепко надеявшийся на милость Божию; это неведомый Александрийский сапожник, к которому Бог привел из пустыни Антония Великого, чтобы тот научился одному-единственному помыслу: «Все спасутся, один я погибну». Это и современный афонский старец (сейчас не могу вспомнить его имя), который, побывав в миру, ужаснулся… не его, мира, греховности, а – своей собственной. Он говорил: «Все идут к своему спасению, один я не каюсь…». Это, наконец, апостол Петр, который после чудесного лова рыб (тут мы воспользуемся, как нам кажется, интересной интерпретацией евангельского эпизода, которую услышали от одной монахини) обнимает колени Иисуса, но при этом восклицает: «Выйди от меня, Господи! Я человек грешный!» (ср. Лк. 5, 8). Он с ужасом осознает свою греховность – и в то же время не может отпустить ноги Иисуса…
Но никогда еще эта истина, которою жили, каждый в свою меру, подвижники из поколения в поколение, не была так четко и ясно сформулирована, как в беседе Господа с прп. Силуаном…
Резюмируем все сказанное словами одного из духовных наследников великого прп. Силуана – архимандрита Симеона (Брюшвайлера)[16]: «Преп. Силуан был человеком гигантской силы духа и был способен вынести эту форму аскезы, доведенную до крайней степени, и не впасть при этом в отчаяние. Но <�…> такая аскеза не для всех. Эта заповедь написана огнем. Каждому человеку нужна рассудительность, чтобы знать, до какой степени он может приблизиться к этому огню и не сгореть в нем, не впасть в отчаяние или даже в безумие, и как он может применить этот завет к своей жизни, к своим силам. Для большинства из нас это прежде всего означает жизнь в покаянии, обвинение в своих ошибках самого себя, искреннее произнесение слов: «Даруй ми зрети моя согрешения, и не осуждати брата моего» <�…> Нам всем необходимо пройти через огонь покаяния, чтобы достигнуть Божественного Света»[17].
Кто не берет креста своего, тот не может быть Моим учеником (Лк. 14, 27). Крест глубокого покаяния – один из тяжелейших, но и самых благодатных. И это прямое ученичество. Христос, вочеловечившись, сошел с Небес даже до ада, и на Голгофе Он взял наше «отчаяние» на Себя: Боже мой, Боже мой, вскую оставил Мя еси (Мф. 27, 46). Мы же призваны из ада своих страстей, из пропасти Адамова греха, взойти на Небеса и обожиться. Он нисходит, мы восходим. Мы встречаемся с Христом на пересечении Креста…
И какое чудо, что в молитве, убогой человеческой молитве, соединяются Небо и земля, ад и рай, глубина и высота. Господи, Иисусе Христе – это Небо. Сыне Божий – Слово сходит в ад человеческого греха… Помилуй мя – милость Того, Кто не только с Неба, как Отец, смотрит на нас, но и Сам искушен во всех коллизиях человеческого существования, во всем, кроме греха. Кто стоит за моей спиной… Грешного – это признание моего ада. Ада, в который входит Бог и Своей всесильной силой преображает его…
***
Преподобный Серафим Саровский. Моление на камне
В книге о прп. Силуане архим. Софроний писал: «многие говорят о любви Божией, но немногие знают, что путь к ней – покаяние». В самом деле, даже если любовь, прощение, милость Божия открываются человеку в начале его пути (например, в ярком опыте обращения, или, как было с некоторыми святыми, еще в детстве), – сохранить и приумножить этот опыт можно лишь через покаяние. Это кажется парадоксом, но святоотеческий опыт подтверждает его. Прп. Серафим Саровский испытал свой «ад» – после явления Христа, во время тысячедневного стояния на камне, – и можно только догадываться о том, как пронзал небеса его безмолвный крик: «Боже, милостив буди мне грешному». Этот вопль и привел святого к совершенству. Именно он переплавил все его существо так, что душа смогла вместить в себя дар постоянной пасхальной радости, столь любимой нами в прп. Серафиме. И таким путем отцы шли издревле. Свт. Григорий Палама в период отшельничества молился: «Господи, просвети тьму мою». Господь исполнил его просьбу буквально, явив ему Свой Нетварный Свет…
И вот теперь, пройдя через огонь покаяния, научившись в любой момент (например, когда просыпается какая-либо страсть или находят помыслы) погружаться в него снова, Силуан царским путем входит в Царство любви, созерцания и света. Именно оно проступает сквозь записи Преподобного.
Верить в Бога и знать Его
Преподобный Исаак Сирин
Прп. Силуан: верить в Бога и знать Его. Прп. Исаак Сирин: естественное и духовное ведение. «В ощущении его (духовного ведения – Г.В.) рождается иная вера, не противная вере первой (от слуха – Г.В.), но утверждающая ту веру. Называют же ее верою созерцательною. Дотоле был слух, а теперь созерцание; созерцание же несомненнее слуха»[18].
Прп. Силуан: благодать в душе и теле – мера совершенных. Прп. Исаак: «Любовь к Богу естественно горяча и, когда нападет на кого, делает душу ту восторженною. Поэтому сердце ощутившего любовь сию не может вмещать и выносить ее, но… усматривается в нем необычайное изменение. И вот ощутительные признаки сей любви: лицо у человека делается румяным и радостным, и тело его согревается. Отступает от него страх и стыд… и бывает он как бы изумленным. Страшную смерть почитает радостью, созерцание ума его никак не допускает какого-либо пресечения в помышлении о небесном… Сим духовным упоением упоевались некогда апостолы и мученики (и так могли терпеть страдания и совершать подвиги; у Силуана – та же мысль об апостолах и мучениках, как носителях большой благодати – Г.В.)… Сего безумия достигнуть да сподобит нас Бог!»[19]
«Я в меру отца моего не пришел»
В миру его звали Семен Иванович Антонов. Он родился в 1866 году обычной крестьянской семье, не получил почти никакого образования (только две зимы ему удалось поучиться в школе) и в буудущем должен был жениться и стать деревенским хозяином, как и его отец.
Для этого у Семена были все задатки: он с детства помогал отцу в поле и обладал большой физической силой. Ударом кулака мог разбить толстую доску, а удерживал лошадь, копыта которой вмерзли в лед, пока хозяин освобождал животное из «плена».
Семен действительно стал таким, как его отец, но только в другом плане. По воспоминаниям, Иван Антонов отличался чутким сердцем, с большой любовью относился к окружающим и обладал жизненной мудростью: никогда не ругал сына, а старался деликатно указать ему на промахи.
Однажды Семен по невнимательности приготовил в постный день — пятницу — на обед свинину и отнес ее отцу в поле. Отец съел обед и только через полгода объяснил Семену, что тот ошибся. «- Что же ты мне не сказал тогда?, — спросил Семен. — Я, сынок, не хотел тебя смутить».
Семен часто вспоминал подобные эпизоды, связанные с отцом: «Я в меру отца моего не пришел. Он был совсем неграмотный, и даже «Отче наш» читал с ошибкой, говорил «днесть» вместо «днесь» (заучил в церкви по слуху), но был кроткий и мудрый человек».
О любви
Фото: Elitsy.ru
Любовь Господа настолько горяча, что от нее не хочется отрываться и думать о земном. Тот, кто испытал ее, уже ничем не может соблазниться. Но почему ее не все познают? Потому что ее крадут у нас гордость, неприязнь к людям, осуждение, блудные мысли, обмирщение. За всё это от нас забирается благодать. И наша душа, наполненная унынием, безжизненная, пустая, не знает рая и скучает по нему, как Адам.
Архимандрит Софроний — иконописец
Иконопись старец Софроний считал последним оставшимся на земле искусством. Подразумевая, что только в иконописи сохранилась та верная «расстановка» приоритетов, когда творческое эго автора отходит на второй план.
Отдельные попытки в иконописи Софроний (Сахаров) совершал еще на Афоне, но в полной мере вернулся к этому занятию в Великобритании.
Вот некоторые из написанных им икон:
Спаситель:
Богородица и Младенец:
Спаситель:
Икона преподобного Силуана Афонского:
Телом в трактире, умом на Афоне
В село Шовское под Тамбовом, где жила семья Семена, приходили богомольцы и рассказывали о подвижниках, святынях и далеких монастырях. Отец Семена был верующим человеком, но когда сын стал просить отпустить его в Киево-Печерскую Лавру, сказал, что сначала надо пройти военную службу. Семен стал солдатом.
Солдатская жизнь, особенно если ты не на фронте, далека от благочестия. Однако во время службы Семен «увлекся» Афоном. Сначала он, как и многие его соотечественники, стал откладывать деньги и делать переводы на Афон, чтобы хотя бы таким образом участвовать в монастырской жизни.
В один из вечеров он вместе с друзьями отмечал праздник в трактире. Играла музыка, все пили водку и шумно говорили, а Семен молчал.
— Семен, ты все молчишь, о чем ты думаешь? — спросил один из друзей.
— Я думаю: сидим мы сейчас в трактире, едим, пьем водку, слушаем музыку и веселимся, а на Афоне теперь творят бдение и всю ночь будут молиться; так вот — кто же из нас на Страшном Суде даст лучший ответ, они или мы?
Тогда другой сказал:
— Какой человек Семен! Мы слушаем музыку и веселимся, а он умом на Афоне и на Страшном Суде.
Когда кончился срок службы, он вместе с ротным писарем поехал к Иоанну Кронштадтскому, чтобы попросить его молитв и благословения. Священника встретить не удалось, и Семен оставил ему коротенькую записку: «Батюшка, хочу пойти в монахи; помолитесь, чтобы мир меня не задержал».
Он решил уехать на Афон. Немного погостил в родной деревне, собрался и вскоре отплыл на Святую гору.
Родной дом Семёна Антонова
Канонизация Софрония (Сахарова)
Константинопольская православная Церковь (Святого гора Афон находится под ее юрисдикцией) канонизировала архимандрита Софрония в конце 2021 года, причислив к лику преподобных.
Русская православная Церковь старца Софрония пока не канонизировала. Возможно, это случится в скором времени.
Икона святого Константинопольской православной Церкви Софрония (Сахарова).
Где родился старец Софроний (Сахаров)
Архимандрит Софроний (Сахаров) — москвич. И дом, где он жил первые годы, до сих пор сохранился — улица Гиляровского, 16а — в двух шагах от метро «Проспект мира».
Софроний (Сахаров) родился в 1896 году в семье преуспевающего ремесленника, и, отчасти, это предопределило многое — у мальчика была возможность проявлять свои творческие способности, он увлекся живописью. В 1918 поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве.
В 1922 году, — будучи молодым человеком, — он эмигрировал в Европу. Ни христианства, ни мыслей о монашестве в его жизни еще не было.
Сергей Сахаров (будущий архимандрит Софроний) — автопортрет в юности.
